Роды творческой деятельности

После десятилетия каторги и ссылки, когда он был насильственно вырван из жизни и помещен в ужасные условия существования, Достоевский, вернувшись в Петербург, пошел своим прежним путем художника-новатора, вызвавшего такое замешательство критики в конце 1840-х гг., а позднее — в конце 1850-х — начале 1860-х гг. Писатель доказал правоту Белинского, увидевшего в нем будущего гения, и исправил его же невольную ошибку, подтвердив самим творчеством своим глубину мысли Пушкина, высказанной по поводу Грибоедова: «Поэта должно судить по законам, им самим над собою признанным», в которой содержится утверждение права писателя на художественную самобытность, на поиск, который мог не укладываться в устоявшиеся традиционные каноны, как это и случилось с Достоевским. Он не отказался от своих прежних творческих находок, а настойчиво продолжал разрабатывать их.

Упорно утверждавшаяся легенда о Достоевском, как о сломленном выпавшими на его долю испытаниями человеке, оказалась не более, чем легендой. Каторга многому научила писателя, сблизила его в непосредственном общении с народной средой, еще более утвердила в сознании господствующей в мире социальной несправедливости. Но она не научила его осторожности. В Петербурге с первых же шагов Достоевский занялся интенсивной журналистской деятельностью, в то время достаточно опасной и чреватой большими осложнениями. Эта работа отнимала у него львиную долю времени, ему приходилось тянуть редакторскую лямку. Только после прекращения существования второго журнала братьев Достоевских «Эпоха», он смог, наконец, вздохнуть свободнее и больше уделять усилий творчеству художникароманиста.

Достоевский выступил как яркий публицист, откликавшийся на самые острые, болезненные вопросы жизни — черта, свойственная и его беллетристическим произведениям, герои которых нередко пускаются в ожесточенные споры по проблемам, волновавшим общество, активно выступают на злобу дня, как и сам автор-повествователь. Достоевский создал совершенно оригинальный жанр, который определил как «Дневник писателя» — художественно-публицистический отклик на события жизни, литературы и искусства. В нем публиковались и собственно художественные произведения Достоевского (например, " Кроткая" , " Бобок" , " Мальчик у Христа на елке" , " Мужик Марей" и др.). В органическом единстве публицистического и художественного начал заключалось существенное отличие «Дневника писателя» Достоевского от жанра литературного «дневника», традиционного в писательском опыте и в издательском деле, однако несколько условного, субъективного, несущего печать исключительной индивидуальности автора. Здесь же, в «Дневнике писателя», были нс только размышления о жизни и творчестве, но сама жизнь и творчество, так как действительность в се характерных проявлениях была схвачена рукой гениального художника. К тому же можно было говорить не просто о влиянии газетного «фельетона», как тогда нередко называли фиксацию журналистикой неожиданных, драматических, сенсационных, возбуждающих внимание и будоражащих воображение фактов, случавшихся в действительности (как известно, Достоевский часто использовал в своей работе подобного рода газетные материалы), но и, по наблюдению И. Л. Волгина, о проникновении «романа» в «фельетон», так как в публицистическом роде творчества Достоевский использовал свои приемы беллетриста, свою авторскую манеру, свой стиль. Во всяком случае, «Дневник писателя» не имел аналогов в литературной практике и постепенно приобрел большую популярность у читателей.

Еще одна грань таланта Достоевского была представлена в его деятельности литературного критика. Он успешно полемизировал с Добролюбовым и Чернышевским по поводу литературных событий: своевременными были его критические замечания по поводу рассказов Н. В. Успенского, преувеличенно интерпретируемого в качестве крупного таланта редакцией «Современника», или суждения об эстетических концепциях «утилитаристов» — так полемически определялась им революционно-демократическая критика, — высказанные в статье «Г-н-бов об искусстве» («Г-н-бов» — один из псевдонимов Добролюбова), и др. Там, где литературные авторитеты оказывались в тупике, Достоевский отличался глубиной и объективностью оценок. Например, в момент появления «Анны Карениной» СалтыковЩедрин отнес роман к произведениям адюльтерного плана, и только Достоевский энергично утверждал, что это ярчайшее явление не только в отечественной, но и во всей европейской литературе. Он выступал и как театральный критик, известны также его отклики на выставки русских живописцев.

Критические статьи, рецензии переходили у Достоевского в область собственно художественного творчества. Только пережитые представления, возникшие при созерцании живописных полотен и раздумий над ними, могли дать выразительный фрагмент рассуждений в " Подростке" , принадлежащих его центральному герою: «В редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, в который он списывает, и не было ее вовсе в лице» .

Однако Достоевский не оказывался замкнут в рамках только искусства, художественного творчества. Он выступил еще и в качестве идеолога нового направления общественной мысли — «почвенничества». Его концепция была оригинальна и преодолевала узость и предрассудки славянофильства. Образно говоря, последние шли вперед, повернув голову назад, и видели прогресс в реанимации простонародной старины, субъективно к тому же ими толкуемой. Герцен имел основание иронизировать в «Былом и думах», говоря об их попытках «слиться» с народом: К. С. Аксаков так старательно наряжался под русского простолюдина, что русские люди, встречая на улицах Москвы, принимали его… за перса. Достоевскому этот маскарад был ни к чему. Он никогда не «падал ниц» перед народом, потому что считал себя народом, прекрасно знал его и полагал, что истоки национального характера следует искать не во внешних обстоятельствах жизни, а в единстве человека с родной почвой, с родной землей. Наиболее полно концепция почвенничества была изложена им в " Зимних заметках о летних впечатлениях" (1863), этом важном этапе в эволюции Достоевского, в его попытке сформулировать идею, которая проливала бы свет на русскую историю и русское национальное самосознание. По убеждению писателя, существует такое «соединение человеческого духа с родной землей, что оторваться от нее ни за что нельзя, и хоть и оторвешься, так все-таки назад воротишься». Никакая обрядность не поможет «стать русским» или «слиться с народом», потому что национальная стихия заключена в самой душе русского человека.

Достоевский утверждает, что внешние заимствования, желание быть похожим на других и «не походить на себя», как в сердцах говорит один из его героев Разумихин в «Преступлении и наказании», лишь мешает делу поиска национальной самобытности. «Слышал я недавно, — набрасывает Достоевский в главе III „Зимних заметок о летних впечатлениях“ юмористический портрет такого искателя народности, — что какой-то современный помещик, чтоб слиться с народом, тоже стал носить русский костюм (подчеркнуто автором. — ?. Ф.) и повадился было в нем на сходки ходить; так крестьяне, как завидят его, так и говорят промеж себя: „Чего к нам этот ряженый таскается?“ Да так ведь и не слился с народом помещик-то» .

Д. С. Мережковский был неправ, утверждая, что «беспочвенничество» — одна из сторон русского сознания. Между тем идея Достоевского уже в то время, т. е. в процессе его нового становления как писателя, глубоко диалектична. «Почвенничество» для него — это, во-первых, связь с родной землей, со стихией русской жизни, которая существует в человеке помимо его воли, и, во-вторых, всечеловечность, отсутствие в душе русского человека национального эгоизма, способность раствориться в других, слиться с другими. Последняя идея с особенной силой и чистотой будет высказана им в «Слове о Пушкине» .

Важно, однако, прежде всего то, что положения, так занимавшие Достоевского как идеолога почвенничества, давали толчок фантазии художника-беллетриста: они перевоплощались в характеры его героев. Писатель отдавал самые задушевные мысли своим персонажам. «Русские люди, — доверительно признается Свидригайлов в „Преступлении и наказании“, — вообще широкие люди… широкие, как их земля^[1], и чрезвычайно склонны к фантастическому и беспорядочному». «Кто почвы под собой не имеет, — размышляет князь Мышкин в романе „Идиот“, — тот и Бога не имеет». Ставрогин в «Бесах» в предсмертном письме повторяет ту же мысль: «Тот, кто теряет связи со своей землей, тот теряет Богов своих, то есть все цели». Наконец, Дмитрий Карамазов, задумываясь о предстоящем спасительном побеге в Америку, приходит в ужас: «Ненавижу я эту Америку уж теперь… не мои они люди, не моей души! Россию люблю, Алеша, русского Бога люблю» . Вспомним, что для Свидригайлова «отправиться в Америку» равносильно самоубийству, все равно, что пустить себе пулю в висок, что он и делает в финале. Таким образом, почти за 20 лет до последнего романа эта мысль уже была сформулирована в «Преступлении и наказании», правда, ситуация там не та, она более обострена, трагедийна, но формула идеи уже живет и отчетливо выражена.

• [1] Здесь и далее курсивные выделения в цитатах из произведений русских писателей принадлежат авторам учебника.