Древнерусское право: характерные черты

Противоречивость эпохи становления нового общественного строя проявляется и в том, что, несмотря на появление государства как публично-правового образования, древнерусское право в целом, и Русская Правда в частности, носят исключительно частноправовой характер. Вообще, развитие правовых отношений, как правило, отстает от политических процессов. Государство, по крайней мере на ранних этапах, оказывается существенно более динамичной системой, чем правовая система.

Соответственно, с правовой точки зрения государство в Древней Руси не является субъектом правоотношений, здесь все субъекты — только физические лица. Даже личность самого князя, окажись он объектом преступления, рассматривалась бы, по-видимому, лишь в качестве физического лица, отличавшегося от других только более высоким положением.

Это естественно, поскольку в основе Русской Правды лежат принципы обычного права, берущего свое начало из обычая родового (соседского) коллектива, для которого все субъекты — только физические лица и все равны между собой. И хотя княжеская судебная практика начинает все более вносить субъективизм в оценку действий того или иного круга лиц и создавать правовые привилегии для тех, кто близок к нему, здесь еще нет понимания этого интереса как именно государственного, публичного, отличного от интереса конкретного лица, пусть и занимающего высокое положение. Отсюда понятно отсутствие в законодательстве среди видов преступлений категории антигосударственных преступлений.

Впрочем, Русская Правда не знает абстрактных общих понятий, таких как «преступление», «физические и юридические лица». Законодательство носило исключительно казуальный, или прецедентный характер: законодатель, вынося приговор, опирался на ранее вынесенное судебное решение по аналогичному случаю.

Древнерусское законодательство стремилось к регламентации вопросов собственности. Это проявлялось в защите собственности (как движимой, так и недвижимой), определении порядка ее наследования, выполнения обязательств в отношении нее и договоров. Но в первую очередь это касалось собственности поземельной, вопрос о которой крайне запутан в исторической литературе.

Поскольку земельная проблема Древней Руси начиная с XX в. большинством отечественных историков связывалась преимущественно с феодализмом, то, видимо, необходимо, хотя бы вкратце, остановиться па характеристике последнего, имея при этом в виду, что само это понятие у разных ученых имеет различное содержание и весьма различающиеся хронологические рамки.

В досоветской отечественной и современной историкоюридической науке феодализм рассматривается как характерная для западноевропейского средневековья договорная система политико-юридических и военных связей среди знати (феодалов)^[1], основанная на предоставлении сюзереном (сеньором) пожалований своим вассалам, в основном в форме земли и труда, в обмен на политический и военный контракт службы, скрепленный присягой. Поскольку подобный контракт мог заключаться (и заключался) неоднократно, но уже на более низких уровнях иерархии^[2], собственность на землю оказывалась раздробленной между всей группой совладельцев, сособственников, где права на землю низших участников феодально-иерархической структуры оказывались разделены с высшими. При этом низший и самый многочисленный слой социальной структуры — крестьяне — исключались из числа признанных законом собственников земли (монополия па владение феодом признавалась лишь за военно-рыцарским сословием).

Однако, возникнув как корпоративное совладение, феод постепенно все более приобретал черты индивидуально-семейной собственности с неограниченными правами прижизненного распоряжения со стороны конечного владельца-вассала. Конечно, определенные обязательства по отношению к сеньору сохранялись, однако с XII- XIII вв. баланс собственности радикально изменился в пользу первого: его платежи стали фиксированными, его наследник при условии уплаты традиционного платежа вступал во владение феодом беспрепятственно, согласие сюзерена на отчуждение феода стало чисто формальным актом. Иными словами, феод все больше становился частной собственностью его владельца.

Формой организации сельскохозяйственного производства в этом случае являлись поместья. Некогда свободная сельская община превращалась в зависимую, а нередко и крепостную, в результате чего традиционные формы общинного землевладения оказывались средством контроля феодалов над крестьянством. Обладание правом собственности на земли общины (независимо от способа приобретения этого права: будь то насилие или «добросовестная» передача) позволяло организовать выполнение крестьянами полевых и домашних работ в хозяйстве господина — домене — и несение различных натуральных повинностей с помощью передачи им в пользование определенных участков земли, обработка которых, в свою очередь, обеспечивала средства существования крестьянской семьи. Верховная власть в данной местности позволяла феодалам облагать крестьян произвольными поборами, однако объем их, как правило, ограничивался установившимися обычаями. Со стороны своего господина крестьянин получал защиту от насилий чиновников и частных лиц, тягот военной службы, освобождение от старых долговых обязательств. Поэтому нередок был добровольный переход под власть феодалов свободных земледельцев, державших свои земельные участки па началах феодального права, т. е. за обязательство несения известных повинностей.

Организация пользования землей крестьянами в рамках поместья, как и раньше, строилась на общинных началах: принадлежавшая всей деревне земля делилась на мелкие участки, которые и распределялись между отдельными членами общины; в большей части общин производились периодические переделы земли; пастбище для скота было общим, ведение хозяйства каждого крестьянина подчинялось тем правилам, которые вырабатывались на общинных собраниях.

Такая форма феодализма порождала политическую раздробленность, окончательно сложившуюся в европейских государствах к IX в.^[3] Естественно, что создание мощных централизованных государств в XV в. рассматривается как завершение феодализма, а следовательно, и Средневековья^[4].

В марксистской и основанной на ней советской историографии период Средних веков определяется как эпоха возникновения, развития и упадка феодального способа производства, основанного в первую очередь на феодальном частном землевладении, которое может существовать лишь в сочетании с мелким индивидуальным крестьянским хозяйством. Основная масса работников — крестьян при этом находится в той или иной форме зависимости от феодала-землевладельца и подвергается с его стороны эксплуатации, которая выражается в феодальной ренте^[5] (отработочная, натуральная, денежная) и осуществляется с помощью различных средств внеэкономического принуждения — насилия^[6]. Поскольку подобные отношения продолжали господствовать во многих государствах и после XV в., то становится понятным стремление историков-марксистов продлить существование Средневековья.

Иными словами, в рамках первого подхода феодализм оценивается как система отношений в среде знати, элиты средневекового общества, используя марксистскую терминологию — система внутриклассовых отношений. Сторонники второго подхода стремятся увидеть главную особенность феодального строя во взаимоотношениях между знатью и низами, т. е. в отношениях межклассовых.

При всех различиях подходов можно, однако, отметить и очевидное сходство — признание значимости для характеристики этого периода аграрных (поземельных) отношений. Добавив к этому господство монополии, этой важнейшей черты средневековых отношений, можно определить основные признаки экономической системы этой эпохи, позволяющие ограничить данный период XVI столетием^[7].

В отечественной историографии представление о средневековой Руси как феодальном государстве стало формироваться с начала XX в., благодаря в первую очередь трудам Н. П. Павлова-Сильванского. Однако, если Павлов-Сильванский рассматривал русский феодализм в традиционных категориях западноевропейской науки, относя его преимущественно к удельному периоду^[8], то со становлением марксистской историографии в СССР он начинает представляться в качестве феодальной общественно-экономической формации.

Одним из наиболее дискуссионных в советской исторической науке оказался вопрос о характере собственности на землю на Руси. Во многом расхождения объясняются различием в понимании категории «частная собственность»: одни рассматривали ее преимущественно в юридическом аспекте принадлежности определенным лицам, а другие в соответствии с марксистским подходом видели в ней прежде всего отношения между классами, основанные на присвоении и эксплуатации человека человеком.

Родоначальник марксистской концепции российского феодализма Б. Д. Греков, воспитанный, однако, на традициях досоветской исторической науки, исходя из «юридической» трактовки и полагая, что Древняя Русь полностью тождественна ее западноевропейским аналогам, рисовал картину крупного частнофеодального владения — вотчины — находящегося в полной собственности землевладельцев-бояр.

Однако более глубокое изучение источников показало явное несоответствие между предложенной Грековым схемой и реальностью раннесредневековой Руси. Не обнаружив здесь частных боярских владений и стремясь одновременно спасти идею русского феодализма, Л. В. Черепнин выдвинул концепцию государственно-феодальной частной собственности. Согласно этой концепции земля принадлежала не отдельным феодалам, а всему их совокупному классу, представителем которого выступало государство, обеспечивающее перераспределение полученной от крестьян-земледельцев ренты. Такое понимание заметно более точно соответствовало марксистскому подходу.

Сближаясь с Б. Д. Грековым в «юридической» трактовке частной собственности и не находя в древнерусской действительности крупных частнособственнических владений, И. Я. Фроянов сделал прямо противоположный Л. В. Черепнину вывод об отсутствии феодальной собственности на Руси даже в XII—XIII вв. По его мнению, «господствующее положение в экономике Руси XI — начала XIII в. занимало общинное землевладение, среди которого вотчины выглядели словно островки в море»^[9].

Возможно, именно на основе некоего синтеза идей Черепнина и Фроянова можно попытаться найти ответ на вопрос об природе собственности на Руси. Если отказаться от стремления дать обязательно классовую ее характеристику, то вывод о верховной государственной собственности на землю при одновременном сохранении права па нее за земледельческими общинами (для Средневековья вообще характерны отношения совладения) выглядит вполне удачно отображающим картину существовавших отношений.

По-видимому, правильно будет сказать, что и на Руси, как и на начальных стадиях Средневековья в Западной Европе, не существовало частной собственности в современном ее понимании, признававшем носителем прав собственности лишь отдельно взятое лицо. И здесь наиболее характерным явлением было совладение — раздробление права собственности между рядом сособственников.

Развитие отношений собственности способствовало становлению наследственного права. В наследовании имелись существенные различия в зависимости от правоспособности наследодателя. Так, у бояр и дружинников, вообще свободных людей наследовать могли и дочери, у смердов же они получали лишь часть наследства, а в случае, если они были замужем, не получали ничего; имущество считалось выморочным и поступало в пользу князя. При наследовании по закону, т. е. без завещания, преимущества имели сыновья умершего. При их наличии дочери не получали ничего. На наследников возлагалась лишь обязанность выдать сестер замуж. Наследство делилось поровну, но младший сын имел преимущество — он получал двор отца. Незаконные дети наследственных прав не имели, но если их матерью была раба-наложница, то они вместе с ней получали свободу.

Частноправовой характер отношений на Руси определялся и широким распространением договоров. Из них, а также из причинения вреда, как правило, и возникали обязательственные отношения. Порядок заключения договоров обычно был устным и сопровождался рядом символических действий: рукобитием, связыванием рук и т. п. В ряде случаев требовались свидетели. Изредка, по-видимому, использовалась и письменная форма заключения договоров (о недвижимости). При невыполнении обязательств должник отвечал имуществом или свободой.

В Русской Правде наиболее подробно регулируются договоры купли-продажи холопов, а также краденого имущества, вещей, коней, самопродажи. Договор займа в виде объекта предусматривал не только деньги, но и продукты (хлеб, мед). Зафиксировано три вида займа: обычный бытовой, упрощенный купеческий и закупничество (с самозакладом). Размер процентов зависел от срока займа (краткосрочный заем давался по наиболее высокой ставке (до 50%)). Из договоров личного найма Русская Правда упоминает лишь о найме тиуна (ключника); если при этом договор не заключался, тиун автоматически становился холопом. Упоминаются также договоры перевозки и комиссии, хранения (поклажи), последняя рассматривалась как дружеская услуга, была безвозмездной и неформальной.

Семейное право в языческой Руси естественным образом опиралось на обычаи: практиковалось похищение невест, многоженство. Так, великий князь Владимир Святославич до крещения имел пять жен и несколько сот наложниц. С приходом христианства это получило отражение в княжеских уставах и сборниках канонического права, установивших новые, пришедшие из Византии принципы — моногамию, затрудненность развода, бесправие внебрачных детей, жестокие наказания за внебрачные связи.

По византийскому праву, брачный возраст был весьма низок: 12−13 лет для невесты и 14−15 для жениха. Обручение, предшествовавшее браку, сам брак, как и другие важнейшие акты гражданского состояния (рождение, смерть), совершались и регистрировались в церкви.

И все же более всего законодателя интересуют нормы уголовного права. Именно им посвящена основная группа статей, с них начинается Русская Правда. Здесь, как и в гражданской сфере, вполне проявляется частный характер древнего права. Преступление, по Русской Правде, — это не нарушение юридических норм или княжеской воли, грозящее безопасности государства или общества, а причинение морального или материального ущерба конкретному физическому лицу или группе лиц, ущемление и попрание частных интересов^[10]. В то же время Русская Правда еще не знала преступлений, совершаемых путем бездействия.

Сам термин «преступление» не известен древности. Вместо него употребляются такие слова, как обида, сором, пагуба, протор (ущерб, убыток, потеря). Обида вовсе не означала оскорбления чести. Так называли и убийство, и неплатеж долга. Во всех этих словах на первом плане стоит определение ущерба, вреда, причиненного частному лицу или группе лиц. Иными словами, именно материальная сторона преступления занимала законодателя, а не грозящая от злой воли опасность. Он, как правило, не пытается выявить виновность преступника.

Правда, термин «вина», «повинен» встречаются уже в документах X в., в договорах с Византией 911 и 945 гг., в древнерусских церковных уставах. Но раскрыть их точное смысловое значение трудно. Лишь с очень большой осторожностью можно предполагать, что в уставах Церкви подразумеваются какие-то элементы психического или мыслительного состояния виновной личности.

Объектами преступления были личность и имущество. Факт преступления мог выражаться либо в покушении па преступление (например, обнажение меча, но без собственно удара), либо в совершенном, оконченном преступлении (убийство, кража). К наиболее тяжким преступлениям против личности закон относил убийство, нанесение увечий (усечение руки, ноги) и других телесных повреждений. Порой не менее значимыми оказывалось и оскорбление действием (удар чашей, рогом, мечом в ножнах), которое наказывалось строже, чем легкие телесные повреждения, побои.

К имущественным преступлениям Русская Правда относила разбой (грабеж), кражу (татьбу), уничтожение чужого имущества, угон, повреждение межевых знаков, поджог, конокрадство (как особый вид кражи), злостную неуплату долга и пр. Среди них наибольшее внимание Русская Правда уделяла краже (татьбе). Под ней понимались кража из закрытых помещений, конокрадство, кража холопа, сельскохозяйственных продуктов и пр. Закон столь жестко стоял на страже собственности, что допускал безнаказанное убийство вора. Одним из самых тяжких видов татьбы считалось конокрадство, что не удивительно, поскольку конь был важнейшим средством производства и передвижения, а также боевым имуществом. Известно и преступное уничтожение чужого имущества путем поджога, наказуемое высшей мерой наказания — потоком и разграблением. Такая жесткость объяснялась прежде всего повышенной общественной опасностью этого преступления, когда от одного загоревшегося строения могло сгореть целое село или даже город.

Русская Правда знает понятие соучастия (в ст. 31 разбирается случай коллективной кражи «Аще их будет 18»), однако еще не разделяет соучастников по ролям (подстрекатель, исполнитель, укрыватель и т. д.). В ней видны зачатки представления о превышении пределов необходимой обороны (если вора убьют после его задержания, когда непосредственная опасность в его действиях уже отпала, то по ст. 40 Пространной Правды следует уплатить штраф в 12 гривен). Есть и различение ответственности в зависимости от субъективных обстоятельств преступления. И хотя законодатель не видит еще разницы между умыслом и неосторожностью, зато выделяются два вида умысла — прямой и косвенный. Это отмечается при ответственности за убийство: убийство в разбое наказывается самым тяжелым наказанием — потоком и разграблением; убийство же «в сваде» (драке) — только штрафом. К смягчающим обстоятельствам закон относил состояние опьянения преступника (ст. 6 Пространой Правды упоминает случай убийства «на пиру явлено», т. е. неумышленного открыто совершенного убийства), к отягчающим — корыстный умысел (ст. 9 Пространной Правды — убийство «на разбое без всякой свады», хотя очевидно, что и на пиру можно убить умышленно, и в разбое неумышленно). Различалась в этом отношении и ответственность за банкротство: преступным считалось только умышленное банкротство. Ответственность купца за утрату чужих денег или товара видоизменяется в зависимости от того, случилась ли такая «пагуба» от Бога или по вине самого купца и т. д. Законодатель знал понятие рецидива, повторности преступления (в случае конокрадства), но еще не знал понятия вменяемости.

Субъектом преступления может быть любой человек, кроме холопа. За действия холопа отвечает его господин. В некоторых случаях потерпевший мог сам расправиться с холопом-обидчиком, не обращаясь к государственным органам, вплоть до убийства холопа, посягнувшего на свободного человека. Русская Правда ничего не говорила о возрастном цензе для преступника.

В связи с постепенным усилением роли государства и государственной власти, все активнее включающейся в процесс как оценки преступных деяний, так и определения наказания за них, существенно изменились и основные воззрения на государство. Оно начинает стремиться к тому, чтобы страх перед властью поддерживался страхом наказаний. Еще в XI в. в соответствии с Церковным правилом митрополита Иоанна к Иакову Черноризцу требовалось «яро казнити на возобранение злу». Цели, намечаемые наказанием, стали определяться исключительно государственными и общественными интересами.

Целями наказаний, предусмотренных Русской Правдой, были прежде всего возмездие, «воздаяние злом за зло»^[11], а также извлечение государством материальных выгод из имущества и личных сил преступника.

Система наказаний Русской Правды довольно проста. Первичная форма наказания в Древней Руси — месть, осуществляемая потерпевшим и его ближними. Сначала она определялась степенью разгневанного чувства и силами пострадавших. Позднее месть начинает подвергаться различным ограничениям, благодаря которым приобретает публичный характер, потому что подлежит контролю общественной власти. Ограничения мести сводятся к сокращению числа преступлений, за которые допускается месть, и сужению круга мстителей.

Краткая редакция Русской Правды знает месть за убийство, увечья, кровавые и синие раны, даже за удар рукой или каким-либо предметом, не являющимся воинским оружием, а также за кражу. За увечья мстят дети, за раны и побои может мстить лишь сам потерпевший и притом только вслед за нанесением удара.

Русская Правда Пространной редакции упоминает уже только о мести за убийство и кражу и не облагает наказанием того, кто ткнет мечом за причиненный удар. Все случаи правонарушений из мести могли подлежать судебной оценке. Суд проверял соблюдение правил мести. При этом сам суд мог присудить месть. Намек на послесудную месть содержится в Краткой редакции Правды и в летописном рассказе о суде над суздальскими кудесниками. Помимо указанных ограничений важную роль в смягчении мести играло право убежища. Местами убежищ являлись прежде всего церкви. Русская Правда в одном случае упоминает об убежище в частном доме: холоп, ударивший свободного, мог укрыться в хоромах, и господин мог его не выдать.

Таким образом, основной тенденцией в развитии такого института наказания, как месть, является ее ограничение, а в ст. 2. Пространной Правды говорится уже о полной отмене этого обычая.

В Пространной Правде упоминается наказание, назначаемое за убийство в разбое (ст. 7), поджог (ст. 83) и конокрадство (ст. 35), — это поток и разграбление. Фактически, такой вид наказания может рассматриваться как объявление преступника вне закона, по отношению к которому все позволено. Поток мог означать любые формы личных наказаний (от изгнания до убийства^[12]), а разграбление — имущественных (от конфискации до уничтожения^[13]).

Хотя и кровная месть, и поток могли завершиться смертью приговоренного, смертная казнь как самостоятельное преступление в Русской Правде не упоминается. Возможно, это следствие стремления законодателя, видящего в ней продолжение кровной мести, не создавать предпосылок для сохранения последней. Возможно, здесь сказалось влияние христианской церкви, выступавшей против смертной казни в принципе^[14].

Вообще наказание смертью и иные виды наказания, обращенные на личность, все более и более вытесняются выкупами и штрафами.

Выкуп — это денежная компенсация, уплачиваемая правонарушителем и (или) его родственниками потерпевшему и (или) его ближним при условии отказа их от мести. Обычно такой отказ от мести сопровождался обрядами, призванными устранить всякое возможное подозрение о слабости или трусости перед противником.

Сначала размеры выкупа определяются соглашением сторон, затем они постепенно фиксируются, складывается своеобразная такса, соответствующая причиненному ущербу, и закрепляется в законе. Это приводит не только к вмешательству власти в систему выкупа, но и влечет за собой разделение выплат со стороны преступника в два адреса: выкуп в пользу пострадавших и штраф в пользу власти.

В результате складывается достаточно твердая система, в которую входят следующие выкупы и штрафы.

Вира — штраф в пользу князя за убийство. Вира могла быть одинарная (40 гривен за убийство свободного человека — ст. 1 Краткой Правды) или двойная (80 гривен за убийство привилегированного человека — ст. 19, 22 Краткой Правды, ст. 3 Пространной Правды).

" Дикая" («повальная») вира — штраф в пользу князя, налагаемый на общину в случае либо отказа последней выдать своего члена, подозреваемого в убийстве^[15], либо неспособности «отвести от себя след» (т.е. снять подозрения в том, что преступление совершил кто-то из ее членов). «Дикая» вира связывала членов общины круговой порукой.

Полувира — штраф в пользу князя за нанесение увечий, тяжких телесных повреждений (20 гривен — ст. 27, 88 Пространной Правды).

Продажа — штраф в пользу князя за другие правонарушения, кроме убийства и увечья. Размер дифференцировался в зависимости от тяжести преступления (1, 3, 12 гривен).

Головничество, головщизна (плата за голову) — компенсация за убийство в пользу родственников убитого, равная вире.

Урок, протор, пагуба и др. — денежные возмещения за причиненный ущерб в пользу потерпевших от других преступлений, помимо убийств.

Применялись в Древней Руси также членовредительские и телесные (кнутом) наказания.

Наряду с этими получавшими все большее распространение в Киевской Руси наказаниями сохраняют свое значение (и временами даже преобладают) саморасправа или примирение потерпевших с нарушителями.

За преступления, относившиеся к компетенции церковного суда, применялись епитимьи — духовные взыскания, исправительные кары, налагаемые церковью на грешников, нарушивших церковные уставы. Легкой епитимьей, например, считались 500 поклонов в день. Епитимья часто соединялась с государственной карой.

Преобладание в Русской Правде именно имущественных наказаний привело ряд исследователей к мысли об отсутствии в ней разграничения между уголовным и гражданским процессами^[16]. Можно согласиться с тем, что законодатель не рассуждал теоретически, к какой отрасли права следует относить ту или иную меру ответственности, однако в практической деятельности эти понятия он фактически разводил. Так, Русская Правда за убийство предусматривала одновременно и виру, и головничество. Очевидно, что вира здесь является формой уголовной, а головничество — гражданской ответственности. Иными словами, присутствует стандартное для сегодняшнего времени сложение разных видов наказания.

Другой крайностью такого подхода является представление о том, что в Древней Руси вообще не было уголовного права. Всякого рода правонарушения, касающиеся личности или имущества, рассматривались как гражданские и влекли за собой не наказание, а лишь возмещение ущерба потерпевшему. И лишь с XIII в. постепенно на смену гражданской ответственности приходит уголовная, начинается применение наказаний. Однако существование наказаний, обращенных на личность (поток и разграбление, кровная месть) — вполне доказывают существование уголовных кар.

• [1] Классические формы такая система приобрела в странах Западной Европы.
• [2] В такой системе вассалы «верхнего уровня», сохраняя свой вассалитет по отношению к вышестоящему сюзерену, сами, в свою очередь, становился сеньорами в отношении других (следующего уровня) вассалов (и так могло происходить несколько раз). Подобная система вошла в историческую литературу под названием «феодальной лестницы» .
• [3] Отсюда возникла теория «феодальном революции» X—XI вв., резко оборвавшей непрерывное развитие сохранившегося и после германского завоевания рабовладельческого строя и в течение одного столетия установившей феодальный порядок. Сторонники этой теории связывают феодальную революцию не с варварскими вторжениями или переворотом в аграрных отношениях, а с раздроблением государственной власти, которое нашло свое наиболее яркое внешнее выражение в массовом росте замков как центров политической власти и господства феодалов во всех странах Западной Европы. Эта теория рассматривает процесс возникновения феодализма как кратковременное событие, совершившееся за тричетыре десятилетия.
• [4] По мнению ряда западных историков, даже современность содержит в себе немало принципов феодализма, понимаемого как контрактная система отношений. Феодализм, как они утверждают, был встроен в систему обычного европейского права и его основные принципы, типа опеки и брака, наследования и конфискации, продолжали существовать даже после того, как базирующаяся на них система военной службы исчезла. Причем особенно важно их сохранение в Англии, которая в XVII—XIX вв. распространила свою власть на значительную часть мира. Везде, где англичане обосновывались, они устанавливали свою систему обычного права и, таким образом, утвердили феодальные принципы во всем мире. Весь английский конституционализм, считают они, существенно феодален, поскольку основан на теории контракта в управлении. Даже Декларация независимости США XVIII в. в этом случае оказывается классическим образцом феодального неповиновения, ввиду того, что принявший ее Конгресс, перечислив тиранические действия короля, объявил колонистов больше не связанных преданностью ему. Таким образом, и либерализм XIX—XX вв. обязан базисными предпосылками феодализму. Суммируя взгляды сторонников этой концепции, можно отметить, что феодальные идеи являются одним из основополагающих устоев современной западной цивилизации, сочетая полномочия власти со свободой посредством контракта.
• [5] Рента — регулярно получаемый доход от находящегося в собственности имущества или земельного участка, не требующий от своих получателей предпринимательской деятельности.
• [6] Основные черты феодальной системы отношений (сеньориальновассальная система, «феодальная лестница», формы организации сельскохозяйственного производства и пр.) при этом не оспаривались, изменялись только общеметодологические подходы к ним.
• [7] В отечественной историографии период Средних веков делят на три основных этапа: первый — раннее средневековье или раннефеодальный период (конец V—X вв.), второй — расцвет феодализма (XI-XV вв.), третий — позднее средневековье (XV — середина XVII в.) — период разложения феодализма и формирования капиталистических отношений. Те же три этапа выделяются и в западной исторической науке, однако они отличаются и по хронологическим рамкам, и по содержанию.
• [8] В этом состоит одна из важнейших заслуг Н. П. Павлова-Сильванского, сумевшего обнаружить и проанализировать сходные формы средневековых отношений на Руси и в Западной Европе.
• [9] Фроянов И. Я. Киевская Русь: очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 317.
• [10] Может быть, первой попыткой защиты интересов государства является ст. 78 Русской Правды «О смерде», где говорится о муке смерда или огнищанина «без княжа слова» (см.: Российское законодательство X- XX веков. М., Т. 1. 1984. С. 69−70). Это, по сути, была первая попытка препятствовать посягательствам на правильное отправление правосудия, предотвращать самосуд. Недаром сама мука стоит лишь гривну, а вот штраф — от трех до 12 гривен.
• [11] Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 324.
• [12] Именно из потока вышли последующие формы наказания: смертная казнь, телесные наказания и лишение свободы.
• [13] «Потоком называется лишение личных прав, а разграблением — лишение прав имущественных, и то, и другое составляет одно наказание» (Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. С. 328).
• [14] Правда, в летописи встречается рассказ о совете епископов князю Владимиру казнить разбойников, но они же оказались инициаторами восстановления старого порядка взимания штрафов. По мнению Л. В. Милова, это объясняется вполне прагматическими причинами: доходы от судебных вир и продаж были одним из главных источников наполнения государственной казны; поэтому после того, как они перестали поступать, казна опустела. Стремление восстановить государственные доходы и привело к возвращению прежних норм (см.: Милов Л. В. Исследования по истории памятников средневекового нрава. С. 187). Именно этим Милов обосновывает и возникновение самой Русской Правды. В результате отмены смертной казни «создалась ситуация неопределенности, дававшая почву для своеволия»: с одной стороны, традиции нарушены реформой, с другой — новые законы тоже отменены: тогда-то и понадобилась Русская Правда. «Первая статья Правды Ярослава возвращает общество к прежней традиции, и именно поэтому создатель ее вынужденно декларирует общее положение о кровной мести. Но поскольку основной целью реставрации была не сама кровная месть, а возвращение к практике взимания вир и продаж, то древнерусские юристы прежде всего резко ограничили круг родственников-мстителей» (там же. С. 144, 323).
• [15] Уплата происходила только в том случае, если подозреваемый ранее участвовал в «дикой вире» .
• [16] Различие между уголовным и гражданским нравом во многом определяется различием форм ответственности: в уголовному праве — наказание, в гражданском — возмещение ущерба.