Водораздел Средневековья и Ренессанса

Безусловно, все эти идеи были уже разрывом со средневековьем, прорывом в новую эпоху. В точном смысле слова новая эпоха Ренессанса началась с глубоких преобразований в сфере искусства, но чтобы понять, почему наступил Ренессанс, необходимо разобраться, почему Средневековье победило Античность?

Фридрих Ницше (1844−1900) в свое время охарактеризовал христианство как тотальную революцию против античных ценностей. Если античные люди — греки и римляне — верили в себя и в свои силы, в могущество добра и бессилие зла, то христианство своей фундаментальной ценностью, своей главной добродетелью провозгласило смирение. Если у греков плоть — источник зла, а стремящаяся к благу душа бессмертна, то христианство апеллировало не к бессмертию души, а к воскрешению из мертвых, что подразумевало возвращение к жизни и даже телесное. Если греков не интересовали идеи смысла истории, исторического прогресса и т. п. (у Аристотеля: эволюция — катастрофа, снова эволюция — снова катастрофа и так до бесконечности), то в христианстве история прямолинейна и обретает смысл: наступление царства Божия. Если греки и римляне жили для государства, то христиане должны жить в Церкви, т. е. не в этом мире и не для него.

Очевидно, античная философия была благородной и гуманной, но она была ориентирована на человека, точнее, на идеал человека (греки искали в человеке то, что можно найти только в Боге). В построения античных мыслителей не вписывались зло, страдание, грех, смерть (по Сократу, это только ошибка в расчете; и труп живет, говорил Парменид; смерть — это ничто, утверждал Эпикур). Однако жизнь оказалась сложнее античной мудрости. Страдающий человек нуждался в утешении, спасении, и христианство ему это обещало.

Анализируя причины «поражения» античной философии, французский философ Анри Бергсон (1859−1941) считает, что одной из таких причин явился недостаток энтузиазма, жизненного порыва. Так, в «Двух источниках морали и религии» (1932) он пишет: «Геометрия древних… была способна решать жизненные проблемы… Но она не была способна вычленить методы, поскольку не обладает тем жизненным порывом, благодаря которым статика переходит в динамику… Аналогичная картина открывается нашему взору, когда мы сравниваем учение стоиков с христианской нравственной доктриной. Стоики смотрели на себя как на граждан мира. Они считали, что все люди — братья. Это почти повторяет слова Евангелия. Но слова стоиков не нашли аналогичного отзыва, потому что они не были сказаны с должным акцентом. Стоики дали ряд великолепных примеров. И если им нс удалось повести за собой человечество, то это только потому, что стоицизм — философия. Философ, целиком захваченный своим учением, без сомнения, готов посвятить свою жизнь воплощению его в практику. Любовь Пигмалиона вдохнула жизнь в мрамор, но существует большая дистанция между любовью и тем энтузиазмом, который передается от одной души к другой, подобно пожару» .

А. Дж. Тойнби (1889−1975) также указывает на холодность эллинистического идеала стоиков как на одну из причин его поражения: «…Мудрец не должен был заботиться о своих братьях… Он преисполнен снисходительности, но одного у него нет — это любви. Он… сохранял полное равнодушие. Жалость… считалась пороком… Он должен был готов пожертвовать здоровьем… состоянием, пожертвовать своей жизнью, но одним он не должен был жертвовать никогда — своим вечным покоем». Христианство, противопоставив стоическому идеалу мудрости идеал жертвенной любви, победило, должно было победить. «Философское евангелие, пропагандировавшееся Сенекой, — пишет, в частности, Ш. Диль, — было скорее эзотерическим или аристократическим учением. При всем его либерализме, космополитизме, его ясном понимании человеческой природы и братства, Сенека всегда оставался наставником ему подобных, тех, кто окружен богатством, терзаем опустошенностью усталых нервов, напуган ужасами цезарей. Действительно, стоицизм всегда был верой скорее образованного высшего класса, чем толпы. Он выработал аппарат логических формул, системы физики и метафизики, его интеллектуальное решение проблем вселенной и человеческой жизни только затрудняло распространение его в народной среде…»^[1]

Конечно, эпоха победившего христианства, эпоха Средневековья была противоречивой. В целом, однако, вряд ли можно согласиться с французским философом-просветителем Ж. А. Кондорсе (1743−1794), оценившим Средневековье как «ночь», или с французским историком Жюлем Мишле (1798−1874), который полагал, что в Средние века, особенно в период с XII по XV в., история совершала ретроградное движение. Попятное движение, бесспорно, имело место. Были варварство, жестокость, насилие. Вместе с тем шел процесс утверждения цивилизации, характеризующийся, по мнению французского историка Франсуа Гизо (1787−1874), двумя признаками: прогрессом общества и прогрессом человека.

К X в. из варварства вырос феодализм. В нем можно выделить четыре класса людей: 1) свободные люди; 2) ленники, сначала связанные отношениями дружинника к предводителю, затем вассала к сюзерену, которому они были обязаны службою в замен полученных от него земель или других ларов; 3) вольноотпущенники; 4) рабы.

В древних республиках гражданам не было присуще чувство личной свободы, все одинаково были преданы городу-полису; именно варвары привнесли в европейскую цивилизацию чувство личной независимости, ощущение личной связи (отсюда и родились феодальные отношения).

Феодальное общество создало два вида собственности:

• 1) собственность аллодиальная, или вполне свободная;
• 2) собственность бенефициальная, обремененная обязательствами в отношении к высшему лицу; она давалась на определенное число лет, пожизненно, могла также и передаваться по наследству. Если до VI в. в обществе руководствовались обычаями, то в VI—VII вв. начался процесс кодификации законов, облечения их в письменную форму (в VI в. король вестготов Аларих на основе римских законов обнародовал для своих подданных соответствующий кодекс).

В эпоху феодализма берут начала такие категории, как народ, нация, патриотизм^[2]. Именно в эту эпоху создавались также предпосылки для перехода к итальянскому Ренессансу и европейскому Возрождению. Философия конца XV — начала XVI в., конечно, была еще связана с теософией, мистическими доктринами, но в то же время все в большей мере уже обращалась к познанию мира природы, становилась натурфилософией.

В XI—XIII вв. были созданы величайшие творения в области архитектуры. В частности, XI—XII вв. отличает романский стиль; ему присущи сдержанность, даже суровость, массивность, настороженность, замкнутость форм; пылкая экспрессия, благородство. Таковы соборы в Вормсе, Майнце. Очевидно, романский стиль отражает время феодальной раздробленности и вражды.

Шартрский собор — это уже переход к готике — искусству готов XIII в. Готический стиль выражает религиозную одухотворенность, земную красоту и наряду с этим — идею личности. Как подчеркивает немецкий философ Освальд Шпенглер (1880−1936), идея личности — открытие готики, а отнюдь не Ренессанса («Закат Европы»),.

Немецкий критик, философ культуры Фридрих Шлегель (1772−1829) в свое время, отвергая негативные оценки Средневековья, даже утверждал, что «средние века в моральном и политическом отношении стоят выше любого другого периода истории» .

Выдающийся французский историк Марк Блок (1886- 1944) также отвергает характеристику Средневековья как только «ночи», бесплодной пустыни. По его мнению, Средние века были богаты в области технических изобретений, в искусстве, в чувствах, в религиозных размышлениях. Эти века видели первый взлет европейской экономической экспансии. Наконец, они дали нам родину, утверждает Блок. Какое же может быть основание смешивать в обманчивоединой рубрике Галлию Хлодвига и Францию Филиппа Красивого, Алкуина и Святого Фому или Оккама, звериный стиль «варварских» украшений и статуи Шартра, маленькие скученные города каролингских времен и блистательное богатство Генди, Брюгге или Любека? — пишет Блок.

Оригинальную оценку эпохе Средневековья дает испанский философ и писатель Мигель де Унамуно (1864−1936) в романе «Туман» (1914). «Европейские народы, как показывает их литература, сначала были воинственны и религиозны, а затем стали склонны к эротике и метафизике.

В средние века общество было полно экзальтации религиозной, даже мистической, а также воинской, и рукоятка меча имела форму креста; но женщина занимала в их воображении очень небольшое, явно второстепенное место, а собственно философские идеи дремали в покровах теологии на монастырских советах. Эротика и метафизика развиваются одновременно. Религия воинственна, метафизика эротична и сластолюбива. Религиозность делает человека воинственным, и наоборот: воинственность делает человека религиозным. С другой стороны, существует метафизический инстинкт, стремление познать то, что нас не касается, короче, первородный грех, — и это пробуждает в человеке чувственность. Или наоборот. Именно чувственность пробуждает в нас, как в Еве, метафизический инстинкт, жажду познания добра и зла. Кроме того, существует еще мистика, то есть метафизика религии, порождение чувственности и воинственности" .

И все же Ренессанс (конец XV — начало XVI вв.), бесспорно, утверждался под знаком возвращения к гуманистическим образцам античного искусства.

• [1] Тойнби, А. Постижение истории. — М" 1991. — С. 442.
• [2] Позднее, в период Французской революции, Э. Ж. Сиейес (1748- 1836) «уточнит»: среднее сословие — это французский народ, за исключением дворянства и духовенства.