Порядок или своеволие?

В современном российском правосознании противоборствуют две ценности — свобода и порядок. Строго говоря, они несовместимы, причем в той же мере как свобода и равенство. Если человек выбирает свободу, это означает, что обнаруживаются его способности, таланты или их отсутствие. Здесь нет места равенству. Если же индивид выбирает равенство, он невольно выступает против свободы. Многие сегодня думают: «Бог с пей, со свободой, пусть будет порядок». Другие, напротив, считают, что жесткий порядок — это всегда пресечение свободы. Либеральная идеология не смогла точно сформулировать свою позицию по проблеме соотношения равенства и свободы. Речь идет о равенстве возможностей, а не о равенстве способностей и, соответственно, благ.

Итак, человек и свобода — значимые ценности, но в некоторых культурах они отвергаются. Их не признают и определенные слои общества конкретной культуры.

Мы осознаем сегодня, что всякое общественное установление, будь то закон, традиция или социальный институт, должно поверяться интересами личности. Идеальное человеческое поведение может создаваться, судя по всему, на предельном учете особости каждого индивида, его разума, воли и чувств, всей человеческой субъективности. Пренебрежение к слезе ребенка или даже к голосу, который «тоньше писка», оборачивается драмой или даже трагедией для других.

Общество — это равнодействующая индивидуальных устремлений. Навязывание воли, парализующей «всех прочих», идеологии, безразличной к личности и фанатически отвергающей «чуждые» ценности, неизменно сопряжено в панораме длящейся истории с возмездием. Европейская культура основана на персоналистской традиции, т. е. на уважении к уникальности и незаместимости человека. Эта традиция родилась в христианстве и затем стала остовом европейской культуры.

Однако в современных условиях личность как ценность общества ставит множество новых проблем. Персоналистская идея доводится до абсурда, освобождается от нравственных размышлений о природе человека и его предназначении. В ряде современных публикаций говорится о личности без малейшей попытки войти в сферы социологического анализа. Возникает малопривлекательный образ человека, выпавшего из лона человечества. Маячит угроза диктатуры индивида, готового отстаивать собственное своеволие в толпе.

Персоналистская социология, обосновывающая суверенитет личности, не может отвлечься от вопроса о том, каковы собственные пределы человека, в чем он черпает основы нравственности, что питает его волевые импульсы. Если мы хотим вернуть нашему социологическому мышлению ценностное измерение, то начинать надо, видимо, не с культа индивида, не с безоговорочного признания его самоуправства, а с осмысления полярных ценностей, которые сложились сегодня на Западе и на Востоке.

Возвращая человеку его достоинство, его право строить мир по собственным меркам, нельзя, на наш взгляд, не видеть опасности скороспелого вывода: «Индивид превыше всего!». Шкала ценностных предпочтений применима и к самому человеку. Он вовсе не единственный, а полномочный представитель человеческого рода.

Христианство в целом и православие в частности исключают безмерное поклонение человеку. Персоналистски ориентированная социология менее всего озабочена тем, чтобы установить диктат индивида. Дело в том, что, задумавшись над предназначением человека, эта социология ставит перед ним определенные нравственные императивы, соразмеряет поступки с общечеловеческими целями. Свобода человека трагична. Она ставит его перед выбором, потому что основана на нравственном законе. Личность отнюдь не стремится к диктаторскому самоутверждению и не пытается навязать общественной организации своекорыстные интересы.

Между тем социальные критики с тревогой пишут о том, что в современном мире принцип персонализма уже демонстрирует свои издержки. Политики жалуются, что многие не хотят служить в армии и защищать страну. Рождается множество индивидуальных стилей поведения, многие из которых направлены против общества и его институтов. Социологи отмечают, что последние выступления французской молодежи продиктованы инфантильными, эгоистическими мотивами. Может ли и дальше персоналистская традиция развертывать только позитивный потенциал?

Другой тип поведения диктуется восточной культурой, в которой индивид считается частью целого (группы, коллектива, общины, государства) и старается найти свою нишу в обществе, не выставлять преувеличенных требований.

Как долго мы грезили о свободе… Казалось, когда «оковы тяжкие падут» и рухнут темницы, все стороны нашего бытия обретут состояние гармонии и блаженства. Потом мы пили, ее вожделенную, большими глотками. Однако с каждым новым глотком охватывала оторопь. Распад Советского Союза. Ничем не ограниченные политические противостояния. Свобода предпринимательства с ее мафиозными кошмарами. Агрессивные неформалы. Необузданные национальные чувства… Беспощадные формы терроризма. Что это? Свобода или ведущая к анархии вседозволенность под личиной свободы?

Опыт тоталитаризма заставляет нас с подозрением относиться к любому идейному построению, внутри которого определяются некие пределы для личности. Мы хотели раскрепостить человека (пусть реализует собственную самобытность), убрать всяческие оковы и позволить ему воплощать все свои помышления. Казалось бы, как это прекрасно. Но вдруг обнаружилось, что собственная свобода каждого имеет некие пределы. Осудив практику тоталитаризма, мы не сумели избавиться от «болезни своеволия» .

Никакое политическое устройство не может быть идеальным, если оно воспринимается как окончательное. Жизненность демократии в том, что она может быть сопоставлена с другими типами власти, причем сравнение окажется иногда не в ее пользу. Французский социолог Алексис дс Токвиль считал, что аристократический режим базируется на кодексе чести, который утрачивается при народовластии.

Демократия имеет только одно преимущество: она способна по самому своему духу соотносить себя с другими режимами, вбирать в себя чужое достояние, впитывать нечто от других политических космосов. Однако именно этого свойства наш политический режим не имеет.

Становится ли наш строй демократическим в соответствии с декларациями правящих идеологов? Сохраняет ли свои позиции командный тоталитаризм? Или наше общество дрейфует в сторону губительного авторитаризма?

Демократия эффективна только в том случае, когда достигнут определенный уровень цивилизованности. Если его пет, демократия перерождается в охлократию, в диктатуру люмпенизированных масс, агрессивного большинства. Однако в таком виде она нисколько не лучше, а гораздо хуже других типов политического устройства, ибо несет в себе тиранию, криминальность, презрение к любому писаному или неписаному закону, откровенный сговор.

Общество сегодня вообще утратило все рычаги, позволяющие контролировать власть, влиять на ее поведение. Человеку, обнаружившему произвол, некому пожаловаться. Коллективная сплоченность, диктат «охлоса» лишает общество возможности оказать воздействие на события. Блюстители порядка, ревизоры разного рода озабочены вовсе не тем, чтобы торжествовал закон. Крупицы власти используются совсем для других целей. Сильное впечатление производит статья, которую в свое время опубликовал еженедельник «Аргументы и факты». Речь в этой статье идет о том, как избежать беды, если к вам без всякого повода «привязался» милиционер (ныне — полицейский); даются разного рода рекомендации, которые оставляют только одно ощущение: от такого несчастья нет спасения. Блюститель порядка — хуже всякого террориста.

Своевольный индивид наших дней отказывается признать право, если оно не выражает его вожделений. Он отвергает все, что не соответствует его собственным жизненным установкам, но ведь реальность гораздо сложнее, чем это представляется кому-то из нас. В общественной организации такому индивиду грезится только насилие над ним, хотя социальные институты часто поддерживают его. В чужой нации он клеймит «странные» обычаи и «чужую» кровь. В общечеловеческой морали он усматривает абстрактную мудрость, совершенно непригодную для повседневности.

Грозят ли нам «оковы тяжкие»? Безусловно. Однако опасность вовсе не в укреплении порядка, государственности, ответственности, а в печальном опыте своеволия. В XX в. сделано весьма значительное социальное открытие: в основе тоталитарного общества лежит идея вседозволенности. Иначе говоря, любой деспотизм вырастает как логическое продолжение безбрежной свободы. Своеволие растлевает все вокруг, выжигает почву, несет всеобщее уничтожение.

Так что же — свобода опасна? Речь идет не об этом. Свобода начинается именно там, где человек сознательно ограничивает себя. Отказываясь от обжорства, мы побеждаем инстинкт. Испытывая сострадание к другому и помогая ему, мы освобождаем себя от жадности, эгоизма. Признавая право другого на собственную жизненную позицию, мы устраняем собственную ограниченность. Жертвуя собственной жизнью, если это нужно для высокой цели, мы проявляем свободу…