Депортация крымских татар: историко-правовой анализ

План

• История коренных народов Крыма
• Депортация. Ее вероятные причины
• Преддепортационная ситуация
• 1. Депортация: Исторический аспект
• 1.А Первые акции освободителей
• 1.Б Советская трудовая армия
• 1.В Накануне
• 1.Г Утро восемнадцатого
• 1.Д Мародёры штатские и в погонах
• 1.Е Посадка в эшелоны
• 1.Ж Ад на колёсах
• 1.З «Отставшие» с Арабатской стрелки и других мест
• 1.И Солдатская судьба
• 1.Й Депортация из-за рубежа
• 2. Крымские татары, спустя годы…
• 2.А Правовое положение депортированных лиц в спецпоселениях
• 2.Б Умерщвление нации продолжается
• 2.В Немного истории
• 3. Депортация: Юридический аспект
• 3.А Советские законы и международное право
• 3.Б Более детально о нарушенных нормативно-правовых актах
• 3.В Ответственность государств за перемещение населения
• 3.Г Проблема крымских татар в постсоветское время
• 3.Д Пробелы украинского и нарушение международного законодательства
• Заключение
• Источники

История коренных народов Крыма

История крымского полуострова началась с заселения побережья и лесов; степь оставалась безлюдной. (36. С 9).

Древнейшие крымские татары были представителями европеоидной расы (36 c 10). Иммигранты, ступившие на крымскую землю, в большинстве своем были представителями расы аборигенов. Точное количество этих племен неизвестно, но «Историческая топонимика Крыма» — труд московских историков (до настоящего времени не изданный), называет число 38 (М: 1985. Т.1. — с 51 — 52).

Первые народы на территории Крыма, известные науке, — киммерийцы и тавры. Тавр (греч.) — бык. Значит, название было дано по роду занятий — скотоводство. В последствии полуостров греки назвали Тавридой.

Тюркское слово «огуз» имеет значение греческого «тавр» — бык. Это и было самоназвание тавров — родоплеменному объединению тюркских племен, от которых пошли такие народы как турки, азербайджанцы, туркмены.

Крымские татары, крымчаки, караимы (крымские евреи) и урумы (Греко-татары) — прямые потомки древнейших племен. Противники этой гипотезы считают, что крымский полуостров опустел и вновь был заселен приблизительно в конце I — начале II тысячелетия нашей эры азиатскими племенами — ордынцами. Вероятно, те, кто придерживаются такого мнения, разделяли принцип одного из постулатов Оккама (английского философа и богослова) гласит: «Не умножай числа сущностей без нужды». Понять это высказывание можно примерно так: «Не создавай сложного решения проблемы, если есть простое» (36 c 10 — 11).

Крым — стратегически экономически и культурно важная территория. Он никогда не оставался без внимания. Пример: набег киммерийцев на Ионию (отмечали Страфон, Клин, Клисфен, Геродот и Плиний) (36. с 11).

Тюркские роды Крыма стали основателями тюркских народов Европы и Кавказа. Монгольское влияние прослеживается в культурной и государственной сферах; в этнической же — оно очень мало — монголы ассимилировались.

Ордынские скотоводы-кочевники осели в степи. До побережья они не дошли. Потомки киммерийцев, тавров и готов, редко спускавшихся с гор к торговым путям, сохранили свой облик до наших дней (36. с 12).

Вывод: жители гор и побережья не испытали внешнего азиатского влияния, их культура сохранилась. Войны XIV — IXX веков стирали с лица Земли пастушьи хижины. В последствии степняки были «выжаты» из родных мест, оставив нематериальное наследие — специфическое наследие языка, этноним «татары» .

Турки — родственный, по вере исповедания и языку, крымским татарам народ. Вторжение турок лишь укрепило крымско-татарские традиции, но наряду с ними Крым «впитал» в себе некоторые традиции европейцев, генуэзцев и поляко-литовцев. (36. с 12)

Изгнания крымских татар из родной земли начались еще в IX веке. Их цель — колонизация полуострова. Они нуждались в идеологическом обеспечении: господство над Крымом обосновывалось «правом завоевания» (пока завоевателем не стало быть позорно), потом — «цивилизаторской миссией», (пока не выяснилось, что «цивилизаторы» опустошают Крым), а затем — с точки зрения российского царизма, крымские татары стали изменниками (изменить можно друзьям, угнетателям — нет). (36. с 12)

Неизменным оставалось право господства над Крымом (первая мировая, а потом и гражданская войны стали тому свидетельством: сопротивление населения Крыма подавлялось, его интересы не учитывались).

Пришло время определить, что же такое коренной народ. Это определение будет основано на следующих признаках:

1. Предсуществование — рассматриваемые жители — потомки людей, населявших данную область до появления другого населения.

2. Не доминирующее положение.

3. Культурные отличия и сознание принадлежности к данному населению.

На момент аннексии Крыма царской Россией на его территории проживали: мусульмане (крымские татары, жители гор и побережья, тюркские цыгане, ногаи, киргизы, турки, жители портовых городов), иудеи (крымчаки), караимы — представители особой религии (жители степей), урумы или греко-татары и армяне (православные).

Первыми под гнет царской политики попали греки и армяне (христиане). Их под конвоем вывезли из Крыма и расселили вдоль побережья Азовского моря (сейчас там села Алупка, Алушта, Старый Крым, Мангуш). Греки, пытаясь избежать расставания с родиной, уходили целыми селами в горы или принимали ислам. Караимов было около двадцати трех тысяч, а осталось около шести ста.

Затем в IX веке в Крыму началось насаждение христианства путем завоза туда эстонцев, болгар, немцев, части народов из Кавказа (армян), и Западной Европы и Балкан.

Нужно сказать, что в Крыму царила межрелигиозная терпимость (36. с 15 — 16).

Противники восстановления нарушенного права коренного народа Крыма говорят, что такового вовсе не существует. Крым — многонациональный регион (36. с 13). Однако, это не лишает страну ее национального признака.

Земли северного Причерноморья стали местом поселения украинских казаков, образовавших своим появлением препятствие кочевникам на пути к Москве. На эти земли не претендовали ни Россия, ни Крым. Россия и Литва поддерживали казачество.

Запорожская сечь стала буферным государством по объективным причинам. Она выполняла защитные функции для Украины и, то набегала на крымских татар с целью выживания, то торговала с ними с той же целью. Крымские ханы разрешали украинским казакам облавливать морские лиманы, а казаки — позволяли крымским татарам кочевать по украинским землям и выпасать скот (36. с 20 — 21).

Было меж казаками и крымскими татарами и военное сотрудничество: крымский хан Мухаммед Герай ходил на Москву вместе с гетманом Е. Дашкевичем.

Но конфронтации меж казаками и крымскими татарами превосходили мирные времена: татары разоряли Украину, а казаки — громили татар. (36. с 22)

Депортация. Ее вероятные причины

На данный момент в юридической литературе термин «Депортация» однозначно не определен. В советской юриспруденции он имел такое значение: «Депортация — принудительное перемещение за пределы государства» (применяется к иностранцам и апатридам, что находятся на территории государства без его санкций).

Современная украинская юриспруденция дает следующие определения:

1. Профессор Ю. Римаренко: «Депортация — насильное изгнание, перемещение народов, этнических групп, или их отдельных представителей с их исторической родины или мест компактного жительства» (депортация — средство борьбы с народами, что показывают свою самобытность и стремятся к саморазвитию и автономии и не поддаются ассимиляции).

Способы и поводы депортации различны. Например, обвинение народа или этнической группы в тяжком преступлении (СССР).

1. Профессор И. Прибиткова: «Депортация — изгнание, ссылка, высылка» (преступная Сталинская практика насильственного переселения народов в Сибирь и Среднюю Азию).

2. С. Чехович считает, что в таком определении «игнорируется вина государства за преступление». Советское государство, с его точки зрения, осуществляет депортацию на основании вымышленных обвинений в реально произошедших событиях (экологических катастрофах и т. д.): «Депортация по национальному признаку — внесудебное принудительное недобровольное переселение народов, наций, национальностей, этнических групп и сообществ из мест их постоянного жительства на основании распоряжений государственных органов или других созданных для его осуществления органов СССР» .

24 июня 2004 г. Верховной Радой Украины принят Закон «О восстановлении прав лиц, депортированных по национальному признаку». Он определяет статус данных лиц и предусматривает гарантии и принципы восстановления их прав. В данном законе «Депортация — насильственное перемещение народов, национальных меньшинств и лиц из места их постоянного жительства на основании решений, принятых органами власти бывшего СССР» .

В соответствии с данным законом, лица, депортированные по национальному признаку — это:

1. Лица (граждане СССР), переселенные в 1941 — 1944 г. г. в принудительном порядке на спецпоселение по решениям органов государственной власти бывшего СССР из мест постоянного жительства, что являются территорией Украины;

2. Лица (граждане СССР), принудительно направленные в определенные места жительства (на спецпоселение) к членам их семей по окончанию военной службы или эвакуации, отбывания принудительных работ, наказания и т. п.

3. Лица (граждане СССР), что на момент депортации 1941 — 1944 г. г. находились за пределами мест постоянного жительства, на которых со временем распространились ограничения их прав и свобод по национальному признаку, в том числе запрет возвращения в места постоянного жительства.

4. Лица, родившиеся в семьях депортированных до момента их возвращения в места постоянного жительства.

Депортации подвергались те, кто не соглашался с так называемыми «Сталинскими доктринами» — политической и интернационалистской:

Политическая (по Курашвили) содержала такие задания:

1. Освобождение общества от «действующих» и «потенциальных врагов социализма». «Потенциальные враги социализма» в мирное время ведут пассивный образ жизни, потому что для них созданы неблагоприятные условия. Они «…враги …» проявят себя во время войны в форме массового предательства, актами диверсий…

2. «Массовое принуждение к „железной“ дисциплине — воспитание честности, обязательности» .

" Интернационалистская доктрина" (по Бугаю) имела сущностью проведение национальной политики:

1. Было обеспечено фактическое равенство наций.

2. Развитие братских отношений народов (деформация Сталиным Ленинской политики привела к депортациям) …

Время выяснить причины депортации.

Т. Краповицкая считает, что проводилась языковая политика: из Северного Кавказа выселялись тюрко-язычные народы — карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы и кавказские турки. Они выселялись в тюрко-язычную Азию. По мнению автора, Сталин собирался путем синтеза культур и языков перемещенных народов создать единую общую для них культуру и язык.

Х. Ибрагим-бейли выступил против этой точки зрения. Он считает, что кумыки и ногайцы не поддались переселению; кавказские турки до 1941 г. жили на границе грузинской ССР и Турции. На Северном Кавказе их никогда не было.

В. Алпатов считает, что «перечень высланных народов определялся личными симпатиями и антипатиями Сталина…»

А. Некреч (писатель) считает, что причиной переселения народов является обвинение их в сотрудничестве с государством-агрессором. Но такие обвинения аморальны, потому что весь народ поголовно (включая грудных детей и немощных стариков) нельзя обвинить.

Во время войны депортация рассматривалась СССР как превентивная (греки, курды, поволжские немцы) и карательная мера (чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары).

Яхьяев считает, что причина депортаций кроется в поражениях Советских войск в первые годы войны.

Во-первых, эти поражения пошатнули авторитет Сталина, а во-вторых — якобы началось активное противостояние СССР «внутренних врагов», образовавших «второй фронт». На них-то и «списали» все неудачи борьбы в тылу.

Именно так и появился термин «народ — враг народа» .

Существовала версия, что спецпереселенцы были нужны для работы на эвакуированных объектах. (39.13 — 49).

Преддепортационная ситуация

Для получения объективной информации по депортации крымских татар, о проявленной жестокости осуществлявших эту акцию людей, и о причинах, ее породивших, данную проблему, необходимо рассматривать с разных сторон: сначала нужно рассмотреть этот вопрос с позиции депортированного народа, а за тем попытаться выяснить, что стало причиной депортации.

Накануне войны крымские татары составляли меньше одной пятой населения полуострова. Вот данные переписи 1939 года: [6]

Необходимо отметить, что после депортации крымских татар все материалы по этой проблеме были засекречены, поэтому ее изучение было невозможно. Считалось, что крымско-татарского народа не существует вовсе, а, следовательно, нет крымско-татарской письменности и культуры.

1. Депортация: Исторический аспект

" Вагонларда балачиклар, сыкъындыдан ольдюлер.

Мезарлыкълар тапалмайып вокзалларда комдюлер"

Малые дети в вагонах умирали от духоты.

Не было кладбищ — хоронили на вокзалах. (Народная песня)

1.А Первые акции освободителей

Очередная смена власти, названная советскими историками «Освобождением Крыма», завершилась 13 апреля 1944 года. Крымскотатарское население, бесспорно, испытывало в огромном своём большинстве чувство радости и облегчения — крымчане были уверены в близких счастливых переменах. Как и других народов СССР, у них появилась надежда на то, что Сталин и его окружение изменят своё отношение к победителям опасного врага, к мирному населению, оказавшемуся под тяжким бременем оккупации и едва его пережившему.

Надежды эти рухнули весьма скоро. Репрессии в Крыму возобновились буквально на следующий день после возвращения старой власти, отчего об «освобождении» крымчан едва ли не уместнее будет упоминать в кавычках.

Еще не вернулись на старые адреса парткомовцы, гебисты и НКВДэшники, а репрессивное колесо уже возобновило своё прерванное войной неумолимое движение. На следующий день после ухода немцев вышедшие из леса коммунисты стали, не дожидаясь возрождения судебной системы, вешать людей, заподозренных в содействии оккупантам. В Симферополе вешали возле базара, в Бахчисарае — на акациях вдоль ул. Ленина. Затем были арестованы члены Мусульманских комитетов — их вина тоже не требовала доказательств.

Одновременно началась вакханалия поощряемых властями доносов. Были среди них вызванные неодолимым желанием выявить «немецких прислужников», то есть политические, но чаще всего они были направлены против личных врагов или просто соседей — из желания отомстить, попользоваться имуществом или расширить площадь за счёт арестованных. Самым частым мотивом доносов было указание на сотрудничество с оккупантами, этого было вполне достаточно для суда скорого и неправого.

Но эта разновидность репрессий, вызванных инициативой снизу, далеко уступала, по причине своей стихийности, случайности, государственному, то есть организованному террору. В Крыму ещё шли бои, а Берия и его заместитель Меркулов подписали Приказ № 419/00137 от 13.04.44 «О мерах по очистке территории Крымской АССР от антисоветских элементов». В этом документе крымским НКВДэшникам и гебистам предписывалось создать репрессивную сеть с целью арестов неугодных граждан, для чего «широко практиковать привлечение местного населения». Для обеспечения этой крупномасштабной акции перед её началом в Крым перебрасывалось 3 000 сотрудников НКВД, 5 000 НКГБ и 20 000 человек из войсковых частей НКВД и Красной армии («Авдет», 16.05.91).

Первыми жертвами террора стали члены бывшей низовой администрации оккупационного периода (старосты, бургомистры, члены магистратов, полицейские) и их семьи. Эта волна арестов практически не задела крымских татар — известно, что в Крыму на такие должности немцами назначались почти исключительно русские, отчасти — украинцы. Но вскоре начались аресты тех, кто при немцах работал в государственных учреждениях и на предприятиях любого профиля. И тут коренное население хлебнуло лиха наравне с остальными. Арестовывались труженики даже самых мирных профессий, таких, как пекари, школьные учителя или медицинский персонал — например, некоторые крымские татары работали в бывшем санатории им. Ленина, в Алупке, где немцы устроили госпиталь. Расстреливали даже тех татар, что работали в немецких трудлагерях.

Судакский преподаватель (позднее известный поэт) Куртсеит Амет, живший в 1980;х гг. в Воинке, рассказывал автору, что он после начала оккупации недолго колебался между опасением будущих репрессий и своим профессиональным долгом. И он сам и его коллеги организовали обучение детей в школах района, несмотря на все тяготы пропускного режима, голод, жестокую нужду в тетрадях и пособиях. В Судаке, как и повсюду в Крыму, обучение велось по старым учебникам — иных просто не было. Немцы вначале преследовали за это учителей (затушёванные чернилами портреты Сталина и других партийных вождей никого обмануть не могли, текст-то оставался прежний), потом махнули на это дело рукой. Но не так просто было отделаться от ока НКВД — всем преподавателям военных лет были щедро отпущены тюремные сроки.

Не легче пришлось и бывшим бригадирам колхозов и совхозов, другим производственникам, не бросившим работу с приходом немцев. Их судили наряду с политическими пособниками оккупантов; чаще всего при этом выносили приговор 10 лет заключения и 5 лет поражения в правах. Интересно заметить, что этих «опасных врагов Советской власти» (весь грех которых состоял в том, что возделывали поля и сады как их деды и прадеды) разыскивали на протяжении нескольких лет по всей стране. Так, бывшего председателя колхоза Сулейманова из села Галтай (н. Далёкое) Акмечетского района и осудили по этой статье на 10 лет лишь в 1947 году, причём далеко от Крыма, оставив его восьмерых детей без кормильца.

В чём-то схожей с судьбой учителей оказалась участь виноделов. Как известно, большая часть бесценной коллекции крымских вин была эвакуирована на кораблях Черноморского флота перед самой оккупацией на Кавказ, где благополучно пережила войну. Но многие сотни тысяч коллекционных бутылок остались в подвалах и Магарача, и Массандры. Мастера этих всемирно известных центров виноделия, скрывая от немцев отдаленные отсеки хранилищ, наскоро замурованные, рисковали жизнью. Но вот вернулись большевики, и их тут же осудили (благо, розыски не понадобились — все виноделы-мастера оставались на своих рабочих местах), дав стандартный срок в 10 лет — «за работу на немцев». Всего, таким образом, было осуждено из крымских татар 5 989 чел.; особенно жестокие приговоры были вынесены тем, кого сочли шпионами — таких оказалось ещё 998 чел. (Докладная записка Берии Сталину от 20.05.44 г. — цит. по: Бугай, 1992, 139, 144).

Насколько известно, в течение всех послевоенных лет никто не мог выступить в защиту этих невинных жертв советского режима. Не произошло этого и позже, в годы «оттепелей». Даже юристы-теоретики не пытались заронить сомнение в справедливость тех давних приговоров. Лишь в самые последние годы раздался голос в защиту осужденных за свой труд. Да и то не юриста, а историка (и по несколько иному поводу). Он заметил, что нельзя обвинять целиком всю «сплочённую на профессиональной основе категорию специалистов, готовых работать при любом режиме (что отнюдь не адекватно — служить ему). Личный интерес специалиста — заниматься своим делом вне зависимости от изменений общественно-политического строя, тем более, когда социальный профиль функции их профессионализма претерпевает мало изменений…» (Журавлёв, 1996, 24 — 25).

Началось, вернее, возобновилось и экономическое давление режима на коренное население. У полуголодных крымскотатарских крестьян стали отбирать чудом уцелевший скот и домашнюю птицу. При этом использовался термин «контрактация» — тот же, что и до войны (и во время войны — на не оккупированном какой-то период Керченском полуострове). Эта конфискация шла по принципу «с паршивой овцы — хоть шерсти клок», так как скота у людей действительно сохранилось крайне мало: по всему овцеводческому Джанкойскому району удалось собрать лишь 38 936 ягнят и 365 цыплят (Крым в ВОВ, 379).

Второй насос был денежным. Под флагом подписки на третий Государственный заём у крымчан только за первый после прихода новой власти месяц была выкачана огромная сумма в 35 000 000 руб. — и это только «по неполным данным», то есть на деле денежная контрибуция была ещё большей (КК, 12.05.44).

1.Б Советская трудовая армия

Возобновившиеся судебные и бессудные (так называемые «административные») репрессии при всей их тяжести коснулась всё же сравнительно небольшой части крымских татар. Внешне не столь остро трагичной, но более тяжёлой в виду грядущих событий, стала кампания по формированию трудовой армии.

Этот новый (вернее, хорошо забытый с 1920;х годов) вид тоталитарной эксплуатации распространялся на мужчин и подростков от 16 до 60 лет. Вначале этих кандидатов на рабский труд пытались выманить из разрушенного и голодавшего Крыма пропагандой интересной и хорошо оплачиваемой работы в России, на восстановлении крупнейших индустриальных предприятий. Но параллельно, с первых дней «освобождения», подозревая, что умудрённых опытом различных вербовок крымчан эта агитация не подействует, власти стали отправлять будущих трудармейцев на Север насильно, не спрашивая их согласия. Высылка шла, в основном в Гурьевскую, Рыбинскую и Куйбышевскую области; всего туда было отправлено 6 000 крымских татар и 5 000 — в распоряжение треста Московуголь (Телеграмма Берии Сталину от 20.05.44 — цит. по Бугай, 1992, 138−139).

При этом появились некоторые настораживающие черты, на которые мало кто обратил внимание, и суть которых раскрылась полностью много позже. А дело было в том, что нетатарское население было с приходом советской власти быстро вовлечено в процесс послевоенного восстановления Крыма. Работа нашлась всем, в особенности мужчинам, которых в условиях ещё не окончившейся войны было относительно немного и которые по большей части использовались в качестве руководителей низшего и среднего звена.

С крымскими татарами же, которых и до войны в руководителях ходило сравнительно немного, поступали иначе: их стали высылать из Крыма, как мы видели, в качестве трудармейцев. Причём если немцы загоняли в свои лагеря не столько сельскую, сколько городскую молодёжь, то советская власть мела всех подряд, практически поголовно. Раньше всего это коснулось тех, кого не нужно было агитировать, ни выявлять среди крупных городских и сельских масс населения, а именно «партизан — крымских татар, домой [их из отрядов] не отпуская, сразу после освобождения отправили в шахты на Урал» .

Не воевавшие же подростки и взрослые мужчины вначале должны были пройти медкомиссию в районных военкоматах. Понятно, что эти комиссии, созданные явно для проформы, особо придирчивыми не были и быть не могли. Так, во всём Дегирменкое не оказалось ни одного комиссованного, забрали всех мужчин определённого возраста, «никого из трудоспособных не оставили»; в Бахчисарайском районе «наших всех взяли, до 1926 года рождения, чуть-чуть оставили деревню восстанавливать»

Трудно, конечно, предположить, что после голодных оккупационных лет все эти вчерашние крестьяне обладали хотя бы средним здоровьем, необходимым для ожидавшего их тяжкого труда в чуждых природных и бытовых условиях. Впрочем, есть свидетельства тому, что из крымскотатарских сёл забирали не только людей с ослабленным здоровьем, но и явных инвалидов; «в трудармию брали неполноценных мужчин, женщин и стариков». Из Кизил-Таша забирали контуженных на фронте («Къасевет» № 22, 16); Абибуллаев Юсуф из Акбаша Акмечетского района, ещё до войны снятый по состоянию здоровья с воинского учёта, также был забран.

А разве больше годились для столь тяжкого испытания худенькие, недокормленные крымскотатарские подростки, фактически дети, которые в отличие от своих русских сверстников, были вырваны безо всякой вины из школьной жизни и брошены в нечеловеческие условия трудлагерей Севера. Есть свидетельства, что за два дня до депортации вербовщики выхватывали из семей мальчишек и до 16 лет.

" Нормальная" же вербовка шла, таким образом, как её вспоминает один из прошедших все испытания трудлагерем Османов Асан из деревни Ак-Кая Карасубазарского района. В середине апреля 1944 года вся молодёжь деревни получила повестки в райвоенкомат на 22 апреля. «Нас там построили, крымских татар отделили от других наций, затем 3-го мая 1944 года нас, крымских татар, первым эшелоном отправили в путь. И 14 мая мы прибыли в Рыбинск, где находились лагеря заключённых, которые позже были взяты на фронт. Нам предстоял труд заключённого без срока. … Там находилось нас, татар, около 1 500 — 2 000 человек». Очень похожую картину рисует Абдувелиев Сеттар: «Меня в 17 лет забрали 24 апреля 1944 года в трудармию, через военкомат Карасубазарский, там было просто: татары направо, еврей — туда, русские — туда, потом в эшелон и — в Куйбышев, там, в лагерь зэков [то есть стационарный, очевидно, гулаговский — В. В.], строили крекерный завод.

Ещё один такой же эшелон, целиком загруженный крымскими татарами, был отправлен в Казахстан в лагеря близ г. Гурьева. Там, как и в Рыбинске, существовала зона, из которой запрещался выход, то есть условия были аналогичны исправительно-трудовым лагерям. Одинаковая с зэком ждала трудармейца и кара за побег. Когда в зону пришло известие о депортации и всех ужасах, с нею связанных, и крымские татары начали бежать из трудармии, чтобы как-то помочь оставшимся в Узбекистане без кормильцев обречённым своим семьям, то их стали судить военным трибуналом и давать стандартные приговоры: 10 лет тюрьмы с поражением в правах.

А в некоторых лагерях крымскотатарских трудармейцев вообще содержали в действующей зоне ИТЛ. Так было, например, в Куйбышевской области, где банды заключённых безнаказанно издевались над ослабленными тяжкой работой и полуголодным существованием крымчанами («Къырым», 17.05.95,1).

Условия труда и быта в трудлагерях были аналогичны ГУЛАГовским: каторжная работа «оплачивалась» 500 граммами хлеба и чашкой баланды в день. В условиях совершенно иного, чем в Крыму, климата, антисанитарии, барачных сквозняков, рванья вместо одежды, смертность среди трудармейцев стала угрожающе высокой уже в первые месяцы на новом месте. Даже самая элементарная техника безопасности отсутствовала, в том числе и на лесоповале. Это могло как-то компенсироваться старым опытом в среде лагерников, пригнанных из схожих местностей, а среди крымчан не было практически никого, кто бы раньше занимался этим опасным, требовавшим специальной квалификации трудом; только по этой причине в Куйбышевских лагерях погибло до 1/3 крымчан («Къырым», 17.05.95, 1).

Выше упоминалось, что крымские власти, комплектовавшие эшелоны в северные трудлагеря, совершенно не интересовались семейным положением своих жертв. Поэтому, если мобилизация 1941 года лишила крымскотатарские семьи основной их опоры, то есть мужчин самого трудоспособного возраста, а оккупация в корне подорвала материальные основы существования, то трудовая «вербовка» дочиста подмела мужчин и подростков, на которых хоть как-то держались большие, как правило, многодетные крымско-татарские семьи. Многие после этого оказались буквально в безвыходном положении. Поэтому средняя семья встретила акцию по депортации уже обессиленной, малоспособной к выживанию, до предела экономически и морально угнетённой, и беспомощной. Именно в этом результате репрессивной вербовки накануне величайшей трагедии крымско-татарского народа — её главное значение.

Поэтому не будет преувеличенным и общий вывод о задачах целой цепи мероприятий советской власти в первые недели её возвращения в Крым, начиная от первых арестов по доносам и кончая массовой высылкой мужской части народа. Это была логичная система мер, последовательно направленных на ослабление силы сопротивления коренного народа Крыма грядущему геноциду, на обескровление этноса с тем, чтобы он понёс в ходе уже решённой депортации максимально крупные потери.

1.В Накануне

Пока не будут полностью раскрыты заботливо оберегаемые «демократической» властью архивы НКВД — МГБ — КГБ и некоторые правительственные, до тех пор историки могут только догадываться, кому именно из кремлевских людоедов принадлежала сама идея депортации коренных крымцев на другой континент. Мы даже не знаем в точности, когда было принято соответствующее роковое решение. Ставшее не столь давно известным письмо Берии к Сталину, датированное 10.05.1944 г. — явно вторичный документ, очевидно, затребованный вождём для нормально-бюрократического прохождения такого рода решений в структуре кремлёвского аппарата. Единственное, что пока можно утверждать, так это невозможность принятия такого решения всего за неделю (!) до начала крупномасштабной акции. Ведь она потребовала, помимо всего прочего, концентрации огромного числа технических средств и всестороннего обеспечения их бесперебойной работы, чего впопыхах не сделать. Нет, конечно, это преступление было задумано и созрело задолго до весны 1944 года.

Информация о подготовке такого крупномасштабного, хоть и державшегося пока в секрете преступления, просто не могла не просочиться наружу. Одним из таких тревожных сигналов можно считать частичную депортацию крымских татар в 1942 году, пока только из причерноморских районов, не занятых немцами, то есть находившихся в пределах досягаемости советских карательных органов (Краснодар, Туапсе, Новороссийск, Анапа, весь Таманский полуостров). Эта акция была осуществлена согласно Постановлению Гос. Комитета обороны № ГОКО — 1828 от 29.05.1942, подписанного Сталиным (КТНД, Т. II, 41).

Но есть некоторые данные о том, что депортация была намечена ещё раньше, до окончательного оставления Красной армией Крыма. Во-первых, в мае 1941 г. Большевики стали высылать в Казахстан крымских татар, проживавших в Белоруссии и Литве (Эдиге М. Кырымаль; цит. по: Бугай, 1992, 132−133). Во-вторых, поздней осенью-зимой 1941 г. из частей 51-й армии, тогда дислоцированной на Керченском полуострове, было отправлено в тыл, а затем переброшено в Грузию около 2 000 военнослужащих крымских татар. В течение нескольких дней в Тбилиси прибывали дополнительные, не столь крупные, но исключительно крымско-татарские контингенты, пока всех их, солдат и офицеров, не набралось 2 500 человек. Затем их эшелонами перебросили далеко на северо-запад, на самые гибельные участки фронта, где они были почти полностью истреблены.

Один из немногих выживших участников этой малопонятной операции высказывает вполне логичную и обоснованную догадку о том, что «Сталин не хотел, чтобы мы участвовали в освобождении Крыма, так как ему нужна была причина для предстоящего выселения всего крымскотатарского народа. Поэтому от нас решили избавиться, а ещё лучше, просто истребить, отправив на самый тяжёлый участок советско-германского фронта» (Фахры).

Уже тогда поползли слухи о том, что после войны крымских татар вышлют с полуострова; они достигли фронта. Шёл третий год войны, а политруки действующей армии вели вполне чётко направленную работу с личным составом, готовя мнение о закономерности намеченной депортации коренного народа Крыма (Алядин). Да и в самом Крыму, ещё до снятия немецкой оккупации (шли бои за Севастополь) о готовящейся высылке народа знали не только НКВДэшники, но и общевойсковое офицерство. Несколько позже жители с. Унгут (Кировский район) услышали то же от рядовых солдат, хотя по неимоверности такой акции решили, что это ложный слух.

Поступали и другие, правда, не столь определённые сигналы. За несколько недель до начала депортации красноармейцы и офицеры из частей, размещённых по деревням, вдруг воспылали страстью к музыке. Они стали выпрашивать (якобы на время) у местных татар аккордеоны, баяны, скрипки, то есть самое ценное из уцелевшего после оккупации имущества, которые затем удерживали у себя под разными предлогами, явно затягивая время до какого-то события. Были и другие, но схожие случаи. В Симеизе солдат уговаривал крымско-татарскую девочку дать ему часы «на время, поносить», а когда старшая сестра запретила это, зловеще заметил: «Через пару дней вы не так запоёте!» .

Конечно же, не только командование, но и младшие офицеры, и рядовые, то есть народная масса в погонах, знала о надвигающейся беде. И никто, ни один человек не предупредил о ней беззащитных женщин, стариков и детей; хоть поводов для этого было достаточно. А ведь такое предупреждение дало бы возможность заблаговременно собраться — одно это резко бы подняло уровень выживаемости в эшелонах и в первые месяцы ссылки.

Тогда же в апреле, в Массандру прибыла некая высокая комиссия, среди членов которой местные татары узнали известного по газетным снимкам Булганина. После возлияний на террасе конторы комбината, когда языки за столом развязались, высокий гость спросил: «А татары тут есть в Массандре?». Кто-то из свиты ответил: «Есть, мы у них в гостях». Другой «шутливо» добавил: «Скоро они сами станут гостями», на что Булганин отреагировал жестким замечанием.

Ещё одно необычное явление: жители сожжённых татарских сёл, нашедшие приют у городских родственников, не могли попасть на пепелища, которые пора было восстанавливать. Их не пускали туда комендантские части, тогда как русским никто таких препон не ставил. Далее, для подросшей за время оккупации молодёжи были организованы пункты допризывной подготовки при военкоматах, где приходилось, среди всего прочего, нести дежурство по ночам. Но в середине мая по всем РВК Крыма допризывники-татары были сняты с дежурств и отправлены по домам, в свои семьи.

И, наконец, самое тревожное — началась поголовная перепись. Ведь переписывали только крымских татар. Эта кампания, и в мирное время нелёгкая (вспомним, как долго и тщательно готовили каждый район или город к послевоенной Всесоюзной переписи), была неосуществима силами одних лишь НКВДэшников, их было слишком мало, и, тем более, они были незнакомы с местными условиями и местами расселения коренных жителей. Тогда на помощь чекистам пришли патриоты-крымчане, русскоязычные, естественно. Они-то знали не только Крым, но и в своих городах и посёлках — каждую щель, подсобку, сторожку, котельную, подвал, где могли найти приют погорельцы. Таких штатских пособников геноцида, прекрасно осведомлённых о цели переписи, по Крыму набралось, согласно профессиональному подсчёту, 20 000 человек (Брошеван, 1995, 47). Запомним эту цифру.

Эти люди «в вольных одеждах ходили по домам и переписывали семьи, сколько человек, какая скотина, кто на войне? Приходили 2−3 раза, проверяли, все ли дома. Мы ничего не подозревали» , — рассказывают очевидцы из ялтинских пригородных сёл. В деревнях переписью занимались свои же, деревенские комсомольцы из русских семей, естественно. Их татарские товарищи по ВЛКСМ не должны были ничего знать. И здесь также никто из юных переписчиков так и не проговорился — видимо, кроме комсомольской «накачки» насчёт секретности, тут работало и более действенное, семейное влияние.

Готовились и солдаты, назначенные в помощь НКВД. Они были разбиты на небольшие группы из 5−6 человек; к каждой такой группе было «прикреплено» по пять конкретных семей. «Они [заранее] изучали нас, составляли планы, изучали улицы, чтобы ночью не заблудиться» .

Большинство, повторяем, не верило очевидному. Повсюду звучал вопрос, — с какой целью ведётся перепись именно татар. И столь же естественной была ложь, которую они не в первый раз слышали от властей. Им отвечали, что учёт ведётся с целью обеспечения стройматериалами для восстановления разрушенных жилищ, устройства на работу. Чему хочется верить — веришь: «А мы радуемся, дети же, глупые ещё, увидели своих и радуемся, в голове-то нет того, что нас через месяц ждёт! После такой страшной жизни мы все были пьяные, как после трёхдневной свадьбы» .

В начале мая была проведена вторая, контрольная перепись, уточнявшая данные первой. А 10 мая жителей многих предгорных и горных районов, главным образом, женщин и подростков, погнали на ремонт дорог. При этом было дано разъяснение, что ремонт необходим для бесперебойного подвоза обещанных стройматериалов. Для какой цели готовились просёлочные дороги, стало известно слишком поздно; до такого кощунства — заставлять людей мостить дорогу в собственное небытие — предыдущие оккупанты, если и додумывались, то лишь в отдельных случаях, не в столь массовом масштабе. И истощённые, полумёртвые от лишений и военных тягот женщины, дети и старики били и били камень под жарким весенним солнцем, тянули жилы с утра до вечера на полуголодном пайке, очевидно, находя силы лишь в надежде на скорое восстановление родных сёл, на уже близкий возврат к мирной, счастливой жизни…

Для большинства крымских татар эта неделя каторжного труда, последняя неделя перед депортацией, стала вообще последней неделей в Крыму. Им было суждено больше никогда не увидеть своей родины.

1.Г Утро восемнадцатого

Согласно графику депортации, она должна была начаться ранним утром 18 мая. Но в России никогда не ощущалось нехватки в особо ретивых холуях, готовых на любую мерзость, если она может заслужить одобрение хозяев. В этом смысле люди в погонах — не исключение. Поэтому нас не должен удивлять тот факт, что кое-где акция началась уже семнадцатого мая.

В этот день, ближе к заходу солнца, нетерпеливые каратели ворвались в некоторые деревни, начали прочёсывать улицы городов, очевидно, чтобы управиться к утру. В Симферополе, например, такого внимания удостоились улица Гражданская и близлежащие улицы Красной горки. Поздно вечером 17-го, ближе к полуночи, стали выгонять из домов и симеизцев. В степной части Крыма типичной в этом смысле была операция по выселению из деревни Ак-Баш (Акмечетский район).

Сюда 17 мая после обеда прибыли солдаты на пяти грузовиках. Татары, по обычаю, вскоре собрались вскладчину, чтобы накормить солдатиков, пожертвовав для этого последней уцелевшей скотиной: «Кто мясо жарит, кто картошку, кто чебуреки. … А солдаты такие довольные, за три года войны каждый из них соскучился по домашней еде» , — вспоминает Сабе Усеинова. Но в 7 часов вечера сытые красноармейцы уже рассыпались по деревне, прикладами выгоняя людей на улицу, а муж Сабе стоял с поднятыми руками (так захотелось лейтенантику, проводившему тем временем в доме настоящий обыск, якобы в поисках оружия). Потом всех согнали на сельскую площадь, погрузили в машины и до рассвета 18 мая не разрешали их покинуть. Ну, а дальше всё пошло как везде.

Как же было «везде»? Попытаемся из массы свидетельств выделить наиболее часто повторявшиеся явления, типичные факты, не пренебрегая, впрочем, отдельными необычными, но яркими событиями, если они помогут осветить общую картину народного бедствия.

Итак, прежде всего, обратим внимание на то, как объявлялось крымцам, что они с данного момента — люди вне закона. То есть о том, что с ними теперь можно делать всё, что угодно, без суда и следствия, что они утрачивают право жить в своём доме, на своей земле?

Суть такого приговора, при всей его чудовищности, ещё можно было бы осмыслить, если бы жертвам разъяснили нормальными человеческими словами смысл происходящего. Но в том-то и дело, что приговор произносился злобным, угрожающим тоном, в 1−2 отрывистых фразах, после чего на вопросы уже не отвечали, торопясь перейти к делу. Иногда старший группы подражал торжественной дикции Левитана, что не мешало ему целиться их пистолета в головы безоружных селян. Но такие воспоминания редки, чаще всего люди даже не удержали в памяти, кто и что им говорил: солдаты врывались в дома к спящим людям, размахивая оружием как бандиты, расталкивали их, угрожая стрелять, и, главное — орали, вопили как сумасшедшие, пересыпая и без того малопонятные слова грязной руганью. Вы, читающие эти строки, представьте себе на секунду всё это безумие: если даже сегодня (т.е. в нормальной жизни, а не после многомесячной пытки-оккупации, натянувшиеся нервы как струна) вас подняли с постели вооружённые до зубов, неизвестно откуда и почему оказавшиеся в квартире чужие люди. И эти люди, пробормотав несколько непонятных (как это было для большинства татар) слов, начинали кричать: «Давай, давай!», направляя автоматы то на вас, то на ваших детей, пиная их сапогами, — что бы вы почувствовали?

Вряд ли вам в голову пришло бы единственно правильное: нужно отвлечься от этих воплей, полностью отключиться от них, и по возможности спокойней и сосредоточенней сообразить, какие вещи и продукты укладывать в узлы в первую очередь, что пригодится в дороге старикам, а что — грудным младенцам и т. д. И не на день, не на два, а на неопределённый срок. Подумать, что более всего необходимо для быта в пути, то есть практически в полном отрыве от земли. Для быта в условиях голода и страшной жары, среди грязи, вшей, всяческой заразы. Кто мог это предвидеть, кто мог угадать ближайшее будущее, кто мог сохранить в эти роковые минуты присутствие духа?

В дальнейшем были моменты и пострашней. Но вот это ошеломление ночного вторжения, беспамятство ничего не соображающих, полусонных женщин и стариков стоило многим из них жизни, а уцелевшим — горьких мук совести и самобичевания: как мы могли так растеряться, как позволили себе забыть взять самое нужное, как не вырвали зубами у солдат то, и то…

В Биюк-ламбате красноармейцы ворвались в дом фронтовика (его семья: мать, жена, семь дочерей от дошкольниц до 19-летней девушки) и криками стали выгонять всех на улицу. Ничего не понимали взрослые, а малышки никак не могли проснуться; тогда солдаты стали будить их пинками, бить каблуками сапог — что можно было сообразить в этом кошмаре?

В другой семье, где после гибели отца на фронте осталось 6 детей, все оцепенели от ужаса, «когда два солдата с автоматами и так грубо… выталкивали нас из дома. Мама растерялась, на руках больной 4-летний сын (мне 6лет, сестре 8, брату 11 лет, сестре 13 и старшей 16 лет), не знает, за что браться, хочет на дорогу продуктов взять, а солдаты не разрешают, и только: „Давай, давай!“ — я это запомнила на всю жизнь» .

Были случаи, когда в этой суматохе люди отправлялись в неизвестность, «не взяв с собой никаких документов. У многих [уже в Средней Азии — В. В.] не было паспортов, трудовых книжек, свидетельств о рождении детей». Уже в эшелонах люди спохватывались, что «ничего не взяли — ни расчёску, ни иголку, ни документы». Хуже всего было детям, даже довольно большим, родители которых были в эту ночь в отлучке, или сиротам. Что мог подсказать им детский опыт в обстановке, когда и взрослые терялись до беспамятства? Им пришлось совсем худо: «У кого мать, отец — у них в узлы завязаны кое-какие вещи, а я голая, одно пальто на мне и в трусах» .

Как упоминалось выше, иногда красноармейцы не ограничивались криками, угрозами и площадным матом. В ход шли кулаки, сапоги и приклады. Об избиениях с нешуточными травмами рассказывают жители Эльбузена (Судакский район), Стили (Бахчисарайский район) и других сёл.

Время, отпущенное на сборы, каждый старший группы отмеривал по собственному разумению. О нормальной человеческой совести и речи не может быть, поскольку предписанные два часа на сборы не были отпущены никому и нигде. Кроме одного-единственного известного нам исключения. В дер. Токлук (Судакский район) матери Чайлака Рефата было позволено перед отправкой напечь полный чемодан лепёшек — как раз за 2 часа она, и управилась, а солдаты тем временем ждали.

Этот случай интересен не только своей уникальностью, он говорит о том, что так могло быть, что так должно было быть везде — и большая часть «ада на колёсах» была бы спасена. Но во всех остальных случаях — а их десятки и десятки тысяч — дело обстояло совсем по-иному. Обычно отпускалось 15 минут. Чуть больше получили жители Татарского Сарабуза (н. Укромное), но благодаря не красноармейцам, а каким-то американцам-союзникам, ночевавшим в деревне. Их постеснялись, что ли. А вот короче 15 минут на сборы давалось сплошь и рядом. Так, в Стиле посадка началась уже через 10 минут; в Ак-Баше — через 7 минут, всего 5−6 минут давали жителям Бахчисарая, в Биюк-Мускомье, во многих иных местах.

Наконец, были случаи, как в Красном Терчеке (Кировский район) или Янджи (Коккозский район), когда выгоняли из домов сразу, не дав опомниться ни на минуту.

И — снова оговорка. Всё это массовое хамство и общая ледяная жестокость карателей вряд ли были жёстко санкционированы сверху. Скорее, она являлась инициативой непосредственных исполнителей. Ведь было же и так, что в отдельных случаях солдаты помогали собирать и грузить вещи, а некий высокий чин в погонах даже разрешил татарской женщине дважды вернуться с площади сбора за забытыми вещами. И ничего, всё обошлось, да эти солдаты и не опасались наказания за человечные свои поступки, они явно не нарушали никакого приказа: если бы они совершали их украдкой, это сразу бросилось бы в глаза.

Сделаем небольшое отступление. Любое явление или факт плохо постижимы, если они рассматриваются изолированно, в одиночку. Поэтому для сравнения приведём данные о совсем иной депортации — а именно населения районов Польши, «присоединённых» к СССР в 1939 г. Их ведь также выслали в Азию. Что роднит эту депортацию с крымской — так это действующие лица, те же НКВДэшники, возможно, что некоторые из них и в Крым впоследствии успели. Разница обращения с поляками была огромной. Во-первых, жертвы были оповещены о высылке за несколько дней до её начала. Во-вторых, она проводилась совсем по иному. Вот пример: «Вошли два солдата, молодые с приветливыми лицами, увидев, что нас только две женщины, улыбаясь, спросили документы. Проверив по списку фамилии, отобрали наши паспорта и заявили: „Ну, тётеньки, собирайтесь, поедете с нами“. На сборы нам дали полчаса. Каждая имеет право взять с собой 100 кг багажа. „Берите побольше, — подбадривали нас добродушно солдаты, — там всё пригодиться“. Они, видимо, были довольны, что с нашей стороны ни слёз, ни протестов нет, им тоже невесело силой вывозить женщин и детей. Они охотно помогали нам связывать вещи, подушки, чемоданы» (Хребтович-Бутенева, 52).

Автор не берётся комментировать эту разницу в обращении — вряд ли она была вызвана нежной любовью к польским «панам», как их тогда в нашей прессе называли. Скорее, дело в противоположном чувстве — в совершенно оглушающей ненависти людей в погонах (и без) к крымским татарам.

Основной проблемой при депортации было материальное обеспечение всей массы народа во время их перевоза, а также в начальный период жизни на новом месте. Было ясно, что в местах высылки никто не приготовил даже подобия оставленного в Крыму налаженного быта, с сотнями хозяйственных и иных мелочей. Этого не стоило ожидать хотя бы по той причине, что шла война. Бедствовала вся страна, и каждая семья спасалась, практически, в одиночку. Таким образом, даже самые небогатые (а в первую очередь — именно они) должны были взять из дому максимальное количество одежды, предметов бытового и хозяйственного обустройства и, конечно, все продукты подчистую.

Выше говорилось, что люди не смогли этого сделать по причине краткого срока на сборы и стрессовой обстановки. На вопрос можно поставить по-другому: а имелась ли возможность даже самым уравновешенным или заранее приготовившимся к ссылке людям взять самое необходимое в будущие дни или месяцы?

Постановление ГКО СССР «О крымских татарах» от 11.05.1944 г. разрешало «спецпереселенцам взять с собой личные вещи, одежду, бытовой инвентарь, посуду и продовольствие в количестве 500 кг на семью» (Авдет", 16.05.91). Это не слишком много, тем не менее, строгое выполнение Постановления решило бы самые острые проблемы, в том числе проблему простого выживания для десятков тысяч людей. Несколько забегая вперёд, скажем, что это пункт не был выполнен нигде и ни разу. Но здесь возникает уже вопрос об изначальной пустоте этого пункта, о запланированном его невыполнении.

Существует логичное мнение, что такого рода решения принимались в расчёте на пропагандистское воздействие, на оправдание акции геноцида «заботой» обо всё же советских гражданах. Возможно, этим достигалась и ещё одна цель — «скрыть истинный масштаб катастрофы». Но, с другой стороны, как можно говорить о таком воздействии на массы, если Постановление несло гриф «Сов. секретно»? Да и не выполнение этого и некоторых схожих его пунктов (то есть практически отсутствие обеспечения при депортации) можно объяснить и свободной инициативой исполнителей среднего и низшего звена. А конкретных примеров такой инициативы имеется очень много.

Большинство свидетелей событий тех дней согласно показывают, что человек не в силах унести на себе разрешённые полтонны груза, но ведь отбирали 5−10-килограммовые мешочки; бывало, что продукты вообще отбирали полностью, до грамма, не позволяли в огороде пару пучков чеснока выдернуть, а у семьи, не имевшей никаких запасов, кроме полумешка муки, красноармейцы отобрали и это.

Не давали взять с собой и утварь, в том числе посуду и почему-то обычное мыло («Къасевет» № 22, 17). В Ай-Серезе отбирали швейные машинки и ручные сепараторы, в Кул-Сеите «багаж» ограничили 4 кг на человека, в Тав-Бодраке вообще не позволили взять никаких личных вещей, выгнали людей их домов полуодетыми. И в этом смысле некоторые солдаты вели себя необычно (правда, такие случаи редки): дерекойцам разрешили взять продуктов столько, сколько они в силах унести; в Пычках (н. Баштановка) каким-то образом была высчитана 10-дневная норма продовольствия и разрешили её взять; не было вообще никакого ограничения на продукты в Никите и Массандре; в Ойсуле (Ленинский район) было позволено взять груза по 200 «законных» килограммов на семью, не торопили там и со временем.

Особо следует сказать о сознательных издевательствах, то есть вызванных не каким-либо «интересом дела», а то ли, скорее всего, враждебным до ненависти отношением к инородцам.