Вторая («Богатырская») симфония Бородина

Вторая («Богатырская») симфония Бородина

Александр Порфирьевич Бородин (1833−1887) был одним из наиболее выдающихся и разносторонних деятелей русской культуры девятнадцатого века. Гениальный композитор, неутомимый общественный деятель и педагог, Бородин известен также как крупный ученый, обогативший отечественную науку ценными исследованиями в области химии.

В начале шестидесятых годов позапрошлого столетия Бородин сблизился с замечательным русским композитором Милием Алексеевичем Балакиревым, вокруг которого сплотились в те годы многие передовые музыканты. Теперь, когда мы говорим о «Могучей кучке», как назвал балакиревский кружок В. В. Стасов, то имеем в виду прежде всего содружество пяти русских композиторов — Балакирева, Бородина, Кюи, Мусоргского и Римского-Корсакова. Творческая деятельность остальных участников балакиревского кружка оставила менее значительный след в истории русской музыкальной культуры.

В статье «25 лет русского искусства», опубликованной в 1883 году, В. В. Стасов писал: «Бородин сочинил в количественном отношении немного, гораздо менее прочих своих товарищей, но произведения его, все без исключения, носят печать полного развития и глубокого совершенства… Талант Бородина равно могуч и поразителен как в симфонии, так и в опере, и в романсе. Главные качества его — великанская сила и ширина, колоссальный размах, стремительность и порывистость, соединенная с изумительной страстностью, нежностью и красотой».

В этой характеристике, которую дал Бородину один из корифеев русской музыкальной мысли, содержится немногословная, но глубокая и точная оценка творческого наследия великого композитора. Действительно, оно не отличается обширностью. Опера «Князь Игорь», три симфонии (третья осталась неоконченной) и симфоническая картина «В Средней Азии», два струнных квартета, фортепьянный квинтет и некоторые другие камерно-инструментальные ансамбли, десяток небольших фортепьянных пьес и два десятка песен и романсов — вот перечень основных произведений Бородина.

Список этот содержит «немного, но многое», как говорится в старинной поговорке. Ибо и «Князь Игорь», и симфонии, и квартеты, и романсы Бородина принадлежат к высшим достижениям русской музыкальной классики. Бородин глубоко постиг и гениальной силой раскрыл в своем творчестве национальную мощь русского народа, его величие, строй его мыслей, красоту и благородство чувств. Продолжая глинкинские традиции русской музыки, Бородин обращался к неисчерпаемым богатствам русской песенности, к образам русского героического эпоса и проникновенной народной лирики.

В 1869 году композитор начал работу над оперой «Князь Игорь», в которой получили воплощение образы величайшего памятника древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве». К 1869 году относится и замысел Второй симфонии Бородина, названной впоследствии друзьями композитора «Богатырской».

Замысел симфонии стоял в прямой связи с ярко проявившимся в шестидесятых годах и неуклонно возраставшим интересом передовой русской общественности к отечественному былинному эпосу. В самом начале шестидесятых годов начали публиковать, например, обширные собрания былин русские ученые П. В. Киреевский и П. Н. Рыбников. Большой интерес проявляли к русским былинам и мастера «Могучей кучки», которых привлекали в этих поразительных памятниках творчества нашего народа не только отзвуки героического прошлого нашей Родины, но и художественные образы, созданные народной фантазией и отображавшие титаническую мощь, бесстрашие и сметливость русского человека.

Ближайший друг Бородина, великий русский композитор Н.А. Римский-Корсаков еще в 1867 году создал симфоническую картину «Садко», которая в первой редакции называлась «Эпизодом из былины». В девяностых годах Римский-Корсаков, будучи уже зрелым мастером, переработал это произведение, а затем написал одну из своих лучших опер «Садко» на сюжет той же новгородской былины, глубоко раскрыв ее содержание и смело введя в оперную партитуру приемы народного распевного повествования. Сам композитор отметил в «Летописи моей музыкальной жизни»: именно былинный речитатив «выделяет моего Садко» из ряда всех моих опер, а может быть, и не только моих, но и опер вообще". И тут же пояснил: «Речитатив этот — не разговорный язык, а как бы условно уставный былинный сказ или распев… Проходя красною нитью через всю оперу, речитатив этот сообщает всему произведению тот национальный, былевой характер, который может быть оценен вполне только русским человеком».

Известно также, что и другие участники «Могучей кучки» живо интересовались русскими эпическими, в частности былинными, напевами. Записывали эти напевы М. А. Балакирев (в начале шестидесятых годов) и М. П. Мусоргский, частично использовавший свои записи в процессе работы над оперой «Борис Годунов», частично же сообщивший их Римскому-Корсакову, который обработал некоторые из них и включил затем в свой сборник «Сто русских народных песен». Так, например, былинный напев «О Вольге и Микуле» («Жил Святослав девяносто лет»), вошедший в этот сборник, был записан Мусоргским и передан им Римскому-Корсакову, который создал на этой основе свою обработку данной севернорусской былины. Встречаем мы в сборнике Римского-Корсакова и другие былины, например, «Про Добрыню». Мелодию и текст былины композитор взял из «Собрания русских народных песен», публиковавшегося М. Стаховичем в 1952;1856 годах.

Таким образом, великие мастера «Могучей кучки» и в этом отношении продолжали дело Глинки, в своем «Руслане» заложившего прочные основы русской эпической музыки. Нельзя не вспомнить здесь и бессмертное имя Пушкина, который в поэме «Руслан и Людмила» и в других произведениях создал классические примеры художественного претворения образов былинного эпоса. Пушкин не располагал еще научно достоверными записями былин. Но в «словах», «повестях», «сказаниях» и «историях», как назывались некогда былины, он с гениальной прозорливостью увидел неисчерпаемые художественные сокровища. Ценность их великий русский поэт понял прежде всего потому, что уже с юных лет постиг обаяние и красоту русского народного творчества. В детстве слушал он сказки няни своей Арины Родионовны, а затем сам искал и записывал народные песни, былинные сказы и напевы.

Напомним также, что за год до смерти Пушкин начал работу над комментированием «Слова о полку Игореве» и, сравнивая этот гигантский памятник русского эпоса с творчеством поэтов XVIII век, заметил, что они «не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства». Не будет преувеличением сказать, что от некоторых страниц Пушкина, отмеченных особой, ни с чем не сравнимой, ему одному присущей торжественностью русской речи, тянутся нити к величественным образам «Слова».

Итак, приступая к работе над «Князем Игорем» и над Второй симфонией, Бородин опирался не только на глинкинские традиции, продолжателями которых были участники балакиревского кружка, но и на творческий опыт Пушкина, впервые поднявшего русскую эпическую поэзию до высот художественной классики.

Начатая в 1869 году, Вторая симфония Бородина была закончена только в 1876 году, так как часть этого времени ушла на работу над оперой и первым струнным квартетом, да и сочинял музыку композитор только урывками, ведя в эти годы напряженную научно-исследовательскую деятельность. Первая часть симфонии, законченная в 1871 году, произвела необычайно сильное впечатление на друзей композитора, которым он показал эту часть. Впервые симфония была исполнена 2 февраля 1877 года под управлением Э. Ф. Направника (1836−1916) — выдающегося дирижера и композитора, чеха по происхождению, нашедшего, подобно многим своим соотечественникам, вторую родину в России.

В упоминавшейся уже статье В. В. Стасов пишет, что Вторая симфония Бородина имеет программный характер: «…сам Бородин рассказывал мне не раз, что в Adagio он желал нарисовать фигуру „баяна“, в 1-й части — собрание русских богатырей, в финале — сцену богатырского пира, при звуке гусель, при ликовании великой народной толпы». Эти слов Стасова являются для нас ключом к пониманию программы «Богатырской» симфонии Бородина. Начинается симфония энергичной первой темой, которая проводится всей струнной группой оркестра, в то время как валторны и фаготы подчеркивают остановки на выдержанных нотах:

Уже с первых тактов создается здесь у слушателя впечатление той «великанской силы», о которой писал Стасов. Краткие, выразительные мелодические фразы чередуются с тяжелыми «втоптывающими» ударами, усиливающими ощущение богатырской мощи, которое возникает в самом начале симфонии.

Следует обратить внимание на построение первых тактов, своеобразное не только в ритмическом, но и в ладовом отношении. Несмотря на то, что симфония написана в тональности си минор, в приведенном нами примере чередуются звуки ре и ре-диез, хотя последний принадлежит, казалось бы, не си минору, а си мажору. Подобная переменность является одной из характерных черт русского народнопесенного творчества. Необходимо еще подчеркнуть, что мелодические богатства русской народной песни не укладываются в привычные рамки «европейского» мажора и минора и что русские композиторы широко разрабатывали и разрабатывают эти богатства в своем творчестве. Именно в национальных истоках русской музыкальной культуры коренится и многообразие средств, примененных Бородиным во Второй симфонии для раскрытия образов богатырского эпоса русского народа.

Развитие первой темы выводит ее за пределы низкого и среднего регистров. Вслед за первым отрезком этой темы, рождающим представление о богатырской поступи витязей и о могучих ударах доспехов о землю, в верхнем регистре слышится радостный, оживленный отклик деревянных духовых инструментов, будто солнце заиграло на золоченых шлемах и щитах:

Мастерски сопоставляя оба отрезка первой темы, композитор достигает удивительной картинности, почти физической осязаемости образов «собрания русских богатырей», изображаемого в первой части симфонии. Образы эти выразительно оттеняются второй темой, по мелодическому строению своему также чрезвычайно близкой к русской народной песенности:

Тему эту вначале поют виолончели, а затем она переходит к флейтам и кларнетам, приобретая характер свирельного наигрыша, и, наконец, полнозвучно излагается струнной группой. Проведение обеих тем (иначе говоря, «главной партии» и «побочной партии») образует первый раздел сонатно-симфонической формы, в которой написана эта часть, то есть ее экспозицию. Заканчивается она заключительной партией, построенной в основном на материале первой темы и завершающейся торжественными аккордами.

Центральный раздел (разработка) данной части содержит развитие музыкальных образов первого раздела (экспозиции), приводящее к большому нарастанию, которое подготовляет еще более мощное, еще более торжественное изложение первой темы. Здесь, в третьем разделе (то есть в репризе), оба отрезка «богатырской» темы проходят в блестящем полнозвучном изложении. Несколько отличается от экспозиции и изложение второй темы, которая поручена в репризе гобою, а затем уже переходит к струнным инструментам. Завершается первая часть величественным унисоном оркестра, с огромной силой провозглашающего первую тему.

Вторая часть симфонии называется Скерцо. Стасов ничего не говорит нам о программе этой части, но мы легко догадываемся по характеру музыки, что здесь композитор нарисовал картину богатырских игр и забав, часто встречающуюся в русских былинах. Написано Скерцо в трехчастной форме, причем его первый раздел, повторяющийся вслед за проведением второго раздела, построен на двух темах.

Начинается Скерцо кратким вступлением. На фоне гулких ударов литавр звучит яркий призывный аккорд медной группы. И вот в ответ на этот призыв возникает стремительный звуковой поток, вызывающий представление о скачке или беге, сменяющемся как бы взмахами оружия, чудящимися в коротких, акцентированных фразах второй темы данного раздела:

богатырский симфония бородин композитор

Большого напряжения достигает проведение этой «темы богатырских забав», чередующейся с первой, более легкой и стремительной, темой. А средний раздел Скерцо построен на контрастирующей с обеими темами первого раздела чудесной напевной мелодии, получающей широкое развитие:

Проходя вначале в наигрышах деревянных духовых инструментов, данная тема звучит затем и в струнной группе. В момент кульминации в сопровождение мелодии врываются звонкие аккорды арфы, уже здесь вызывая в памяти «струны громкие баянов», которые зазвучат еще более выразительно в третьей части симфонии. Заключительный раздел Скерцо построен на двух первых темах, являясь повторением, а отчасти и развитием первого раздела этой части симфонии.

Третья часть симфонии рисует, по словам самого композитора, сказанным им Стасову, образ древнерусского певца-сказителя, Баяна. Название это происходит от ставшего нарицательным имени упоминаемого еще в «Слове о полку Игореве» легендарного Баяна, который «не десять соколов пускал на стадо лебедей, но свои вещие персты возлагал на живые струны». В период создания «Князя Игоря» Бородин особенно внимательно изучал «Слово». Образ Баяна, опоэтизированный Пушкиным и Глинкой в «Руслане и Людмиле». Привлек и автора «Богатырской» симфонии.

В начале третьей части симфонии аккорды арфы, сопровождающие краткий запев кларнета, звучат как вступление гуслей, предшествующее былинному повествованию. И первая тема этой части, порученная валторне, солирующей на фоне аккордов арфы и струнной группы, имеет характер именно повествования, напевного и неторопливого:

Последующие темы уже вносят элементы драматизма, связанные с эпическим характером этой части, с ее содержанием, которое мы воспринимаем как рассказ о богатырских подвигах. Тревожно звучит перекличка духовых инструментов на краткой, выразительной теме:

Постепенно усиливающееся тремоло струнных приводит к возрастанию напряжения, подчеркиваемого угрожающими нисходящими ходами. На их фоне возникает в низком регистре, переплетается с ними и стремительно развивается затем еще одна краткая драматическая тема:

Вслед за непродолжительным нарастанием, мощной кульминацией всего оркестра и четырехтактной перекличкой деревянных духовых инструментов, построенной на второй теме, могуче звучит первая эпическая тема, возвещающая о победном исходе битвы, повествованием о которой, несомненно, были предыдущие эпизоды этой части. Их отголоски проходят в оркестре еще раз, перед тем, как знакомые вступительные аккорды арфы, начальный запев кларнета и краткая фраза валторны возвращают нас к образу вещего Баяна, под звуки гусель воспевающего ратные подвиги русских богатырей.

Третья и четвертая части «Богатырской» симфонии по указанию композитора исполняются без перерыва. Замирает гул литавр, но выдержанные ноты вторых скрипок связывают эти части симфонии. Финал ее, как уже говорилось, изображает, по замыслу автора, «сцену богатырского пира, при звуке гуслей, при ликовании великой народной толпы». Понятно поэтому, что образы повествования о богатырских подвигах, прозвучавшего в третьей части симфонии, композитор решил непосредственно связать с образами народного празднества, содержащимися в ее финале.

Во многих былинах упоминается «почестен пир», завершавший ратные труды богатырей, которых чествовал народ. В начале финала мы как будто слышим поступь людей, собирающихся на такой пир. Возникают оживленные короткие фразы скрипок, звучат наигрыши свирелей и гуслей, имитируемых арфой, и, наконец, в оркестре гремит тема народного веселья:

Ее меняет другая тема, тоже оживленная, но несколько более лирического склада:

Появляется она сперва у кларнета, более всех инструментов приближающегося по тембру к свирели поэтому вообще играющего очень значительную роль в русской симфонической музыке. Но вскоре и эта тема включается в картину народного веселья. Композитор стремится и здесь к сохранению национального колорита русской народно-инструментальной музыки: «свирельная» мелодия звучит в верхнем регистре деревянных духовых, а сопровождают ее «гусельные» аккорды арфы, поддержанные струнной группой, звуки которой извлекаются здесь не смычками, а щипком — тоже для создания тембра, близкого к гуслям.

Изложение этих двух тем составляет экспозицию, то есть первый раздел финала симфонии, построенного в сонатно-симфонической форме. В разработке, то есть во втором разделе данной части, композитор мастерски развивает обе темы: в зычных возгласах тромбонов мы без труда узнаем, например, мелодические очертания первой темы, а в большом нарастании (незадолго до репризы) — вторую тему. Но, каковы бы ни были внутренние контрасты, которые композитор применяет для изображения отдельных эпизодов народного празднества, общее настроение финала отличается удивительной цельностью, начиная с его первых тактов и кончая заключительным разделом, содержащим обе основные темы.

Композитор блистательно воплотил в музыкальных образах свой замысел, сообщенный нам Стасовым: в финале симфонии, действительно, развертывается картина народного празднества, венчающего славные подвиги, искрящегося бурным весельем и богатырской удалью.

Итак, в «Богатырской» симфонии Бородина воспеваются «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». И все же произведение это — глубоко современно. Творчество великих русских мастеров отличается силой художественных обобщений, идейной направленностью, которая во многом созвучна передовым устремлениям нашей общественности .

Продолжая патриотические традиции русской музыки, восходящие к глинкинскому «Ивану Сусанину», Бородин и в «Князе Игоре» и в «Богатырской» симфонии воплотил идею национальной мощи русского народа, идею, развивавшуюся революционными демократами прошлого века, которые видели в этой мощи залог победы освободительного движения в России и раскрепощения созидательных сил нашего великого народа. Поэтому Вторая симфония Бородина сыграла особенную роль в истории развития русской инструментальной музыки, положив начало эпической, «богатырской» линии русского симфонизма.

Эта линия получила продолжение и развитие в творчестве таких выдающихся русских композиторов, как Танеев, Глазунов, Лядов и Рахманинов еще в юные годи создавший симфоническую поэму «Князь Ростислав» на сюжет из «Слова о полку Игореве». Творческий опыт Бородина оказал благотворное воздействие и на музыкальную культуру западнославянских народов. Так, например, последняя симфония («Из Нового света») Антонина Дворжака, в которой ярко воплотились национально-освободительные идеи передовой чешской общественности, благодаря своей эпической окраске и, в особенности, мужественной героике финала, позволяет говорить о непосредственной близости к богатырским образам бородинского симфонизма.

«Богатырская» симфония Бородина, отличающаяся глубиной и благородством патриотического замысла и яркой конкретностью музыкальных образов, принадлежит к числу высших достижений русской музыкальной классики, знаменуя собой новый этап на пути развития отечественной симфонической музыки.

О плодотворности усвоения эпических традиций Бородина говорят лучшие произведения тех композиторов, в творчестве которых особенно отчетливо ощущается преемственная связь с музыкой Бородина, с ее героической мужественностью и богатырской силой.

В качестве примеров можно назвать хотя бы симфонии Р. М. Глиэра (наиболее монументальной из них является третья — «Илья Муромец»), Н. Я. Мясковского, Б. Н. Лятошинского, В. Я. Шебалина, кантату С. С. Прокофьева «Александр Невский», симфонию-кантату Ю. А. Шапорина «На поле Куликовом» и его же ораторию «Сказание о битве за Русскую землю».

И, хотя «Александр Невский» и «На поле Куликовом» переносят нас, казалось бы, в далекое прошлое, произведения эти, так же как и «Сказание о битве за Русскую землю», повествующее о годах Великой Отечественной войны, глубоко современны по замыслу, по содержанию музыкальных образов, рожденных героикой дней социалистического периода. В творчестве талантливых поэтов и композиторов той эпохи также отмечается тяготение к героико-эпическим образам.

Использованная литература: Игорь Белза, Вторая «Богатырская» симфония Бородина (изд. 2) Москва, Музгиз 1960.