Смех А. П. Чехова в русской культуре

Имя А. П. Чехова до сих пор вызывает некоторое замешательство у литературоведов: его почти невозможно причислить к какому-либо течению. А. П. Чехов оказывается слишком отстраненным от общих тенденций времени. Действительно, ему был глубоко чужд и профитизм (profit — польза, быть полезным) Л. Н. Толстого, и революционная устремленность А. М. Горького, и философичность символистов.

За внешней простотой его произведений кроется глубокая жизненная философия, которая не поддается критическому анализу. Обыкновенность языка его произведений никто не смог повторить. А мимолетность «картинок» в пестроте его рассказов складывается в монументальное отражение всей русской жизни того времени. Почитатели таланта А. П. Чехова говорили о том, что мир его героев столь велик и разнообразен, что если бы сама Россия каким-то чудом исчезла с лица земли, то ее можно было бы воссоздать по материалам произведений писателя. Не отдавая предпочтение никому, писатель создает грандиозную галерею персонажей русской жизни: инженеры, учителя, врачи, газетчики, крестьяне, служащие, присяжные поверенные, дантисты, рабочие, актеры, дачники, священники и т. д.

Все признавали высокий талант писателя, а сам он, кажется, поверил в свое литературное призвание последним. При «революционности» перемен, сделанных им в искусстве словесности, его появление в литературе произошло тихо, будто бы несерьезно — в отличие от громогласного вхождения А. М. Горького или многообещающего Л. Н. Толстого. «Чистый» писатель А. П. Чехов, чуждый честолюбивых литературных и общественных планов, совершил самую глубокую революцию в русской классической литературе, став ее завершающим венцом. После десятилетия исключительно серьезной реалистической литературы в конце 80-х гг. раздался негромкий смех А. П. Чехова, который, однако, возвещал конец классического реализма.

«Убийцей реализма» называл Чехова А. М. Горький. Первой и наиболее легкой его «жертвой» пал роман — гордость классической литературы XIX в. А. П. Чехов предложил такой язык реалистической литературы, в котором роману места не было. Сам писатель совершенно искренне несколько раз пытался написать настоящий роман и даже написал. Правда, обе «части» романа с соблюдением классических его условностей у А. П. Чехова заняли ровно 14 строк. Он обладал уникальным умением вложить романный смысл и романное содержание в объем рассказа. Можно сказать, что чуть ли не каждый его рассказ — «свернутый» роман, с намеченными характерами, судьбами, переплетениями судьбы и поступков героев. Некоторые рассказы даже носят подзаголовок «роман». Его «Жалобная книга» (1884) — это целая россыпь «микророманов», которая делает ненужным их написание — все понятно и так.

А.П. Чехов «обыгрывает» многие существующие литературные формы так, что их существование в первоначальном виде становится невозможным. Даже уникальная форма романа-монолога, так блистательно представленная Ф. М. Достоевским, у А. П. Чехова переродилась в рассказ-монолог. Вот его «Раздумье»: «Вечер должен быть удачным… Так, кажется, ничего не забыла… три фазана, свежая икра, итальянский певец, живые стерляди, знаменитый художник, земляника, два генерала, осетровый балык, известный писатель… Да, кажется, все!» Это — весь «рассказ» от первой до последней строчки. Сколько характеров, какая зарисовка среды, сколько сатиры — в несколько строк.

Литературное новаторство А. П. Чехова проявилось и в радикальном изменении жанров рассказа и драматической пьесы. Его рассказы и пьесы фактически не имеют завершения, развязки — так бесконечна сама жизнь. Они лишь предварительные поиски, стремление к настоящему. В одном из писем к поэту А. Н. Плещееву в 1889 г. писатель заявлял, что хочет показать, насколько «жизнь отклоняется от нормы». И добавлял главное: «Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. …Буду держаться той рамки, которая ближе сердцу… абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества…».

Развязка сюжета в чеховских рассказах чаще всего остается неопределенной, писатель избегает нравоучений и абсолютных истин. Он здравомыслящий человек в подступающем безумии XX в. Может быть, за это его так любили и любят до сих пор читатели. Зажатый между катастрофическим будущим русской литературы «социалистического реализма» и пережившим свое время яснополянским пророком, А. П. Чехов являет собой аномалию, воплощение сократовского незнания «нормы» и потому — чуда, подобного «чуду» Пушкина.

Сюжет, исходная идея литературного произведения в творчестве А. П. Чехова окончательно теряют свою значимость. В разговоре с В. Г. Короленко писатель объяснял, как он сочиняет свои рассказы. Показал на пепельницу — «хотите, завтра будет рассказ. Заглавие — „Пепельница“». Рой образов, сам сюжет рождаются из творческой лаборатории, воображения самого писателя, а не берутся «из жизни». Новая эстетическая парадигма заключалась не в том, чтобы «отражать» реальность (как у реалистов) и не в строительстве новой реальности (как у символистов), а в простом и «задушевном разговоре наедине» с читателем.

Эта творческая установка не раз вызывала раздраженное недоумение критики. Мэтр народничества Н. К. Михайловский с досадой упрекал писателя в «безразличии и безучастии», с которой он «направляет свой превосходный художественный аппарат на ласточку и самоубийцу, на муху и слона, на слезы и воду». «Неразборчивая растрата большого таланта» вызывала упреки критики, но не читателей. То, что, с точки зрения прежней эстетической теории критического реализма, было случайным и неважным, в новой иерархии значений приобретало высоту человеческого бытия. Что стоит в человеческой жизни между датами рождения и смерти? «Подробности жизни», — отвечала литература «чеховского типа». Тем самым А. П. Чехов совершил подлинную «литературную революцию», сделав писателя не учителем, не пророком, не теургом, а мирным собеседником и добрым соседом рядового, массового читателя. Фактически А. П. Чехов занял место между двумя гигантами — Достоевским и Толстым, создав собственную модель русской литературы.