Пушкинский праздник 1880 г. в судьбе русской культуры

В июне 1880 г. в Москве состоялись торжества по случают открытия памятника А. С. Пушкину на Тверском бульваре у Страстного монастыря. Впервые в России открывался памятник литератору. Он создавался по инициативе общественности и на частные пожертвования. Это событие, организованное интеллектуальной общественностью, можно считать ключевым моментом национального самосознания новой России. Организатором праздника было Общество любителей российской словесности (основанное в 1811 г., возрожденное в 1856 г.).

В Москве собрался цвет русской культуры, возбудив этим повышенное внимание публики. 22 газеты и журнала, внесенные в официальный список делегаций, — лишь малая часть представителей прессы, присутствовавших на церемонии. Приглашены были Т. Карлейль, У. Маккензи, В. Гюго, Г. Флобер, А. Рембо, А. Теннисон, Л. Леже. Приехал, впрочем, только последний. Но зато присутствовали все дети и родственники поэта, его друзья, лицеисты.

В ходе общественных мероприятий пришло острое осознание преемственности русской культуры, чувство национальной гордости. Пушкин предстал собственной историей, своего рода «античностью» новой русской культуры. Появилось ощущение «взрослости» культуры, имеющей собственную «биографию».

Кризис передвижнической культуры в конце 70-х гг. остро поставил вопрос об истории российской культуры, о ее корнях. Торжества 1880 г. давали шанс положить первый камень в основание модели культуры, альтернативной передвижничеству. Прогремевший несколькими месяцами ранее взрыв бомбы террористов в Зимнем дворце привел в замешательство и власть, и общество, демонстрируя кровавый итог нигилизма. Общество словно замерло в ожидании истинного слова — и его ждали, как всегда, от литературы.

Выступить на торжествах попросили признанных лидеров словесности: И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, а также Д. В. Григоровича, А. Н. Островского, Я. П. Полонского, А. Ф. Писемского, Л. Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А. А. Фета. В начале праздника И. С. Тургенев, признанный «король литературы», оказался в центре внимания. Его речь на первом публичном заседании ОЛРС была хороша, но она не прозвучала как Слово, произнесенное к тому же тихим и невыразительным голосом.

Зато реакция на речь Ф. М. Достоевского, произнесенная в третий, последний день праздника, превзошла все, что можно было предвидеть в самых смелых ожиданиях. Она произвела на публику и собравшихся литераторов ошеломляющее, громовое впечатление, поскольку писатель высказал идею, которая подсознательно уже зрела в обществе. Заседание было прервано, «публика бесновалась». И. С. Тургенев уступил Достоевскому честь увенчать венком бюст Пушкина, что означало символическое признание Достоевского «королем русской литературы».

Общество любителей российской словесности в своем отчете свидетельствовало: «Когда Достоевский кончил, вся зала была духовно у ног его. Он победил, растрогал, увлек, примирил… У мужчин были слезы на глазах, дамы рыдали от волнения, стон и гром оглашали воздух…» В тот же вечер Ф. М. Достоевский описывал свои впечатления в письме к жене: «Когда же я провозгласил в конце о „всемирном единении людей…“ то зала была как бы в истерике, когда я закончил… рев… вопль восторга. Люди незнакомые… плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить».

Что же это была за речь? В речи Достоевского впервые после спора «западников» и «славянофилов» была сформулирована иная национальная идея. Он обосновывал историческую миссию русской нации как носителя общечеловеческой культуры, подчеркивая, что «стать настоящим русским… значит стать братом для людей, всечеловеком…» Пушкин виделся Достоевскому образцом такого «всечеловечного» национального поэта. В его умении усваивать иную культурную традицию, в его «всемирной отзывчивости» Достоевский увидел главное свойство всей русской культуры, обещающее ей великое будущее.

Пушкинская речь Достоевского стала событием потому, что подводила итог полуторавековому спору о месте русской культуры в системе мировой цивилизации. Писатель выразил убеждение, что национальная культура со времен Пушкина освободилась от европейских пеленок, стала самостоятельной и самоценной частью мировой цивилизации. «Комплекс неполноценности», выражением которого стал спор «западников» и «славянофилов», был преодолен. Он завершился универсальной формулой: истинно национальная культура не может не быть всемирной. Таким образом, период становления русской культуры нового времени был завершен.

Праздник был оценен как «акт самоосмысления», свидетельствующий о том, что «нация, наконец, готова участвовать в решении собственной судьбы». Слова «общество», «интеллигенция» обретали реальный исторический смысл.

Русская культура выносила на поверхность творческой жизни систему ценностей, радикально отличавшуюся от той, что исповедовала нигилистическая молодежь 60—70-х гг. В «Записках из подполья» есть пространный монолог о типе русских «романтиков», в облике которых угадывались черты «борцов за народное счастье». «Свойство нашего романтика — это все понимать, все видеть… и ни с чем не примиряться… не терять из виду полезную практическую цель… и в то же время „прекрасное и высокое“ по гроб своей жизни в себе сохранить нерушимо. Широкий человек наш романтик и первейший плут из всех плутов… и каких чинов достигает!..».

То, что Достоевский называл «романтизмом», «прогрессивными» идеями, для него означало дьявольское начало, бесовщину. К счастью люди приходят только через покаяние, обновление души и внутреннюю свободу. А «общественное счастье» всегда плодит обиженных и обойденных благами.

Судьба русского духа и судьба самой России, по мнению Ф. М. Достоевского, решалась не изменением внешних обстоятельств жизни, а внутренним противоборством Добра и Зла. Этой проблеме посвящен его роман «Бесы», написанный под впечатлением реальной истории террористов-народников. Бесчеловечный проект шигалевского.

«рая» напрямую выводит писателя к мистическому образу «слезинки ребенка» как невозможно огромной цены общечеловеческого счастья. Исследование практики аморализма на пути к «всеобщему счастью» приводит Достоевского к предвидению творческой бесплодности революции. Аморализм и насилие не могут иметь творческого, созидающего потенциала. В первую очередь они разрушают человеческую душу, а не внешние обстоятельства жизни. Это те же искушения Великого Инквизитора в романе «Братья Карамазовы»: земное счастье в обмен на свободу и достоинство души.

Противовес грозящей антихристовой шигалевщины Достоевский искал в покаянии и освобождении души. Так родилась его знаменитая формула «Красота спасет мир». Тема «бесов», споры о которой не исчерпаны и по сей день, состоит в постановке глобальной проблемы Добра и Зла, божественного и дьявольского в человеческой душе. Не случайно философы начала XX в., авторы сборника «Вехи», обращались к Достоевскому как к интеллектуальному союзнику в развенчании мифов русской интеллигенции о революции и социализме.

Особенно много обращался к произведениям Ф. М. Достоевского Н.А. Бердяев, который увидел в «Легенде о Великом Инквизиторе» из романа «Братья Карамазовы» модель революции: «Великий Инквизитор хочет снять с человека бремя свободы. …Он сулит людям счастье, но прежде всего презирает людей, так как не верит, что они в силах вынести бремя свободы, что они достойны вечности… устраивает их жизнь, отвергнув для них, слабосильных и жалких, все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного». Почти за полвека до государства «всеобщего счастья» Ф. М. Достоевский выявил всю безнравственность счастья без права выбора, счастья сытого раба, а также антихристову сущность дающего счастье в обмен на свободу. «Дух самоуничтожения и небытия» — истинное название социализма, который искушает человека «хлебом земным».

Начиная с Достоевского новая парадигма культуры пыталась вести отсчет от высшего смысла человеческого бытия, «завоевать вечность», не разменяв ее на сиюминутную сытость.