Возможность научной эстетики

Включение эстетики в число описательно-оценочных наук, влечет за собой определенные выводы, которые нс всегда истолковываются правильно.

Описательно-оценочный характер эстетики иногда склоняет к мысли, что эта дисциплина вообще не является наукой — даже самой неточной — и никогда не сумеет стать ею. В прочитанной однажды лекции по этике Л. Витгенштейн говорил, что язык, на котором мы говорим о моральном добре и долге, совершенно отличен от разговорного и научного языка. «Когда я задумываюсь над тем, чем действительно являлась бы этика, если бы существовала такая наука, результат мне кажется совершенно очевидным. Мне кажется несомненным, что она не была бы тем, о чем мы могли бы подумать или высказаться… Наши слова, как они используются нами в науке, — это исключительно сосуды, способные вмещать и переносить значение и смысл. Этика, если она вообще чем-то является, сверхъестественна, наши же слова выражают только факты»^[1]. Мысль Витгенштейна проста. Для рассуждений об этике, относящейся, скорее всего, к сверхъестественному, требуется особый язык, которого у нас нет. И если бы такой язык был все-таки изобретен, это привело бы к катастрофе: он оказался бы несовместимым с нашим обычным языком и от какого-то из этих двух языков пришлось бы отказаться. Заговорив о добре и долге, пришлось бы молчать обо всем другом.

Все это относится и к эстетике. Она также использует описательно-оценочные выражения, представляющиеся Витгенштейну несовместимыми с обычными, или фактическими, значениями понятий языка других наук и нашего повседневного языка.

Конечно же, никакой реальной альтернативы здесь нет. Вопрос не стоит так, что-либо эстетика без естествознания, либо естествознание без эстетики. Возможна научная трактовка как природы, так и эстетического измерения человеческого существования. Одно никоим образом не исключает другого. Иное дело, что эстетика никогда не приблизится к той степени точности, ясности и объективности, какая достигается в науках о природе, всегда стремящихся исключить из своих теорий описательно-оценочные утверждения.

Прежде всего эстетика не является точной наукой, подобной математике, физике или биологии, и никогда нс станет сю. Это отмечал в ясной форме еще Аристотель. В частности, относительно этики, близкой по своему характеру к эстетике, он предостерегал: «Что касается разработки нашего предмета, то, пожалуй, будет достаточным, если мы достигнем степени ясности, какую допускает сам этот предмет. Ибо не во всех выводах следует искать одну и ту же степень точности, подобно, как и не во всех созданиях человеческой руки. В том, что касается понятий морального совершенства и справедливости… царят столь далеко простирающиеся разногласия и неустойчивость суждений, что появилась даже точка зрения, будто своим существованием они обязаны только соглашению, а не природе вещей… Нужно поэтому удовлетвориться, если, обсуждая такие предметы и опираясь на такие посылки, удастся указать истину только приблизительно и в общих чертах… ибо особенность образованного человека в том, чтобы желать в каждой области точности в той мере, в какой это позволяет природа предмета»^[2].

Это рассуждение имеет непосредственное отношение и к эстетике: в ней достижима только такая точность, какая позволяется природой исследуемого ею предмета — искусства. Неразумно, в частности, надеяться, что эстетика, складывавшаяся на протяжении всей своей истории из многих конкурирующих направлений, однажды станет чем-то единым, что, скажем, феноменологическая, экзистенциалистская или марксистская эстетика окончательно вытеснят все другие эстетические концепции. Наивно надеяться также на ясные определения центральных категорий эстетики, включая понятия «эстетическое видение», «искусство», «произведение искусства», «прекрасное», «возвышенное», «эпатирующее», «комическое» и т. д.

Эстетические суждения и оценки, по Витгенштейну, являются особого рода игрой в контексте языковых игр, присущих той или иной культуре. Искусство — это тоже художественная игра, непосредственно связанная с эстетической игрой. Сама культура представляет собой игру («практику»), а именно — «большую игру». Как раз она содержит в себе мотивировки для разнообразных художественных игр и суждений о них — игр на языке эстетических терминов. Чтобы понять смысл этих терминов и тех высказываний, которые их содержат, нужно принимать во внимание те действия — мимику, жесты и другие движения человеческого тела, — которыми сопровождаются эстетические высказывания. Псрвоначально прилагательные «милый», «изящный» и т. п. использовались как восклицания. Можно сказать «Какой милый», но можно просто воскликнуть «Ах!» и улыбнуться или погладить живот. «В границах первобытных языков, — полагает Витгенштейн, — проблемы с тем, что означают такие слова, как „красивый“ или „хороший“, или что им соответствует в реальности, нс возникает»^[3].

В этих замечаниях Витгенштейна по поводу природы эстетического интересны несколько моментов. Эстетическое имеет социальную природу и определяется «большой игрой» — культурой. Оно связано с удовольствием, причем последнее является не каким-то специфическим удовольствием, говорящим о таинственной, почти мистической связи человека со всей Вселенной, а обычным удовольствием, родственным тому, которое доставляется человеку вкусной пищей или приятным запахом. В старой эстетике много говорилось о «высших» и «низших» типах удовольствия, причем эстетическое удовольствие относилось к самым высоким типам. Но никакого сколько-нибудь ясного различия между видами удовольствия так и не удалось провести. Витгенштейн скептически относится к идее построения внятной иерархии удовольствий. Он прямо говорит о неотличимости эстетического удовольствия от других типов удовольствия, исключая, возможно, только силу, или напряженность, удовольствия.

Эстетические суждения сближаются Витгенштейном с восклицаниями и даже с жестами. Это объясняется, по-видимому, влиянием распространенной в 30−40-е гг. прошлого века неопозитивистской идеи, что этические, эстетические и подобные им утверждения родственны непроизвольным восклицаниям, типа «Ах!», «Ой!» и т. п., не имеют никакого смысла, помимо выражения определенных чувств, и не способны быть истинными или ложными.

Мысль, что слова «красивый», «изящный», «прелестный», «величественный», «помпезный» и т. п. ничего не означают в реальности и являются поэтому псевдопонятиями, своего рода лингвистическими жестами, подобными жестам в собственном смысле, является, конечно, ошибочной. Если бы это было так, эстетика не являлась бы наукой даже в самом слабом смысле слова «наука»^[4].

• [1] Wittgenstein L. A Lecture on Ethics // Philosophical Review. 1965. V. 74. № 1.
• [2] Аристотель. Никомахова этика, 238а.
• [3] Витгенштейн Л. Лекции и разговоры об эстетике, психологии и религиозной вере // Современная западноевропейская и американская эстетика. С. 39.
• [4] О классификации наук см.: Ивин А. А. Современная философия науки. М., 2005; Его же. Философия науки. М., 2007.