Революционный праздник (по документам истории великой французской Революции)

2. Праздник Шаривари

Во Франции интересующего нас периода самым распространенным празднеством такого типа был шаривари. Изначально он представлял собой реакцию коммуны на неестественный неравный брак. К шаривари прибегали также жители одной местности (коммуны, квартала) для того, чтобы наказать супругов, неохотно выполняющих свои семейные обязанности. Но очень часто, особенно в XVIII в., шаривари использовали как предлог для того, чтобы открыто выразить на улице какие-то назревшие требования, приструнить нарушителей коммунальных норм, даже если эти наушения не были связаны с брачными отношениями. Не случайно шаривари входил в это время в качестве своего рода ритуала в самые разные бунты .

Праздничная конъюнктура была одним из факторов, стимулирующих бунтовщическое поведение. Значение этого фактора долго недооценивалось историками народных движений. В моих материалах немало случаев, когда бунт начинался в праздничный день или сразу же после него. Вероятно, один из самых ярких примеров восстание «вооруженных масок» в Севеннах в феврале 1783 года. Оно проходило во время карнавала. И хотя в поведении бунтовщиков отчетливо проявилось определенная социальная направленность, все это движение было пронизано карнавальным мироощущением. А некоторые сцены этого трехнедельного спектакля напоминают традиционный «шутовской» праздник. Так, ночь с 19 на 20 февраля в приходе Обена прошла как праздник карнавала. 1718 человек из этой деревни ели рагу из баранины, пили вино и ничего не платили. Фискальный прокурор Франсуа Лабийери «для веселья» надел рубаху поверх одежды. Он говорил, что так одеваются «маскараты», которые бродят по деревне. Записав имена всех присутствующих, он дал им денег. После этого все танцевали и пели, бродя между столами. Известный крестьянский «хлебный» бунт в Арле 23 января 1752 г. тоже происходил в условиях праздничной конъюнктуры: 1 января Новый год, а 2 января было воскресенье. В этот день в 7 часов вечера около 200 человек, вооруженные дубинами, «в хорошем порядке» под звуки барабана прошли по улицам города, требуя хлеба. Поскольку рыночные дни нередко переносились на воскресенье, выходные были хлопотными для полиции, жандармерии и других представителей порядка. Именно в эти дни на ярмарках и рынках вспыхивали бунты и волнения. То же самое было и в годы революции.

Родственность бунта и праздника обнаруживается не только при выявлении их особенностей или в специфике времени, в котором люди переживали эти события. Еще более она проявлялась в формальных структурообразующих чертах. Иными словами, многие компоненты праздничного поведения органически вошли в поведение бунтарское. Их можно назвать фольклорными элементами открытого народного протеста.

Так же, как праздник, бунт предполагал состояние экзальтации, крайнего возбуждения участвующих в нем людей. Естественным спутником такого возбуждения был шум: крики толпы, бой набата, грохот барабана, музыка, иногда танцы. Так же как во время праздника шумовые эффекты бунта обеспечивали разрыв с монотонностью повседневного существования, меняли качество времени, способствуя вместе с тем возбуждению участников событий.

Очень часто открытое народное выступление начиналось ударом колокола. Фраза «бунтовщики собрались по звуку колокола» общее место в отчетах представителей полиции и администрации на местах о народных волнениях. Роль колокола в жизни коммун была настолько велика, что, по сути, он имел для жителей сакральное значение. И в деревне и в городе колокола приходских церквей играли не только символическую роль, но и выполняли в жизни коммуны практические функции. Бой набата являлся, прежде всего, традиционным знаком какой-либо опасности. К нему издавна прибегали в случае пожара, наводнения, града, засухи. В колокол звонили при приближении разбойников, банды нищих, во время жеребьевки при наборе солдат в территориальную милицию, с его помощью предупреждали расположившихся в деревне контрабандистов о приближении габелеров. По существу это был традиционный знак начала массового коллективного действия. Естественно, власти хорошо осознавали эту особенную роль коммунального колокола, символизировавшего локальную солидарность жителей определенного городка, квартала, прихода. Во второй половине XVIII в., когда при наказании бунтовщиков неуклонно соблюдался принцип коллективной ответственности, в первую очередь при отказе от уплаты налогов, власти наказывали всю коммуну, оставляя ее на время без колокола. Во время карательной акции при подавлении восстания в Виваре в 1670 г. колокольни были объявлены преступными, а их колокола спущены. Кузен короля герцог Шольн, возглавивший подавление восстания в Бретани в 1675 г., в постановлении от 15 сентября приказывал жителям всех приходов епархии Гренье не только сдать в течение 24 часов все оружие, но и приходские колокола для коммун, которые били в набат во время восстания. В 1696 г. жители деревни Люзере (Берри) взбунтовались, отказались платить талью, «помяли» сборщика и представителя налогового ведомства г. Бурж. Президьяльный суд приговорил виновных к штрафу и возмещению убытков. Двое бунтовщиков, которым удалось скрыться, заочно были приговорены к смертной казни. Кроме того, колокола прихода были сняты и «должны были оставаться на земле в течение трех месяцев». В 1713 г. кюре местечка Маресини отказался укрыть в ризнице двух габелеров, которых жители деревни, собравшиеся по звуку колокола, грозили «разорвать на куски». В ходе следствия кюре привлекался к судебной ответственности как соучастник. В конце концов, он был освобожден, но колокола его церкви были опущены в течение месяца, и коммуна заплатила штраф (120 ливров). В процессе подавления волнений в области Лабур в 1784 г. интендант приказал не только поставить сторожей около налоговых контор и разоружить жителей области, но и спустить колокола в церквях бунтовавших приходов .

Во второй половине XVIII века в условиях усиливающегося нажима на различные проявления народной культуры использование коммунального колокола, случалось, было поводом для конфликта между подчиняющимися существующим установлениям священниками и прихожанами. Во время хлебных волнений в Туре и окрестностях в феврале 1774 г. в колокола звонили неоднократно и в городе, и в окрестных деревнях. При этом участникам бунтов несколько раз приходилось брать церковь приступом, преодолевая сопротивление кюре, которые не позволяли бить в набат. Но прихожане считали, что «колокола принадлежат ни marquillier, ни кюре, но приходу», и настойчиво отстаивали свое право на традиционное использование «священного» символа коммунальной общности. Однако и власти относились к этому вопросу очень серьезно. Достаточно сказать, что двое приговоренных к смертной казни участников волнений в Сен-Авертен обвинялись именно в том, что звонили в колокол и пытались с помощью силы проникнуть в церковь. Власти настойчиво искали и нашли предлог для того, чтобы регламентировать использование приходского колокола. Таким предлогом стало широко распространенное по всей стране убеждение в структурных низах, что звон колоколов способен разогнать тучи и таким образом предотвратить грозу и связанные с ней неприятности. Борьба с этим обычаем, судя по количеству сохранившихся об этом свидетельств, была настойчивой, но не очень успешной. И крестьяне, и горожане упорно сопротивлялись.

3. Праздник Верховного Существа

Эта смысловая составляющая была заменена сценами уничтожения различий. Чтобы убедиться в том, что праздник Верховного Существа был торжеством возвращения к изначальному равенству, достаточно сравнить две процессии: 14 июля 1790 года участниками шествия в Полиньи стали «гг. чиновники окружного правления, гг., судьи, г-н королевский комиссар, гг. из комиссии по примирению тяжущихся сторон (bureau de conciliation), г-н мировой судья и заседатели мирового суда, гг. офицеры национальной гвардии, гг. духовные лица нашего города, а также офицеры и солдаты пехотного полка». Четыре года спустя в Полиньи уже не было никаких «господ» только юные граждане и гражданки, отцы и матери семейств. Однако здесь нужна осторожность: легко принять желаемое за действительное и решить, что праздник должен был являть собой картину нерушимого социального единства, продемонстрировать завоеванное равенство плод революции. Но об этом не было и речи. Некий член народного общества Компьеня высказывал пожелание, чтобы на празднике простая крестьянка в затрапезной юбке шла рядом с элегантной горожанкой, однако для тех, кто стремится прежде всего не видеть социальной дистанции, это было бы слишком тяжким зрелищем. Названное народное общество вняло тому, что стояло на повестке дня: здесь, как и в других местах, в процессии шли девушки с корзинками. Таким образом, при помощи хитроумного распределения ролей праздник реализует равенство гармонии. Отчего, каким чудом все жители Анже, «от жалкого калеки, призираемого в городской богадельне, до крупного собственника», смогли назвать себя братьями? Дело в том, что каждый из них на празднике строго вел предписанную ему партию: был «отцом или супругом, дочерью или матерью, благополучным или неудачником, молодым или стариком». Даже хромой на что-то годился изображал собой «почтенное несчастие»; и ему на этом лирическом празднике выпало пропеть один-два куплета.

Сведение человека социального к человеку биологическому отличительная черта утопии. Тот, кто знаком с утопиями XVIII столетия, чувствует, как от праздника Верховного Существа веет сладким дыханием обретенной Аркадии. В процессии идут поселяне, матери семейств, «каждая из которых пржимает к груди младенца», юные девушки, несущие к алтарю пару горлиц на фарфоровом блюде, пастухи, ведущие своих барашков на розовых ленточках, толпы легких созданий с колчанами и посохами, словно сошедшие со страниц «Астреи», все они, покинув наконец книги, давшие им жизнь, окутали своим изяществом суровую простоту французских деревень. Какое волшебство: Галатею зовут Мари Фенуйе! Взгляните: в Тейсе (департамент Изер) три земледельца несут борону, а вслед за ними идут шесть жниц; это «Мари Гишар Лакруа, Мадлен Бланшар Пьерраз, Мари Фенуйе, живущая в услужении в семействе Бравоз, Анн Поншо Руж дочь Луи де Карре, Луиза Буверо, служанка у Кониазов; все сии держат в одной руке серп или пучок лент, а другой рукой прижимают к себе маленький букет васильков, перемешанных со свежей травой; их соломенные шляпки закинуты за спину,.»