Неадекватность формальных истолкований прекрасного

Быстро изменяющееся современное искусство с особой наглядностью показывает, что неадекватность формального подхода к прекрасному может быть продемонстрирована, в сущности, в случае любого произведения искусства.

Для всех портретов обнаженных женщин Модильяни характерна какая-то трудно выразимая словами общность. Является ли она системой пусть трудноуловимых, но чисто формальных признаков? Очевидно, что нет.

Нагота в искусстве является художественной формой, изобретенной греками в V в. до н.э., точно так же как опера — форма искусства, открытая в Италии в XVII в. Нагота — не предмет искусства, но его форма, причем форма, постоянно меняющаяся со временем. Изображение обнаженного человеческого тела стало самостоятельным жанром, изолированным от литературно-аллегорического отношения к теме, лишь благодаря академической традиции. С ее появлением в XVII в. изображение обнаженной натуры стало определяться достаточно строгими формальными правилами. Если художник отваживался переступить этот канон, что случалось не всегда, когда в картину проникала частица действительности, дело доходило до скандала. Когда изображенная красота становилась не Венерой, а просто портретом известной дамы, как в случае «Махи обнаженной» Ф. Гойи, или нагота появлялась вне литературно-аллегорического контекста, да еще с дерзким взглядом непосредственно на зрителя, как в случае «Олимпии» Э. Мане, публика тут же чувствовала себя ущемленной в своем традиционном видении прекрасного и даже глубоко обиженной в своих моральных представлениях. Восприятие наготы всегда зависело, таким образом, не только от самого ее изображения, но и от имеющего канона такого изображения, от той аудитории, которая оценивала последнее, и от многих других обстоятельств, связанных с конкретными условиями места и времени.

Обнаженные Модильяни совершенно не отвечают академическому канону. Художник представляет не какой-то классический образ женщины, имеющий собственную историю, а пишет обычных женщин, причем женщин вполне конкретного времени — своих современниц. В его картинах невозможно отделить друг от друга форму изображения и исторически-временной контекст. Оценка его произведений зрителем того времени и даже обстоятельства создания картин сказываются на их восприятии.

И все это связано с тем обликом, который на людях представлял Модильяни, с его характером, моралью, образом жизни, внешностью и т. д. Жизнь Модильяни виделась и сейчас еще во многом видится в ореоле его привлекательности, болезни, пьянства, употребления наркотиков, непрерывных любовных приключений. Все эти особенности его биографии могли иметь мало общего с его творчеством, но легенды о художнике являются неотъемлемой частью того контекста, в котором существуют его картины. На их восприятии сказывается даже явное несоответствие между неумеренным образом жизни и крайне сдержанным, сосредоточенным на форме творчеством мастера. Персона Модильяни, как бы к нему ни относились, всегда являлась некоторой точкой отсчета в восприятии его картин, особенно восприятия обнаженной натуры.

Па первый взгляд оценка обнаженных Модильяни предполагает всего два крайних варианта. Они рассматриваются либо как мистерия и изображение чистоты, передающее болезненную, разрушительную силу человеческого существования, либо от них решительно отворачиваются, как от запоздалых свидетельств деликатного и манерного взгляда на человеческое тело, рассматривают их как последнее веяние периода конца XIX — начала XX вв. с его болезненным культом женщины роковой и женщины хрупкой.

Но есть и третий подход, связанный с щепетильным пониманием нравственности, которое, как кажется, оскорбляют обнаженные Модильяни. Не случайно парижская полиция запретила единственную при жизни художника выставку его картин, на которой были представлены портреты обнаженных девушек. Цензура, налагавшаяся на некоторые работы Модильяни, является не только курьезным фактом его биографии, но и одним из тех моментов, которые влияют на восприятие его картин.

Еще одним таким фактором является то, что именно Модильяни, стремившийся к ренессансной красоте и стоявший в стороне от провоцирующего авангардного искусства, разжег своими картинами возмущение, которого не добивался даже авангард и которое хорошо вписывается в путаницу легенд о художнике.

Особое восприятие Модильяни обнаженной натуры заключается в искусном смешении традиционного сюжета и специфического современного, освобожденного от всякого жеманства взгляда на женское тело. Модильяни, как представлялось многим зрителя начала прошлого века, слишком свободно обходился с тем, что в то время традиционно понималось под обнаженной натурой, а иногда даже стирал принципиальное для изображения наготы в искусстве различие между обнаженным и голым телом.

Сейчас это различие видится уже во многом иначе. И от этого нового, но уже закрепленного современной традицией видения во многом зависит нынешняя оценка прекрасного в картинах Модильяни.

Современное искусство во многом изменило само представление о произведении искусства. В частности, в изобразительном искусстве «точное» изображение когда-то играло роль необходимого условия в определении того, что является хорошим произведением живописи, а что нет. В обзоре первой выставки современного искусства в Америке сурово критикуется картина Ван Гога: «Законы перспективы искажены. Пейзажи и другие естественные формы скособочены. Так, простой объект, кувшин с цветами, нарисован неуклюже, незрело, даже по-детски. С точки зрения пророка постимпрессионизма, все это можно отнести к изобретательной, гениальной победе нового художественного языка. Мне кажется, что это объяснимо, скорее, неспособностью, слитой с самомнением». О картине Матисса этот же критик утверждает, что, «каков бы ни был талант, все заполнено искажениями неоформленных фигур. Фактически истинный гений исчезает в этих работах. Дега, ученик Энгра, в течение всей своей жизни использует магию рисунка, свойственную своему духовному отцу, хотя стиль и дух его произведения совершенно индивидуальны» .

В начале 20-х гг. прошлого века, когда давались эти оценки творчества Ван Гога, Матисса и Дега, все еще имело место хождение старое мнение, будто необходимыми условиями для отнесения рисунка к хорошим являются правильная перспектива, реалистическая форма и т. п. Сейчас, когда представление о «хорошем рисунке» стало совершенно иным, картины Ван Гога и Матисса прекрасно соответствуют новому канону «хорошего рисунка». «Первая половина творческой деятельности Ван Гога в основном была посвящена рисунку, — пишет современный исследователь. — В этом жанре он добился огромных успехов и по справедливости может считаться не только одним из величайших художников, но и выдающихся рисовальщиков XIX века»^[1].

И последний пример, подчеркивающий оторванность попыток чисто формального истолкования прекрасного от реальной практики искусства. В 1872 г. Ж. Бизе написал оперу «Кармен» по малоизвестной, вышедшей около 30 лет до этого новелле П. Мериме. Спустя три года опера провалилась на своей премьере. Зрители не ожидали, что им представят трагический треугольник, сопровождаемый слишком сложной музыкой, и что главной героиней окажется распутная, безнравственная цыганка. Сам Бизе сказал: «Это провал. Я предвидел это фиаско, окончательное и бесповоротное. Для меня это конец». За премьерой последовал поток уничтожающих рецензий, в которой опера объявлялась аморальной и скандальной. Бизе, которому в то время было всего 36 лет, однажды признался: «Я чувствую себя невероятно старым». Он так и не оправился после провала «Кармен» и умер спустя несколько месяцев после премьеры оперы. Однако «Кармен», отвергнутая во Франции, вскоре с огромным успехом прошла в Вене, а потом началось ее триумфальное шествие по оперным сценам мира.

Промежуток времени после сокрушительного провала оперы и ее несомненного успеха был слишком малым для того, чтобы формальные представления о том, какой должна быть «хорошая опера» успели в чем-то измениться. Резкие колебания в оценке оперы зависели не от нее самой. Они определялись той средой, в которой она начала свое существование, и прежде всего ожиданиями ее слушателей.

• [1] Ван Гог // Художественная галерея. 2004. № 5.