Смысл и последствия раскола

В XVII в. русское «церковное общество» считало себя единственным истинно правоверным в мире, свое понимание божества — исключительно правильным, творца вселенной представляло собственным русским богом, никому более не принадлежащим; свою поместную церковь ставило на место вселенской. В. О. Ключевский писал: «Самодовольно успокоившись на этом мнении, оно и свою местную церковную обрядность признало неприкосновенной святыней…».

Существовавшее на Руси двуперстное крестное знамение отождествлялось в народном сознании (и было официально закреплено во всех богослужебных книгах) с двумя природами Христа — небесной и земной: культ Христа к XVI в. приобрел настолько сильное значение, что воспринимался едва ли не в качестве единственной опоры евангельского учения. Патриарх Никон на первых порах ревниво заботился о сохранении двуперстия, теперь же велел предавать проклятью.

Все привычное рухнуло: не только церковь, но и общество оказались в глубоком расколе. Вот почему против Никона ополчились бывшие единомышленники — «боголюбцы» и «ревнители благочестия», к числу которых относился и протопоп Аввакум, ставший идейным вождем старообрядчества.

«Боголюбцы» во главе с Аввакумом полагали, что реформа церкви коснется только церковной организации и нравственности. Чтобы искоренить равнодушное отношение мирян к обряду, они предлагали ввести проповеди, а исправлять богослужебные книги по старинным русским рукописям, а не по греческим.

«Ревнители древлего благочестия» восприняли отмену двуперстия как предательство истинной веры. О Никоне заговорили как о предтече Антихриста, латыннике, почитателе иноземщины. «Ох, ох, бедная Русь! — восклицал Аввакум. — Чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?» Как считал В. О. Ключевский, «общество и без того уж было настроено тревожно и подозрительно вследствие наплыва иноземцев, а к этому прибавлялось еще раздраженное чувство национального достоинства, оскорбленное своею же православной братией». В глазах приверженцев старинной обрядности Никон стал проводником «еретических» новшеств и западного влияния. Но самое обидное для них было даже не в этом. Алексей Михайлович, который должен был выступить гарантом благочестия, не услышал и не оценил по достоинству их позицию. Власть демонстративно дистанцировалась от «старины».

Картина раскола у современного человека чаще всего ассоциируется с известным полотном В. И. Сурикова «Боярыня Морозова». Горящие глаза боярыни, осеняющей двуперстием сочувственно провожающих ее людей, смотрят поверх людских голов, на окна Чудова монастыря, где затаился царь Алексей Михайлович, последняя и напрасная надежда погибающих ревнителей старой веры.

Но почему раскольники обращаются к царю, если спор идет только о деталях обряда? В переписке Аввакума можно найти ответ.

Челобитные протопопа адресуются Алексею Михайловичу, потом и Федору Алексеевичу потому, что для Аввакума, как и для других ревнителей веры, царь выступает гарантом соединения двух сил: царства и священства, которое нарушено «ересью никонианской».

Таким образом, смысл раскола состоял не в в том, какие (греческие или русские) книги принять за образец непогрешимости. Принятие за идеал «благочестия» древнерусских книг означало бы восстановление в ином обличим прежней изоляционистской формулы «Москва — третий Рим». И все дальнейшие истоки культурного развития тогда следовало бы искать только в собственной традиции, отгородившись от европейского «латинства». Этот вариант не устроил бы и самих «ревнителей благочестия» во главе с Аввакумом, которые уже заявили себя как духовные просветители и обрели достаточное число сторонников, в том числе и среди ближайшего к царю окружения.

Реформы Никона, ориентированные на греческую книжность, в перспективе открывали путь к объединению всех православных церквей. Становились возможными претензии на лидерство во вселенской православной церкви, а кроме того создавались возможности для расширения культурного диалога со всей Европой.

Вот в этом выборе между изоляционизмом и открытостью и заключалась истинная подоплека религиозных споров вокруг реформы.

Так в XVII в., пожалуй, впервые в русской истории созрел внутренний культурный конфликт, широко распространившийся на все области жизни, документальными свидетельствами которого стали мятежи и мощный разинский бунт, разлад между светской и духовной властью, сомнение духовенства в истинности своих духовных корней, породившее разномыслие, протест и желание обрести новых учителей в Западной Европе.

Во многих деталях жизни этого времени проявлялось стремление не к «уединению», а к открытости. 17 января 1647 г. Алексей Михайлович подписал указ, запрещающий работать по воскресеньям, а еще раньше — указ о государственной монополии на продажу «табачного зелья», за которое прежде людей отправляли на каторгу.

Показательно, что резиденция Никона в окрестностях Москвы была названа Новым Иерусалимом, что было демонстрацией грекофильства и претензией на вселенские установки ее владельца. Воссоздание на берегах Истры иерусалимских святынь имело целью не только воплотить в камне вынашиваемую Никоном идею о главенствующей роли русской церкви, но и показать особое положение ее пастыря. Монастырские постройки в Новом Иерусалиме стали редким примером прямого идеологического и политического назначения архитектуры.

Напомним, что патриарх предпринял попытку поставить духовную власть выше светской и даже стал именоваться великим государем. На этом фоне цели «ревнителей старой веры» были более приземленными и предполагали всего лишь подтверждения автокефальности русской церкви и самоизоляции Московского царства с неясной исторической перспективой.

Еще одна характерная черта духовного раздора проявлялась в том, что сколь бы реформаторской ни была главная установка, ее пропаганда и способы проведения в жизнь соответствовали традиционному менталитету. Отвергнутые старые обычаи объявлялись искажением старины, а новые порядки — настоящим наследием отцов. Понятия «старое» и «новое» использовались с зеркальной противоположностью в устах оппонентов. Так в национальной ментальности были заложены семена того псевдовыбора, который через два столетия стал предметом интеллектуального спора новых «западников» (новаторов) и славянофилов (традиционалистов). Обсуждение «русской идеи» в XIX в., таким образом, было продолжением того, что было начато в веке «бунташном».

Борьба между сторонниками традиции и «новой веры» в XVII в. закончилась в пользу последних. Официальная церковь победила, хотя сам Никон поплатился за свои притязания стать московским «папой». Дело в том, что нововведения Никона в конечном счете имели целью укрепить авторитет церкви как выразительницы высших интересов общества. Рано или поздно, но недовольство «боголюбцев» жесткими и решительными нововведениями Никона должно было соединиться с царской немилостью. Так и случилось. Окрепшая светская власть призвала греческих патриархов, теперь уже в качестве судей над самоуверенным Никоном. 12 декабря 1666 г. на церковном Соборе его лишили патриаршего сана и отправили в Белозерский Ферапонтов монастырь. С 1676 г. низложенный патриарх находился в Кирилловом монастыре, где и завершилась его жизнь.

Итак, острый спор о том, что же выше — «священство или царство», был еще раз выигран царем. Очередная победа светской власти над церковной стала предпосылкой к уничтожению в России патриаршества и секуляризации церкви, что и сделал через полвека Петр 1.

Тем временем официальная «никонианская» церковь старалась остановить раскол. Собор 1666 г. попытался призвать к порядку Аввакума. Его долго уговаривали, советуя смириться и принять церковные нововведения, но все было напрасно. Однако движение борцов за старую веру было обречено. Россия уже шла по пути секуляризации. В 1667 г. непокорные борцы за старую веру были отлучены от церкви. Народное православие разрывает с церковной иерархией и государственной властью.

С конца XVII в. народное православие начинает поиски потерянного истинного православного царства. С этим связаны легенда о Граде Китеже, скрытом под толщей озерной воды от непосвященных, поиски безгрешной и счастливой земли — Беловодья. В результате раскола в обществе усиливаются апокалипсические настроения. На этой почве возникает сверхаскетическая «капитоновская ересь», предлагавшая путь к спасению через умерщвление плоти и личную святость, минуя церковь и священство.

Неистовый протопоп Аввакум обосновал свой вариант спасения через «огненную жертву». Эпидемия самосожжений охватила Север России, куда уходили с насиженных мест многочисленные его последователи. Это была попытка Страшного Суда, который должен покарать отступников и спасти «истинно верующих». Позднее эсхатологическое самосознание раскола нашло более спокойную форму спасения в жизни посредством замкнутых старообрядческих общин. Но старообрядческие «гари» случались и в XVIII, и даже в XIX в.

Таким образом, накопленных культурных сил и социального опыта не хватило для реформации как смены ценностных ориентиров. Вместо этого произошло нравственное и духовное раздвоение русского общества. Результат религиозной реформы получился иным, нежели декларированные ею цели. Вместо восстановления устоев Московского царства в русской жизни были совершены «ревизия», перерегистрация и частичная переоценка прошлого наследия. Этот итог эпохи раскола дает основание сравнивать религиозную реформу в России середины XVII в. с Реформацией и Контрреформацией в Европе.