Анализ отдельных произведений М. А. Шолохова

Роман-эпопея «Тихий Дон» (1928−1940)

Это самое значительное произведение Шолохова, принесшее ему мировую славу; роман-эпопея — художественное полотно народной жизни на переломном этапе конца XIX — первой трети XX в. Краткая, но энергичная завязка сообщает об истории рода Мелеховых с середины XIX в., когда после русско-турецкой войны Прокофий Мелехов привез в хутор жену-турчанку. Так с первых страниц появляются в романе гордые, способные на большие чувства, свободолюбивые люди, труженики и воины. В страшной сцене убийства Прокофием обидчика его жены выявляется и еще одна важная для писателя идея: защита рода, семьи, потомства. Вопреки традиции советских писателей 1920;х гг. изображать дореволюционную жизнь народа цепью ужасов Шолохов откровенно любуется казачьей жизнью. Поэтические описания ловли рыбы сменяются рассказом о конных состязаниях, об игрищах. Многочисленные песни, в которых воплотились народные представления о жизненных ценностях, соединяются с поэтическим и одновременно не лишенным юмора рассказом об обряде сватовства. Но больше всего и подробнее всего описаны в романс эпизоды трудовой жизни казаков. Критики-современники обвинили писателя в идеализации прошлого.

Разумеется, никакой идеализации в книге нет. Писатель не скрывает и склонности казаков к суеверию (жену Прокофия они заподозрили в ведьмачестве), и суровости их нравов (достаточно вспомнить предысторию Аксиньи). Позднее Шолохов скажет и об опасном чувстве исключительности, присущем многим казакам. И все же не в этом видит создатель «Тихого Дона» основополагающие качества казачества. Мирный труд, продолжение рода, единение человека с природой — вот те шолоховские идеалы, по которым, как по камертону, должна настраиваться история. Всякое отступление от этой веками налаженной жизни, от народного опыта грозит непредсказуемыми последствиями, может привести к трагедии народа, трагедии человека.

XX век чреват чередой таких катаклизмов, которые нарушили музыку народной жизни. На это нацеливают оба эпиграфа романа: один — о земле, засеянной казацкими головами, полной сиротами, о Доне, наводненном материнскими слезами; другой — о помутившемся батюшке тихом Доне. Подобно А. С. Пушкину, предварившему в «Медном всаднике» печальный рассказ величественной картиной Петербурга, Шолохов предваряет свой роман описанием нормального человеческого бытия.

Антитезой норме в «Тихом Доне» становится война 1914 г. Поэтические картины нелегкого, но дружного груда сменяются контрастными по тону деэстетизированными зарисовками «визга, драки, гневного ржания»; спокойные домашние разговоры и беседы уступают место хаосу многоголосья. «Милая ты моя… говядинка» , — говорит о едущих на фронт на мгновение появляющийся в романе пьяненький старичок-железнодорожник. В авторских оценках и описаниях также отчетливо сквозит неприятие войны. «Земля ахнула», «лицо земли взрывали», «хлеба топтала конница», неубранные «колосья скорбно шуршали», «великое разрушение и мерзостная пустота» — вот далеко не полный перечень авторских описаний начала войны. «Безрадостно дикая» жизнь порождает жестокость и безумие (сцены грабежа и избиения еврея, изнасилования Франи, убийство Григорием Мелеховым австрийского солдата), тоску и недоумение. Обесценивается человеческая жизнь. Смерть у Шолохова никогда не эстетизируется: она отвратительна и потому полна натуралистических подробностей. Ярким подтверждением этому служит и эпизод смерти Егора Жаркова, и рассказ об убитых офицерах и отравленном газом солдате. «Цвет казачий покинул курени и гибнул там в смерти, во вшах, в ужасе» .

Война, по Шолохову, разлагает души людей, убивает в них человеческое: «Я, Петро, уморился душой… — говорит Григорий Мелехов брату. — Будто под мельничными жерновами побывал, перемяли они меня и выплюнули». «Гниль и недоумение комкает душу» нс одному Григорию. Все чаще вспоминают казаки родные степи, в песнях из ливают тоску по Дону и родной земле. Но и там, на Дону, жизнь разладилась: не раз упомянет писатель о плаче жен и матерей по погибшим на войне, и даже солнце у него станет «по-вдовьему обескровленным». Долгое отсутствие мужиков приводит к развалу хозяйств, к тоске и страданиям одних жалмерок (солдатских жен), прямому разврату — других.

Вот почему с симпатией описывает художник мирную встречу казака Валета и немецкого солдата (глава III части четвертой), противопоставляя ее бессмысленной бойне, описанной в той же главе. Вот почему одобряет он отказ казаков вмешаться в петроградские события 1917 г. и их уход на Дон.

Однако радость мирной жизни омрачается воспоминаниями об убитых и не вернувшихся. В эпическое повествование вливается лирический голос автора. В нем — страдание и одновременно философское напоминание о краткости земного бытия, о необходимости сохранения жизни:

" Сколько ни будет из опухших и выцветших глаз ручьигься слез — не замыть тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины и поминок — не донесет восточный ветер криков их до Галиции и Восточной Пруссии, до осевших холмиков братских могил!.. Ветер зализал следы ушедших, — время залижет и кровяную боль и память тех, кто не дождался родимых и не дождется, потому что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы…" .

Со словами великой скорби и сочувствия писатель прямо обращается к одной из вдов:

" Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня! Пет у твоего куреня хозяина, нет у тебя мужа, у детишек твоих — отца, и помни, что никто не приласкает ни тебя, ни твоих сирот, никто не избавит тебя от непосильной работы и нищеты, никто не прижмет к груди твою голову ночью…" .

Лирический монолог этот переходит в эпическое описание послевоенного затишья, чтобы вновь завершиться скорбным голосом автора:

" Вернувшиеся с фронта казаки не чуяли, что у порогов куреней караулят их горшие беды и тяготы, чем те, которые приходилось переносить на пережитой войне" .

Название этому несчастью — Гражданская война. Вину за начало междоусобной бойни Шолохов-публицист возлагает на Корнилова (глава XVIII части четвертой), однако Шолохов-художник решает эту проблему значительно сложнее и глубже.

В романе настойчиво подчеркивается, что рядовые казаки, изголодавшиеся по земле, по труду, наслаждавшиеся незатейливым семейным счастьем, войны не хотели. Мысль народную, как-то часто бывает у Шолохова, выражают эпизодические персонажи. Яков Подкова, провожающий делегатов на съезд фронтовиков, напутствует их, как подчеркивает писатель, «давно заготовленной в уме фразой: „На съезде постарайтесь, чтобы было без войны дело. Охотников не найдется“». О том же «вымученными, шершавыми фразами» говорит уже на самом съезде безымянный делегат 44-го полка: «Обойтиться нам без кровавой войны… Чтоб покончилось оно все тихо-благо» .

Но это нормальное желание несовместимо с политическим экстремизмом борющихся партий. Шолохов прямо подчеркивает, что у генерала Каледина «было много тождественного» с председателем Военно-революционного комитета Подтелковым. В IX-XII главах пятой части Шолохов мастерски показывает, как каждая сторона, произнося правильные слова, стремится выиграть время и овладеть обстановкой. В период мирных переговоров начинается наступление Чернецова, а разумное желание Голубова и Мелехова не проливать кровь пленных казаков наталкивается на безрассудную жестокость Подтелкова, расстрелявшего и порубавшего офицеров. (Натурализм этого эпизода, как всегда в «Тихом Доне», свидетельствует о неприятии автором крови.).

Композиционным принципом построения пятой — седьмой частей романа становится антитеза: мирная трудовая жизнь, круговорот природы, любовь — война, смерть, жестокость воюющих сторон. Описания грубого разгона красными Малого войскового круга, избранного казаками и отражающего их мнения; крутые суды и расправы ревтрибуналов, расстреливающих простых казаков; сцены бесчинства разложившихся красногвардейцев в хуторах и станицах соседствуют с рассказами о работе военно-полевых судов войска Донского, расстрелах и розгах, о порубанных с особой жестокостью красных.

Жестокость вызывает ответную жестокость. Все натуралистичнее становятся сцены убийств. В них участвуют уже и мирные жители. Особенно страшна сцена убийства Дарьей своего кума Ивана Алексеевича Котлярова. Злоба и месть распространяются на семьи воюющих, на стариков и детей. Отвратительны садистские наклонности палача Митьки Коршунова, вырезавшего всю семью Кошевых. Но не менее гнусны и «подвиги» самого Кошевого, убившего деда Гришаку и спалившего множество домов своих врагов.

Однако — и в этом проявляется вера художника в добрые чувства народа — растет и противоположная тенденция, выразителями которой в романе выступают в первую очередь женщины, матери. «Замирения» требует мать троих казаков:

" Чисто побесились люди, — отчитывает Григория старуха. — Вам, окаянным, сладость из ружьев палить да на кониках красоваться, а матерям-то как? Ихних сынов-то убивают, ай нет? Войны какие-то напридумали…" .

13 другом месте романа ей вторит «высокая черноглазая старуха со следами строгой иконописной красоты на увядшем лице» :

" …И, небось, у каждого из вас мать есть, и, небось, как вспомнит про сына, что он на войне гибнет, так слезьми и обольется… — Блеснув на поздоровавшегося Григория желтыми белками, она вдруг злобно сказала: — И таких цветков ты, ваше благородие, на смерть водишь? Па войне губишь?" .

Сердобольные бабы не одобряют убийство пленных. Величественная и дородная старуха, мать троих погибших казаков, спасает чернявенького красноармейца, а в ответ на его благодарность заявляет: «Не я одна такая-то, все мы, матери, добрые… Жалко игь вас, окаянных, до смерти!» В простых словах этой казачки — неизбывная вера в добро, в то, что сегодня называют христианскими и общечеловеческими ценностями.

Не только персонажи, но и сам писатель не приемлет смерть, утверждает неповторимость человеческой жизни и ее значимость безотносительно к тому, в каком политическом стане оказался человек. Именно об этом лирический монолог автора о гибнущих на гражданской войне сыновьях и их матерях независимо от того, идет ли речь о белом казаке с Дона или красном пареньке с Урала. Проклятьем войне вообще и гражданской войне в частности звучат завершающие строки авторского лирического всплеска:

" Шлаполусотня дезертировавшей с фронта… пехоты. Шла по песчаным разливам бурунов, по сиявшему малиновому красноталу заходило время пахать, боронить, сеять; земля кликала к себе, звала неустанно день и ночь, а тут надо было воевать, гибнуть на чужих хуторах…" .

" Земля звала" - эти слова повторяются в эпопее систематически, с завидным постоянством, утверждая приоритет жизни над смертью, созидания — над разрушением. Даже Лагутин и Подтелков накануне своей гибели увлеклись картиной мирной жизни — игрой бычка и коровы. Даже Кошевой потянулся было к хозяйству (увы, ненадолго). Об окончании войны мечтает и начальник штаба повстанцев Копылов, и когда-то непримиримые старики («устали воевать»), и молодые казаки («набрыдло»). «Хватит кровицу-то наземь цедить» , — высказывает всеобщее мнение Прохор Зыков. В восьмой, заключительной части романа народную правду выражает старик Чумаков:

" Ну, мыслимое ли это дело: русские, православные люди сцепились между собой, и удержу нету Я стариковским умом так сужу: пора кончать!" .

Гибель белого движения на Дону писатель прямо связывает с изменением политики советской власти по отношению к казачеству. Казаку дали возможность трудиться на земле, налаживать быт, растить детей. И хотя нет в лавках обещанных товаров, хотя существует недовольство продразверсткой, восстания больше не будет. И дело не столько в репрессиях (казаков до смерти не напугаешь), сколько в том, что, как говорит Прохор Зыков, «наголодался народ по мирной жизни пашут и сеют, как, скажи, каждый сто годов прожить собирается!» «Казаки нас не дюже привечают» , — вынужден признать глава банды Фомин после неудавшейся попытки поднять народ. «Погибели на вас нет» , — пришлось услышать Фомину от казачки-вдовы. Бегут из банды и рядовые казаки.

После всех волнений, завихрений, катаклизмов утихает Дон, возвращается в спокойное величественное течение жизни. Эпос народной жизни целен и вечен, как сама жизнь. Иное дело — отдельный человек, личность, герой эпического произведения. Оказываясь в стремнине истории, на стрежне жизни, он принимает на себя всю ее тяжесть. Страшное противоречие между вечным, эпическим и временным, преходящим придает его жизни трагический и одновременно героический характер, делает любимым героем читателей многих поколений, пусть и в меньшей, чем он, степени, но тоже ощущающих себя в этом потоке.

С первых страниц романа Григорий изображается в повседневной созидательной крестьянской жизни — на рыбалке, с конем у водопоя, в любви, несколько позже — в сценах крестьянского труда. «Ноги его уверенно топтали землю» , — подчеркивает автор. Мелехов слит с миром, является его частью, однако это отнюдь не бездумное слияние, не роевая жизнь. В Григории необычайно ярко проявляется личностное начало, русский нравственный максимализм с его желанием дойти до сути, не останавливаться на половине, не мириться ни с какими нарушениями естественного хода жизни.

Женитьба на нелюбимой — едва ли не единственная уступка Григория ложному «порядку жизни» — не смогла заставить его отказаться от самого себя, от естественного чувства. Даже брату не простил Григорий насмешки над своей любовью: чуть нс убил Петра вилами. Невозможность подчиниться догматическим правилам, насилующим жизнь, заставила его бросить хозяйство, землю, уйти с Аксиньей в имение Листницких конюхом. Так, показывает Шолохов, социальная жизнь нарушила ход жизни естественной. Так впервые герой оторвался от земли, от истоков: «Легкая, сытая жизнь его портила. Он обленился, растолстел, выглядел старше своих лет». Но слишком крепко в Григории народное начало, чтобы не сохраниться в его душе. И стоило Мелехову во время охоты оказаться на своей земле, как весь азарт погони за волком пропал, а в душе встрепенулось вечное, главное чувство.

Эта пропасть между стремлением человека к созиданию и разрушительными тенденциями эпохи расширилась и углубилась на войне. Верный долгу и своей активной натуре, Григорий не может не отдаваться целиком бою. Он взял в плен трех немцев, отбил у врага батарею, спас офицера и своего соперника Степана Астахова. Свидетельства его мужества — четыре Георгиевских креста и четыре меда ли, офицерское звание. Однако чем больше он углубляется в военные действия, тем больше тянет его к земле, к труду. Во сне он видит степь. Сердцем он с любимой и далекой женщиной, а душу его гложет совесть: «…знал, что трудно ему, целуя ребенка, открыто глянуть в ясные глаза; знал Григорий, какой ценой заплатил за полный бант крестов и производство» в офицеры.

Революция вернула Мелехова к земле, к любимой, к семье, к детям, и он всей душой встал на сторону нового строя. Но та же революция своей жестокостью по отношению к казакам, своей несправедливостью к пленным, да и к самому Григорию, вновь толкнула его на тропу войны. То ли авторской проницательной подсказкой, то ли потаенной внутренней мыслью самого персонажа звучат слова:

" Отдохнуть бы Григорию, отоспаться! А потом ходить по мягкой пахотной борозде плугарем, посвистывать на быков, слушать журавлиный голубой трубный клич, ласково снимать со щек наносное серебро паутины и неотрывно пить винный запах осенней, поднятой плугом земли" .

Усталость и озлобление ведут героя к жестокости, высшим проявлением которой становится натуралистическая сцена убийства Мелеховым матросов. Именно после нее Григорий катается по земле, в «чудовищном просветлении» осознавая, что далеко ушел от того, для чего был рожден и за что сражался. «Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый…» — признается Григорий.

Вступившись со всей присущей ему энергией за интересы рядовых тружеников и потому став одним из руководителей Вешенского восстания, Григорий убеждается, что оно нс принесло ожидаемых результатов: от белого движения казаки страдают так же, как до того страдали от красных. Мир не пришел на Дон, зато возвратились офицеры-дворяне, презиравшие рядового казака и мечтающие о новых походах. Не за разжалование с полковничьей должности оскорбился Мелехов, а за хамское к нему и таким же, как он, отношение генерала Фицхелаурова, за возврат всего, что унижало казака-крестьянина. Не может пережить русский человек Григорий Мелехов и приход на его землю высокомерных иностранных оккупантов. Впрочем, чуждо ему и чувство национальной исключительности: с глубоким уважением относится Григорий к англичанину-механику с трудовыми мозолями на руках. Свой отказ от эвакуации за море Мелехов предваряет утверждением о России: «Какая бы ни была мать, а она родней чужой» .

И вновь спасением для Мелехова является возврат к земле, к Аксинье и — что очень важно — к детям, любовь которых возбудила в нем ответное чувство. Насилие вызывает в нем отвращение, и он то отпускает из тюрьмы родственников красных казаков, то загоняет до смерти лошадь, чтобы успеть спасти от гибели Ивана Алексеевича и Мишку Кошевого. Критики давно отметили, что, перейдя к красным в последние годы Гражданской войны, Григорий стал, по словам Прохора Зыкова, «веселый и гладкий». Но осталось незамеченным то немаловажное для писателя обстоятельство, что полк Мелехова сражался не со своими, а находился на польском фронте. Идеал Григория подробно очерчен писателем в заключительной восьмой части эпопеи:

" Он ехал домой, чтобы в конце концов взяться за работу, пожить с детьми, с Аксиньей… Григорий с наслаждением мечтал о том, как снимет дома шинель и сапоги, обуется в просторные чирики, по казачьему обычаю заправит шаровары в белые шерстяные чулки и, накинув на теплую куртку домотканый зипун, поедет в поле. Хорошо бы взяться руками за чапиги и пойти по влажной борозде за плугом, жадно вбирая ноздрями сырой и пресный запах взрыхленной земли, горький аромат порезанной лемехом травы" .

Однако и этой мечте Григория не суждено было сбыться. Михаил Кошевой, этот фанатик революционного насилия, спровоцировал его на побег из дома, от детей, от Аксиньи; прятаться по хуторам, примкнуть к банде Фомина. Жажда жизни, столь сильная в Мелехове, не может заставить его добровольно идти под расстрел, а отсутствие другого выхода гонит на явно неправое дело. Шолохов передает это раздвоение героя, заставив Григория сперва любоваться цветущим тюльпаном, «сохранившим в складках радужные капли утренней росы», а затем заметить, что во время движения конницы Фомина, к которой принадлежит и сам Григорий, «срезанные лошадиными копытами, во все стороны летели, словно крупные капли крови, пунцовые головки тюльпанов. Григорий… посмотрел на эти красные брызги и закрыл глаза. У него почему-то закружилась голова, и знакомая острая боль подступила к сердцу» .

Все, что осталось у Григория к концу романа, — дети, земля-матушка (Шолохов трижды подчеркивает, что боль в груди Григорий лечит, ложась на «сырую землю», подобно героям русского фольклора и античного мифа) и любовь к Аксинье. Но и это немногое уходит с гибелью любимой женщины. «Черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца» — поразительно точная в психологической насыщенности деталь — характеризуют силу чувства Григория и степень ощущения им потери.

" Все отняла у него, все порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и для других…" .

В этой тяге к жизни нет личного спасения Григорию (не зря писатель подчеркнул, что Мелехов попрощался с Аксиньей, «твердо веря в то, что расстаются они ненадолго»), но есть утверждение идеала жизни. В финале романа, когда оживает жизнь, Григорий бросил в воду винтовку, наган, патроны, вытер руки, «перешел Дон по синему, изъеденному ростепелью, мартовскому льду, крупно зашагал к дому. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына…» .

Шолохов завершил роман открытым финалом: дальнейшая судьба Григория остается неизвестной. Но это и не имеет принципиального значения, ибо в финале утверждается то, что составляет суть гуманистической философии Мелехова, автора, народа, человечества: «под холодным солнцем» сияет огромный мир, продолжается жизнь, воплощенная в символической картине ребенка на руках у отца.

Характеризуя свой замысел образа главного героя «Тихого Дона», Шолохов писал: «Я хотел рассказать об обаянии человека в Григории Мелехове, но мне это до конца не удалось»^[1]. Не удалось не из-за отсутствия мастерства (писатель отлично понимал, какого масштаба фигуру он создал), а из-за того, что в персонаже человеческий дух поднимался до вершин совершенства и опускался до глубин отчаяния и опустошения. Путь Григория Мелехова к идеалу истинной жизни — это трагический путь обретений, ошибок и потерь, который был пройден всем русским народом в XX столетии.

Если Григорий Мелехов воплотил в себе трагическую судьбу русского мужика, то национальный образ русской женщины воссоздан писателем в двух наиболее типичных ипостасях: Ильиничне и Наталье, с одной стороны, и Аксинье — с другой.

Ильиничну и Наталью объединяет мудрое спокойствие хранительниц семейного очага, продолжательниц рода, глубоко запрятанная способность к напряженной духовной жизни. Впервые описывая «дюже красивую» Наташу, Шолохов отметит ее смелые серые глаза, смущенную и сдержанную улыбку, бесхитростный правдивый взгляд и, что будет не раз подчеркнуто в дальнейшем, «большие, раздавленные работой» руки. В дом Мелеховых Наталья вошла сразу, покорив Ильиничну своим трудолюбием (чего не было у другой невестки — Дарьи). Впрочем, сама Ильинична обладает теми же, что и Наталья, качествами. Великая труженица и хлопотунья, «мудрая и мужественная старуха», как охарактеризовал ее писатель на одной из страниц романа, в минуту откровения признается Наталье, что ей немало выпало от мужа (и бил он ее чуть не до смерти, и изменял), но она сохранила верность долгу, семье, детям, не возроптала.

Долготерпение и однолюбие отличает и Наталью. Русская стеснительность и целомудрие не позволили ей даже поцеловаться с любимым до свадьбы. Ее отношения с мужем в первый год после свадьбы писатель сравнивает с «недоступным звездным займищем», со снегом — так холодна и медлительна ее любовь, так глубоко скрыты ее чувства. Лишь с рождением детей она стала увереннее. Великое чувство любви к мужу, «взволнованную радость» от общения с ним пронесла Наталья через всю жизнь, вызывая этим и зависть легкомысленной Дарьи, и приязнь Ильиничны и Дуняшки. Со временем мир раскрылся ей во всей красоте и во всем чуде, и сама она раскрылась ему так, что ее «огромные глаза лучились… сияющей трепетной теплотой, как будто после родов» .

Любовь к мужу в художественном мире Шолохова неразрывна с материнством. Великое чувство материнства заложено и в Ильиничне, до последнего своего дня ждавшей младшего сына, ежедневно готовившей на его долю еду (вдруг приедет), ежедневно выходившей встречать его за околицу. Чувство материнской любви заставляет обеих женщин осудить насилие и жестокость.

" Слухом пользовались мы, — корит мать сына, — что ты каких-то матросов порубил… Господи! Да ты, Гришенька, опамятуйся! У тебя ить вон, тля, какие дети растут, и у энтих, загубленных тобой, тоже небось детки поостались…" .

Сурово осуждает Ильинична за убийство Дарью. По этой же причине отказывает от дома супостату-убийце Митьке Коршунову. Существенно, что и Наталья после убийства Митькой семьи Кошевых говорит: «Я за брата не стою». По сердце русской женщины-матери столь отходчиво, что Ильинична, ненавидя убийцу своего старшего сына Мишку Кошевого, порой испытывает и к нему материнскую жалость, то посылая ему дерюжку, чтоб не мерз, то штопая одежду. Единственный раз разгневалась Ильинична на невестку за то, что та призвала небесные кары на голову мужа-изменника. И не просто разгневалась, но заставила Наталью покаяться. Урок не прошел даром: умирающая Наталья по воле писателя и в полном соответствии с особенностями своей натуры «простила Григорию все… и вспоминала о нем до последней минуты» .

В этой удивительно мягкой и доброй натуре, подчеркивает Шолохов, вместе с тем существовала внутренняя гордость и способность к самым глубоким чувствам. Подобно тому, как «твердая старуха» Ильинична «слезинки не выронила», узнав о смерти мужа, а лишь замкнулась в себе, переживая трагедию, Наталья «ни слова упрека» не бросила Григорию, прослышав о его поведении в походе, а лишь сурово молчала. О силе переживания Натальи, ее гордости говорят не слова, а поступки: в первый раз — попытка самоубийства, во второй — нежелание нелюбимой Григорием иметь от него ребенка.

Почти полная противоположность Наталье — Аксинья. Если корни образа Натальи уходят к фольклорной Василисе Премудрой, к Домострою и пушкинской Татьяне Лариной, то характер Аксиньи близок героиням Ф. М. Достоевского. Она — воплощение порыва, непосредственной жизни, протеста. Шолохов ценит в Аксинье цельность чувства, активное стремление к счастью. В романе не раз подчеркивается, что любовь Аксиньи — не разврат, а глубокое чувство, бросающее вызов родовым понятиям, утверждающее личную свободу человека. Это и не менее страстное, чем у Катерины из «Грозы» А. Н. Островского, желание «за всю жизнь горькую отлюбить», и выход из одиночества.

Неистовство любви Аксиньи подчеркивается в романе тем, что почти все сцены свиданий происходят на фоне буйно цветущей природы (у Дона, в хлебном поле, в степи). Вместе с тем до определенного момента писатель показывает, что в ее поиске индивидуального счастья есть и нечто недостойное. В описании губ Аксиньи, ее красоты, ее глаз то и дело появляется эпитет «порочные». Эпитет этот исчезает, когда Аксинья становится матерью (теперь у нее «похорошевшие глаза», «уверенно-счастливая осанка»), вновь появляется, когда она, потеряв ребенка, уводит Григория от жены и детей, и полностью исчезает к концу романа. Именно теперь Аксинья думает не о себе, а о Григории, проникаясь к нему «почти материнской нежностью». Она пригревает Мишатку, на почве любви к Григорию сближается с Ильиничной, а после смерти Натальи не только заботится о ее детях, но и заслуживает того, что они начинают называть ее мамой. Любовь обретает здесь традиционно народное содержание. Мир для Аксиньи наполняется новым звучанием, предстает обновленным, и вся она становится похожа па ребенка, ведет себя «по-детски» (что в художественном мире Шолохова — свидетельство высшей нравственной оценки). Дети и любовь — последнее, о чем услышит и герой, и читатель из уст Аксиньи.

К концу романа герои пройдут свой путь «хождения по мукам», разрушится курень Мелеховых, опустеют дворы Астаховых, Коршуновых, и еще неизвестно, как сложится дальнейшая жизнь Дунятки Мелеховой с Мишкой Кошевым. Испытания, несчастья и смерти не обошли никого из героев эпопеи. И все же жизнь продолжается. При всем трагизме романа он не сеет в душе читателя чувства обреченности. Один из секретов такого финала уже назывался: появление ребенка. Другой — особая функция природы в романе.

Шолоховский пейзаж не только характеризует внутренний мир героев, что типично для всей реалистической литературы и не является индивидуальным открытием автора «Тихого Дона», хотя и используется им сполна и мастерски. Пейзаж эпопеи — и в этом новаторство Шолохова — составляет особый сюжет-символ жизни.

Так, уже название романа многозначно и символично. Первое слово заглавия можно трактовать как «величественный», но можно увидеть в нем и символ: лишь внешне покоен и тих Дон-батюшка — на самом деле река, подобно человеческой истории, полна бурных перекатов, стрежней, водоворотов. Не случайно одно из любимых выражений писателя, встречающееся во многих главах, — «стремя Дона». Часто это сочетание дополняется эпитетом «текучий» (стремя, быстрина), что тоже переводит жизнь героев романа в символ «жизни-реки», воссоздает динамику истории. Образ Дона воплощает в себе и текучесть, и стабильность жизни. Не случайно, завершая вторую книгу романа, Шолохов не ограничился пробуждающей «в сердцах невнятную тоску» картиной, а рассказал о возрождающейся жизни, соединив ее с предыдущим текстом словами «и еще» :

" И еще — в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево оперенным крылом" .

Девять лет (с весны 1912 по весну 1921) длится основное действие романа. Как в калейдоскопе, меняются исторические события; движутся судьбы персонажей, но каждый год разливается Дон, цветет степь, осуществляется солнцеворот, приходят и уходят холода, растет и убывает месяц. Никогда не повторяясь дословно, шолоховские описания смены времен года настойчиво возвращают читателя к мысли о круговороте жизни, о ее повторяемости и неиссякаемой вечности.

В этой слиянности народа, природы и судеб отдельных людей особое место принадлежит образу степи, идущему от народного представления о степи-матушке, кормилице, политой потом и кровыо живущих на ней людей. Образ этот, как и образ Дона-батюшки, несет идею вечности, обновления и стабильности и, взаимодействуя с фольклорными образами солнца, ветра, грозы, составляет единую картину Космоса «Тихого Дона» .

В эпопее Шолохова выявилось подлинно русское мировосприятие и мироощущение, проявились традиции русской реалистической прозы — видеть и изображать жизнь во всем ее драматизме и противоречивости, но при этом глубоко верить в конечную победу добра. Думается, что именно в этом секрет всемирного признания романа: человечество хочет знать правду о своем времени, верить и надеяться.

Роман «Тихий Дон» вошел в мировую литературу как русский национальный вклад в изображение судьбы человечества и личности в XX в. Это страстный призыв великого художника к людям мира сохранить общечеловеческие ценности, отказаться от войн и насилия, утвердить самоценность человеческой жизни, ее слиянность с народным бытием, с Космосом. Роман утверждает русскую идею всеединства жизни и ее победы над смертью.

• [1] Цит. по: Сов. Россия. 1957. 25 авт.