Католицизм как подражание Богу

Уделом западной Церкви стала варварская Европа. Следовало устроить быт там, где царила разруха, вернуть понятие закона тем, кто привык к произволу, защитить тех, кто не смог сопротивляться силе оружия. Отсюда динамизм католицизма, его способности учитывать реалии. Отсюда же стремление пап к земной власти, страсть к рациональным нормам и искушение представить Церковь неким институтом, собирающим и распределяющим благодать. Богословие лишних (сверхдолжных) дел напоминает рекомендации в сфере финансов (собрать налоги на юге, инвестировать средства на север). Более тонкие аргументы тогда, когда определялись основные поведенческие черты этой Церкви, попросту не воспринимались.

В католицизме поощряются изобретение, приключение, подвиг, предприимчивость в конце концов, но лишь в том случае, если они угодны Богу и идут на благо Церкви.

Два формообразующих идеала западной традиции — рыцаря и святого — нацелены на улучшение, развитие. Если в православной ойкумене благочестивый князь хранит покой своих подданных, средневековый рыцарь — восстанавливает справедливость, если на Востоке святой отдает себя Богу, постигая Его волю, на Западе — подражает Христу, преображая мир.

Идея движения проявилась и в католической версии посмертия. Всякий, признавший перед небесной Церковью свое несовершенство, может в чистилище продолжить путь от скверны к совершенству. Совсем по-другому принижает человека католическая антропология, выраженная в томизме^[1]. Человек, как считают томисты, сотворен естественным природным существом, и потом актом благодати ему сообщены сверхъестественные духовные дары. Эти дары отнимаются у человека после грехопадения, и человек становится природным, недуховным существом, имеющих образ и подобие Божье. Однако на самом деле это не так, ибо человек — духовное существо.

Православие

Если католическая церковь несколько веков подряд вела борьбу с надвигающейся на Западную Европу тенью варварства, то фундаментальные ценности восточного христианства формировались в стабильной Византийской империи, целостно воспринявшей наследие эллинизма. Перед византийской Церковью, строго говоря, не было поставлено политических и — шире — материальных задач. Ей уготовано было свидетельствовать о целостном христианском вероучении под давлением многочисленных интеллектуальных, культурных, духовных движений. Здесь постоянно осуществлялся логосный выбор, исключительное значение получили слово, догмат, канон.

Православная Церковь не действовала в «сфере кесаря». Она освящала государственное устроение и мирскую жизнь православных, но не стремилось формализовать ее. Правовые вопросы были отданы в ведение государства. Пастырское богословие так и не превратилось в шкалу требований морали. И ныне священник в одной и той же ситуации разным людям может давать совершенно разные советы.

Норма отсутствует. С некоторыми допущениями можно сказать, что исчезают и радикальные требования к личности (восточный путь снисхождения, греческая икономия). Не они, а чудо интересует православное сознание.

Православное учение о спасении оставляет надежду всем, не дает уверенности никому. Католическо-протестантскую антитезу подвига деятельности оно разрывает образом подвижника, который сочетает в себе подвиг, последовательность и смирение.

Формулируя задачи общественной жизни, восточнохристианская традиция максимально ограничивает претензии: «Не строить на земле рай, хотя бы не допустить на ней ада» (Вл. Соловьев). Здесь трудно найти любование подвигами лучших. Напротив, присутствует удивительное внимание и снисхождение к обойденным, грешникам, преступникам. Преступник — всегда несчастный, но и подвижник — совсем не праведник, а раскаявшийся грешник.

Разбойник, уверовавший в Христа на кресте и получивший залог спасения прежде всего отцов Ветхого Завета — любимая тема православной культуры. Православные монастыри в России основывали либо монахи-подвижники, либо раскаявшиеся разбойники.

С позиций веры право вовсе не обладает ценностью. Будущий патриарх Сергий Страгородский в своей диссертации, опубликованной в 1898 г., специально показал, что никакие правовые понятия, политические максимы, управленческие решения не соизмеряются с религиозной истиной. Более того, в сфере кесаря может утверждаться или отвергаться идея солидарности, общности, может торжествовать или подавляться индивидуальное, эгоистическое начало, но в области духа покаяние всегда личностно.

Для православного путь к истине всегда ведет через осознание собственного несовершенства, неполноты. Величайшие русские святые именовали себя жалкими грешниками, недостойными рабами Божиими; самоумаление достигло крайнего предела у страстотерпцев и юродивых.

В православной религии падение Адама и его толкование формирует основные принципы христианской антропологии. Грехопадение в качестве предмета «специально-антропологического рассмотрения» анализируется в диссертации А. В. Кураева «Философско-антропологическое истолкование православной концепции грехопадения»^[2]. Грехопадение становится объектом богословской рефлексии еще в период ранней христианской патристики^[3]. В православии нет такого категорического разведения человеческой природы до и после грехопадения, как в католической вере. В подавляющем большинстве сюжетов грех, совершенный Адамом, обозначается как выступок (проступок) или преступство (преступление). Но этими понятиями в проповедях описывались и другие нарушения божественных заповедей. Часто грех Адама толкуется прежде всего как его личное прегрешение. Речь не идет об ответственности всего человечества за содеянное, как это трактуется в католической церкви.

Грехопадение совершено, согласно православной вере, скорее по слабости, чем по умыслу. Человек был обманут Сатаной из чувства зависти, об этом писал Григорий Нисский (ок. 335- 394) — церковный писатель и философ, виднейший представитель греческой патристики. Василий Великий (329−379), греческий христианский писатель, вселенский отец и учитель церкви, также считал, что человек был «перехищен змием» в раю: «Змий умел и подойти с лицом льстивым и говорить увлекательно, почему слушающие его отступили от Бога и предались греху»^[4].

Православная вера больше внимания уделяет не тому, что произошло с природой человека, но тому, как изменился способ его существования. Грехопадение не породило непримиримый конфликт душевного и телесного в человеке, но лишь стало источником определенной двойственности в их отношениях. Телесность человека оказывается его преимуществом перед чистыми духами — ангелами. Человеку одному из всех сотворенных существ даруется прощение грехов через раскаяние, чего лишены ангелы, поскольку они бестелесны.

" Еще одним свидетельством в пользу того, что православные авторы, в отличие от католических, не склонны драматизировать внутреннее противоречие между душевным и телесным началами в человеке, является их мысль о том, что тело при жизни не ограничивает естественных способностей души, в том числе и познавательных"^[5]. Описывая, каким образом был сотворен человек, православные учителя основное внимание уделяли проблеме образа и подобия.

Образ Божий описывается как некий чудесный свет, царящий в душе. В результате преступления Адама образ этот полностью не был утрачен: в душах праведников этот божественный свет воцаряется еще при жизни во всей своей полноте.

Протестантизм

Против формализма католичества (индульгенция — крайняя и самая завершенная форма бюрократии в отношениях Церкви и паствы) и претензий Римского престола на светскую власть восстал протестантизм. Стремясь вернуться к истокам Христовой проповеди, протестанты демифологизировали предание, подвергли критике его внятные и общедоступные формы.

На внешнем уровне такой порыв выражался в отказе от поклонения иконам, статуям, святым, на внутреннем — в отрицании особых даров, чуда, духовного подвига. Деяние превращалось в деятельность.

Отстаивая «оправдание верой», Мартин Лютер (1483−1546) в споре с Эразмом Роттердамским (1469−1536) о свободе человеческого выбора утверждал, что божественная благодать дается по свободной воле Творца и по существу не зависит от достоинств человека. Отсюда был один шаг до кальвинистской доктрины о предопределении, согласно которой одни люди определены Богом к спасению, другие — к погибели. Доказать свою «спасенность» можно только мирской аскезой, последовательным трудом. Однако Лютер отрицал свободу человеческого духа, активность человека в религиозной жизни, в конце концов, отвергал всякую самобытность человеческой природы.

Вместо рыцаря и святого укоренялся новый идеал праведника — человека, живущего правильно. Во всех делах во главу угла ставилась честность, добросовестность. Этика труда явилась этикой спасения. Образ Христа Спасителя терялся, на его место заступали видения Судии, который, собственно, вынес свой приговор до начала слушаний.

" Бюргерское" богословие радовало совсем не всех. Суровый Джон Мильтон (1608−1674) писал, что подобного Бога нельзя ни любить, ни уважать.

• [1] Томизм — философско-теологическое течение в католицизме, основателем которого считается Фома (Томас) Аквинский.
• [2] Кураев А. В. Философско-антропологическое истолкование православной концепции грехопадения: дис. … канд. филос. наук. М., 1994.
• [3] См. об этом: Корзо М. А. Образ человека в проповеди XVII пека. М., 1999. С. 9.
• [4] Василий Великий. Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах // Творения святых отцов в русском переводе. М., 1848. Т. 9. С. 103.
• [5] Корзо М. А. Образ человека в проповеди XVII века. С. 40.