Торговля и кочевники

Обратим внимание еще на один существенный феномен восточного средневековья — на кочевников. О деструктивной их роли, проявлявшейся в безжалостных набегах на земледельцев и истреблении населения захваченными ими городов, выше было достаточно сказано. Теперь необходимо к этому добавить участие кочевников в торговле, особенно в обеспечении торговых операций. Роль транзитной торговли, включая мореплавание, была необычайно большой уже в древности. Именно благодаря ей возвысились и расцвели финикийские города, она же постоянно способствовала развитию многих других торговых центров, начиная с Вавилона. Торговые связи по Великому шелковому пути или по трансаравийской дороге вдоль моря соединяли европейские страны с Индией и Китаем и способствовали не только торговым, т. е. товарным, контактам, не только обмену вещами и раритетами, что само по себе очень важно, но и обмену достижениями культуры, идеями, нововведениями, открытиями, даже формированию основ религии, как-то было с исламом.

Далеко не всегда, вопреки принятым представлениям, этот обмен был равновеликим, эквивалентным. Как раз наоборот, чаще всего влияли одни, а воспринимали чуждое влияние другие. Однако это не мешало тому, что в конечном счете свою выгоду от обмена имели все стороны. Именно это всегда и поддерживало транзитную торговлю, побуждало тех, кто в нее вовлечен, включая многочисленных посредников, активизировать свою деятельность и решительно преодолевать все препятствия, коль скоро они возникали. Торговля и дороги, пересекавшие страны и континенты, были такой же животворной кровеносной системой в масштабах всей ойкумены, что и рыночно-частнособственнические связи, пусть даже в их оскопленной восточной модификации, для каждого из социополитических организмов, для любого отдельного государства.

Однако этим роль транзитной торговли не ограничивается. Уже упоминалось, что благодаря торговле в отдаленные регионы, будь то Тропическая Африка или Юго-Восточная Азия, проникали не только сами по себе идеи, в том числе религиозно-культурные, в частности исламские, но и живые носители этих идей, ревностно пропагандировавшие их и энергично способствовавшие их распространению и практическому воплощению. Ведь именно следствием транзитной торговли как таковой было создание и в Тропической Африке, и в ЮгоВосточной Азии городов и портов, становившихся анклавами ислама. А так как ислам всегда отличался и воинственностью, и прозелитичностью, то естественно и логично его стремление выйти за пределы анклавов и добиться большего, что и было реализовано в упомянутых регионах, чему, впрочем, способствовала и объективная ситуация. Для Африки — это практически полный вакуум политической власти, а для юговосточноазиатских стран — ее слабость. Созданная по индо-буддийской институционально ослабленной модели и при отсутствии той варно-кастово-общинной альтернативы, которая в самой Индии сохраняла удовлетворительный баланс сил, в Юго-Восточной Азии, за немногими исключениями типа Сиама, она плохо работала. Этим объясняется не только ее слабость, но и безболезненная, почти незаметная замена исламской структурой в Индонезии и Малайе. То же могло бы произойти и на Филиппинах, если бы не испанцы.

Еще одна важная функция транзитной торговли — влияние ее на отсталые этнические общности, на племена и народы, едва только вступившие на путь формирования государственности, лишь начавшие воспринимать цивилизованный образ жизни. Средневековый период истории был отмечен приобщением новых территорий и целых регионов с населяющими их многочисленными племенами к цивилизации и государственности. Включение их в сферу торговых путей или зон, в обслуживание торговых операций как раз и являлось толчком для ускорения упомянутого процесса. Это хорошо видно на примере арабов. Трансаравийская торговля создала благоприятные условия как для приобщения к ней бедуинов, которые со своими верблюдами служили посредниками при перемещении товаров, так и для обогащения шейхов бедуинских племен, уже вставших на путь формирования у них протогосударственных образований. При этом та же торговля способствовала возникновению и расцвету ряда арабских городов, таких как Мекка, которые в середине I тыс. стали крупными торговыми центрами и быстрыми темпами шли по пути формирования протогосударственных структур.

Если продолжать далее, то легко сформулировать и более важный вывод. Созданный арабами, пророком Мухаммедом, на рубеже VI—VII вв. ислам также является следствием и итогом транзитной торговли и всего, с нею связанного, включая распространение вдоль торговых путей различного рода идей и иных культурных ценностей и достижений. Транзитная торговля дала весомый толчок развитию арабов и подготовила условия для возникновения ислама, а ислам в форме воинственного религиозно-цивилизационного импульса преобразил весь Ближний Восток, в некотором смысле всю ойкумену.

Здесь важно оговориться. Транзитная торговля способствовала всему процессу не только и не столько непосредственно, т. е. как само по себе важное в жизни народов явление, но также и опосредованно, через определенный народ, а именно через арабов, прежде всего через арабских кочевников, бывших наиболее динамичной и энергичной частью арабской этнической общности. И это вплотную сталкивает нас с непростой проблемой кочевников. Как и транзитная торговля, кочевники существовали задолго до средневековья. Уже на рубеже II-I тыс. до н.э. они были хорошо известны соседним земледельческим странам как люди, которые жили особым, отличным от земледельческого образом жизни и вели свое специфическое животноводческое хозяйство.

Специальное изучение кочевых племен показало, что в условиях изолированного от земледелия хозяйства, даже при сохранении спорадических контактов с земледельцами, в первую очередь торговых, кочевники в своем развитии не продвигаются далее протогосударственных структур, племенных протогосударств, да и эти последние следует считать результатом не раз упоминавшегося уже процесса трибализации под воздействием опять-таки контактов с соседними государствами. Это в целом касается всех кочевников и может быть продемонстрировано на примере и бедуинов Аравии, и кочевников Великой евразийской степи, и тем более кочевых племен африканской саванны. Иное дело, когда некое племя кочевников оказывается поблизости от мощного и постоянного источника цивилизующего воздействия и по какой-то причине начинает активно контактировать с этим источником. Здесь может быть несколько близких друг к другу вариантов:

• 1) киданъский, когда сильное кочевое племя складывается на окраинах могущественной империи, многое у нее заимствует, но при этом стремится сохранить свою самобытность;
• 2) тюркский, когда воинственные кочевники решительно меняют места своего обитания, а затем привычный образ жизни, вторгаясь в зону существования земледельцев и подчиняя их себе;
• 3) монгольский, своего рода компромиссный, когда под внешним воздействием создается сильное воинственное государство, которое вторгается в зону существования земледельцев, подчиняя себе одно земледельческое государство за другим, но пытаясь при этом хоть сколько-нибудь сохранить свою самобытность.

В конечном счете все три варианта приводят к одному и тому же результату, смысл которого до предела прост и очевиден. Покидая привычные места своего обитания и вступая в тесный контакт с земледельцами, тем более становясь правителями завоеванных земледельческих стран, кочевники слезают с коней и перестают быть кочевниками, во всяком случае в лице своих потомков. Иными словами, кочевники остаются таковыми, пока и поскольку они обитают в своих привычных кочевьях. Уйдя оттуда и вторгаясь в зону обитания земледельцев, они исчезают с лица земли именно как кочевники. Таким образом, говоря о кочевниках, мы имеем в виду лишь тех, кто остается в кочевьях.

Как правило, для них характерны динамичность, легкость на подъем и, пусть не всегда в равной степени, варварство и кровожадность, готовность к полному уничтожению не сдавшегося противника. В наименьшей степени это касалось, насколько можно судить, исламизованных воинов, таких как арабы или тюрки, которые, опять-таки не в одинаковой мере, но были уже ограничены в своих действиях нормами великой религиозной идеи. Что же касается монголов или варварских народов, принимавших участие в Великом переселении народов на рубеже древности и средневековья, то они, особенно монголы, религиозно-цивилизационных запретов не знали и не признавали. При всей такого рода разнице кочевники были носителями определенного заряда жизненной энергии (можно именовать это привычным термином пассионарность, которая больше ни у кого никогда и не встречалась) и связанной с этим некоторой способности к переменам, восприятию нового. Но нового отнюдь не в смысле генеральной структуры отношений, а прежде всего в смысле обновления образа жизни, особенно в кризисной, критической для него ситуации. Внеся свой заряд жизненной энергии, арабы под зеленым знаменем ислама вдохнули новые жизненные силы в древние ближневосточные цивилизации. Тюрки проделали почти то же самое с одряхлевшей арабо-исламской цивилизацией спустя полтысячелетия. Менее всего сказанное относится к монголам, ибо вся жизненная энергия монгольского этноса была отдана жестокому разрушению созданного другими, так что здесь можно было бы говорить лишь о возвращении к прошлому, к доцивилизационному прошлому… Но даже монголы, кардинально изменив облик и судьбы многих народов, сыграли немалую роль в обновлении мира.

Словом, факт остается фактом. Кочевники отличаются от земледельцев высокими уровнями энергии и динамики. Они активны и полны тем и другим, способными проявляться от случая к случаю. Проявление этой жизненной энергии везде, включая Африку, находило свое выражение в подчинении земледельцев кочевникам. Неудивительно, что по меньшей мере часть этой энергии была успешно использована той самой транзитной торговлей, услуги которой были необходимы и земледельцам, и кочевникам. Словом, выход на передний план феноменов транзитной торговли и кочевников — один из значимых моментов Востока в период средневековья.