Герои и идеалы реалистической литературы начала XX в

Трансформация критического реализма.

Традиция русского критического реализма претерпела существенное изменение. Среди ее представителей (И.А. Бунин, В. В. Вересаев, Н.Г. ГаринМихайловский, В.Г. Короленко) звездами первой величины были А. П. Чехов и Л. Н. Толстой, которые своим творчеством демонстрировали сугубо индивидуальные творческие позиции, едва укладывающиеся в само понятие «реалистической литературной школы». Их произведения можно рассматривать как уникальный вариант классического реализма, его завершающий аккорд в русской культуре.

С «Анны Карениной» Л.Н. Толстого и до его «Воскресения» в русской литературе утвердился роман, в котором главное место заняли судьбы людей, их переживания, а обличение «общественных условий» отошло на второй план. В книгах Л. Н. Толстого исчезли «типические герои» и появились обыкновенные люди со своими страстями, недостатками, индивидуальной мотивацией поступков. На вопрос, умна ли Наташа, Андрей Болконский отвечал, что она «не удостаивает быть умной», она «и так счастлива». Анна Каренина впервые поняла, что не любит своего мужа в тот момент, когда, слушая его очередные нотации, она вдруг подумала, «зачем у него такие уши?». Роскошь сюжетной конструкции, неторопливость повествования, индивидуальная мотивация поступков и слов героев романа находит в творчестве Л. Н. Толстого свое полное выражение и завершение.

У толстовского литературного стиля есть одна удивительная особенность, которая всегда привлекала людей основательных, — честный поиск истины. Автор никогда ничего не знает заранее, но, с трудом найдя чаемую истину, готов долго объяснять читателю, в чем именно состоит преимущество найденного. Желая точно воспроизвести открытую мысль или чувство, он долго и скрупулезно очерчивает ее контуры, не останавливаясь перед повторами, цепочками повторяющихся рассуждений — каждое последующее все выразительнее, все точнее, все ближе по значению к утверждаемой мысли или чувству. Эта предельная художественная искренность Л. Н. Толстого одних раздражала, других восхищала, но всегда утверждала мощь и серьезность его таланта.

Нов последнее десятилетие жизни знаменитого писателя волновали не столько вопросы творчества, сколько смысла жизни и путей нравственного совершенствования человека. Его повести «Смерть Ивана Ильича» и «Крейцерова соната» поднимали глобальные философские вопросы смысла жизни и смерти. О переломе в своем мировоззрении Л. Н. Толстой писал: «Со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга — богатых, ученых — не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл».

В начале века им были написаны почти все труды по нравственной философии, которое часто именовали «толстовством».

Между тем исходная его мысль предельно проста: жизнь меняется только тогда, когда меняется сам человек, а не внешние условия его жизни. Развитие — это самосовершенствование человека. Современная Л. Н. Толстому технизация жизни страшила писателя не бездушием машины, а бездушием людей, которые их изобретают. В трактате «Конец века» он писал, что цивилизация — это не цель, а только средство. Технические новшества могут быть и злом, и благом, в зависимости от того, какие силы властвуют людьми. Точно так же и «печать может распространять добрые чувства и мудрые мысли, но еще с большим… успехом — глупые, развратные и ложные».

Для чего мы живем — главный вопрос «позднего» Толстого. «Выскочившие на мгновение из небытия в жизнь прекрасную, радостную, с небом, солнцем, лесами… блаженством любви… к добру и ко всему живому», люди не умеют ценить счастья жизни. Вместо этого они уродуют землю «десятиэтажными домами, мостовыми, дымом, копотью», строят железные дороги, покупают ненужные товары, убивают друг друга. Выход один — жить «по любви», перестать лгать себе и другим.

Сам Л. Н. Толстой принадлежал к тому типу людей, для которых невозможна сделка с совестью и невыносимо лгать даже самому себе. Доктрина «жизни не по лжи» началась именно с него. Он переживал глубокий кризис культуры XIX в. как собственный творческий путь и личную судьбу. Покорив вершины художественного мастерства, он пришел к выводу, что искусство — ложь и, по сути, отказался от писательства. Последние его произведения — попытка передать свои убеждения без ухищрений искусства. В споре между проповедником и художником последний берет верх. По его собственному определению, творческое уединение равноценно эгоизму, самоупоению, гордыне, т. е. греху. И напротив, идея растворения во всечеловеческом, по словам В. В. Набокова, «означала Бога — Богав-людях и Бога-всеобщую любовь».

В стремлении донести до всех найденную им истину о решающем значении «любви к дальнему» и «любви к ближнему» для организации истинно правильной общественной жизни, о необходимости «истинного христианства» писатель пишет ряд обращений. Они адресованы к «царю и его помощникам», «к рабочему народу», к солдатам, офицерам и фельдфебелям, к духовенству и политическим деятелям, к революционерам и, наконец, уже перед смертью — «к людям-братьям». Толстовский призыв отвернуться от внешней жизни, обратиться к душе, которая зовет к «благу любви», был услышан только некоторыми интеллигентами, ищущими способа «жить не по лжи».

Однако благостный образ яснополянского мудреца не соответствовал реальному облику этого удивительного человека. Все, кто близко соприкасался с Л. Н. Толстым, отмечали его гордыню, противоречивость натуры. В чем только не обвиняли его интеллигенты различного толка, называя учение Толстого «ложной мудростью». Начало века было ознаменовано для писателя резким разрывом с официальной идеологией. В феврале 1901 г. Синод вынес постановление об отлучении мудреца от Православной церкви как «врага Христовой веры», глумящегося над ее святынями. Но главное преступление его состояло в приоритете разума, в человеческой гордыне: «В прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа, и на Христа Его, и на святое его достояние».

Сам Толстой объяснял произошедший разрыв с Православной церковью тем, что «полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете». Что же это, как не гордость человеческого ума? Не таким уж смиренным предстает великий мудрец. Ведь описанная им в романе «Воскресение» сцена святого причастия, которая так возмутила церковные власти, никогда не подвергалась сомнению им самим. Если Толстой и ошибался, то и сама ошибка, и цена, заплаченная за нее, столь же величественны, как фигура мятежного старца. Толстовское понимание христианства переводило его заповеди в каждодневную жизнь и не нуждалось в ритуалах и чудесах. «Высокое небо» Аустерлица, увиденное умирающим Андреем Болконским, и есть Бог, поскольку душа отозвалась ему новым пониманием своего предназначения на земле: не убивать друг друга, а любить. «Наивный» морализм Л. Н. Толстого, не востребованный ни современниками, ни потомками, лежит драгоценным грузом в «копилке» русской культуры как возможность иных отношений между людьми. Открытый им закон — «Зло нельзя уничтожить Злом, и Добро рождается только от Добра» — не только современен открытию А. Эйнштейна, но и равновелик ему.