Абсолютная защита вещных прав

В качестве особого признака вещных прав принято выделять характерную для них гражданско-правовую защиту «…с помощью особых вещно-правовых исков, которые … могут быть направлены против любых лиц, поскольку любое лицо может стать нарушителем вещного права (тогда как нарушителем обязательственного права может стать только конкретное обязанное лицо, к которому и будет обращен соответствующий обязательственно-правовой иск)». Ясно, однако (и это было показано выше), что самостоятельность этого признака относительна, ибо он является логически необходимым следствием абсолютной природы вещных прав. Тот, кто признает, что вещное право абсолютно, не может в то же время не признать, что оно защищается с помощью так называемых абсолютных исков. Это обстоятельство подмечено и подчеркнуто проф. Сухановым, который пишет, что коль скоро вещное право абсолютно, т. е. может быть нарушено любым лицом, то, следовательно, оно должно иметь защиту от нарушений со стороны любого лица.

Перед нами, таким образом не самостоятельный признак вещных прав, а их внешняя характеристика необходимого и производного значения. Производна она, кстати, не от вещной природы прав, а от их абсолютности, т. е. свойства, присущего более общей, родовой категории. Подобно тому, как всякому субъективному праву обязательно корреспондирует юридическая обязанность (а иначе перед нами не субъективное право, а какая-то другая поведенческая возможность), точно также любые абсолютные права неизбежно должны иметь абсолютную защиту — иначе они перестанут быть абсолютными. Сказав о том, что вещные права — это абсолютные права на вещи, мы тем самым (вольно или невольно, но неизбежно) подчеркнули, что такие права обязательно, неизбежно имеют абсолютную защиту, что они не могут быть ее лишены, не перестав при этом быть абсолютными. Мы подчеркнули необходимость нашего внешнего производного от внутренних свойств, признака.

Но абсолютная защита является еще и исключительной производной абсолютных прав, т. е. она может быть присуща только абсолютным правам. В самом деде: если права относительные обеспечиваются поведением только строго определенного круга обязанных лиц, то и нарушены они могут быть только этими обязанными лицами и никем иным. Предоставление абсолютной защиты относительному праву было бы и бессмысленным, и нелогичным. Не только логика, но и принцип юридической экономии, проявляющий себя в бездействии юридического инструментария в заведомо нецелесообразных для этого ситуациях, не позволяет сделать в нашем случае никакого иного вывода.

Итак, имея в виду вторичный — необходимый и при том исключительно производный — характер абсолютной защиты по отношению к абсолютной природе вещных прав, о ней (абсолютной защите) при дальнейшем рассмотрении признаков понятия вещных прав, можно было бы специально не упоминать. И вот здесь (только здесь!) появляется первое существенное «но». Е. А. Суханов делает оговорку о том, что «…по нашему праву вещно-правовой иск во многих случаях может предъявить и субъект обязательственного, а не вещного права (если он обладает правомочием владения в отношении конкретной вещи)» 1. Коротко говоря, утверждается, что абсолютная защита представляет собой хотя и необходимую, но отнюдь не исключительную производную одних только абсолютных прав.

Как же так? Ведь это утверждение абсолютно несовместимо с предыдущим: если прежде (строкой ранее) вещный (абсолютный) иск обусловливался родовой принадлежностью (абсолютной природой) субъективного вещного права {" …поскольку любое лицо может стать нарушителем вещного права…"), то теперь оказывается, что возможность абсолютной защиты субъективного права предопределяется его содержательной особенностью («…если …обладает правомочием владения в отношении конкретной вещи»). Есть в составе субъективного права правомочие владения — есть и вещный (абсолютный) иск (абсолютная защита); нет такого правомочия — и абсолютного иска (абсолютной защиты) тоже нет^[1]. Как же на самом деле правильно?

Кроме своей несовместимости с ранее выдвинутым тезисом анализируемое утверждение сомнительно также и в другом аспекте. Если верно, что «…обязательство представляет собой… относительное гражданское правоотношение, в котором один участник (должник) обязан совершить в пользу другого участника (кредитора) определенное действие имущественного характера либо воздержаться от такого действия, а кредитор вправе требовать от должника исполнения его обязанности» , то как, спрашивается, в содержание обязательства может входить правомочие владения? Владение реализуется собственными действиями управомоченного к нему лица; содержанием же обязательства является требование чужого действия, обеспеченное обязанностью его совершения. Если это верно, то возможность владения кредитора какой-либо вещью — возможность совершения действия, не имеющего ничего общего с требованием — никак не может составлять содержания обязательства, что называется, по определению.

Разберем сказанное чуть подробнее. Владение — это активное действие самого управомоченного лица, обеспечиваемое обязанностью всех других лиц (включая должника, если таковой имеется), не мешать управомоченному фактически господствовать над индивидуально-определенной вещью. Для целей настоящего параграфа можно принять за истину утверждение, что владение удовлетворяет интерес управомоченного лица непосредственно, само по себе^[2]. Требование — это, конечно, тоже активное действие управомоченного, но действие совершенно иного рода. Требование само по себе (заявление требования) к удовлетворению интересов управомоченного не приводит и привести не может; в этом смысле оно тоже напоминает владение, но тут же начинаются и различия: условием удовлетворения интереса его обладателя (кредитора) является совершение определенным лицом (должником) определенного действия. Реализовать правомочие требования без активного содействия должника невозможно; владения — без проблем.

Соответственно, и обеспечивается требование совершенно иначе, нежели владение — не всеобщей пассивной обязанностью, а обязанностью строго определенного лица к совершению активного действия. Управомоченный владеть удовлетворяет свои интересы сам (своим действием и только им); управомоченный требовать — лишь при содействии другого лица (чужим действием). Возможность владения, следовательно, никак не может быть разновидностью возможности требования, а, следовательно, никак не может быть правомочием, входящим в состав субъективного обязательственного права.

Что же это за «многие случаи», в которых субъект обязательственного (!) права «…обладает правомочием владения в отношении конкретной вещи» и, следовательно, может предъявить вещно-правовой (абсолютный) иск для защиты своего права? Следуя приведенным выше рассуждениям, таких случаев просто не может быть потому что (да простят нас читатели за чеховский каламбур!) их не может быть никогда! Владение никогда не может рассматриваться как категория, видовая по отношению к требованию; но именно возможность требования и составляет содержание всякого обязательства; следовательно, субъективное право, заключающее в своем составе правомочие владения, никогда, ни при каких условиях не может быть признано обязательственным правом. Это — простой категорический силлогизм, обе составляющие которого (большая и меньшая посылки) истины, а вывод сделан с учетом правил о распределении терминов посылок и, следовательно, также истинен. Запомним этот вывод — ибо именно он, увы, составляет едва ли не самое существенное наше расхождение с коллегами — и обратимся к дальнейшему изучению проблемы.

• [1] Ниже (Учебник. Т. 2. С. 7) феномену вещного иска предлагается еще одно (третье?) объяснение. «…Различие вещных и обязательственных прав, — пишет Е. А. Суханов, — имеет исторические корни в сложившемся еще в римском частном праве различии „вещных“ (actio in rem) и „личных“ (actio in personam) исков, т. е. обусловлено особенностями защиты этих прав». Здесь, как видим, «признаку вещного иска» придается не просто самостоятельное, по и прямо-таки самодовлеющее значение: именно деление исков предопределяет классификацию субъективных прав, а не наоборот. Так было у римлян; такое же положение существует и сегодня в странах системы общего права, но оно совершенно не характерно для российской правовой системы. Неудивительно, что «…в нашем праве это различие… существенно нивелировано законом, допускающим предъявление вещно-правового иска субъектами не только вещных, но и ряда обязательственных прав (ст. 305 ГК)». Если допустить, что ученый прав и действительно существуют обязательственные права, защищаемые вещными исками (непонятно, правда, зачем), то объясняется такое положение вещей уже не содержательной особенностью этих последних, а банальным волюнтаризмом: снабдил законодатель относительное право абсолютной защитой (по какой-то причине) — значит, будет у права такая защита; не снабдил — значит, не будет.
• [2] Это, конечно, неверно, ибо владение само по себе (владение ради владения) никакого смысла не имеет и никакого блага собою не представляет: напротив, оно больше похоже па бремя, чем па благо. Но в реальной жизни владения ради себя самого и не встречается. Следуя сравнениям Ф.-К. фон Савиньи и Р. фон Иеринга владение уподобляют то лестнице для срывания плодов с деревьев, то ключу от сокровищницы: то и другое само по себе мало кому нужно, однако отсутствие лестницы очевидно существенно затруднит сбор фруктов, а отсутствие ключа может сделать невозможным доступ к сокровищам. Владение, таким образом, — это лишь средство к упрощению, облегчению и достижению максимальной эффективности в отправлении другого правомочия — правомочия пользования вещью.