Труды европейских ученых по истории ислама и его культуры

Успехи изучения в Европе истории мусульманского мира находились, конечно, в зависимости от общих успехов исторической науки и установления требований, которым должны удовлетворять научные исследования. При исключительном господстве религиозного миросозерцания не могло быть ни беспристрастного отношения к чужой религии и ее деятелям, ни понимания хода исторических событий как закономерного явления, независимого от воздействия стоящих вне мира сил; прогресс в исторической науке выражался в то время главным образом в заботе о возможной полноте материала. Составлявшиеся в XVI и XVII вв. сборники фактических сведений сохраняли значение еще долгое время после того, как прежнее освещение фактов уступило место новому; составленным в начале XVII в. сборником данных о крестовых походах, тенденция которого видна из его заглавия «Gesta Dei per Francos», пользовались еще долгое время спустя как сводом фактического материала. Для изучавших историю мусульманских народов такое же значение имела «Bibliotheque Orientale» д’Эрбело (1625—1695) — свод сведений по истории мусульманского мира, расположенных в алфавитном порядке. Такие же труды под тем же заглавием, обыкновенно на латинском языке («Bibliotheca Orientalis»), составлялись и другими учеными; но труд д’Эрбело по полноте сведений значительно превосходит все другие и наглядно показывает, какое огромное количество рукописей уже в то время перешло из мусульманских стран в библиотеки Европы. Д’Эрбело никогда не был на Востоке и работал исключительно по рукописям Французской Королевской библиотеки; значительная часть тех сочинений, на которые он ссылается, остается не изданной и до сих пор, так что труд д’Эрбело и теперь не вполне утратил свое значение, хотя пользоваться им, конечно, приходится с большой осторожностью.

Гуманизм XV—XVI вв. и «просвещение» XVIII в. столь же мало способствовали беспристрастной оценке культуры ислама, как средневековое церковное направление. Естественным последствием одностороннего увлечения классической древностью было одностороннее отрицательное отношение к Востоку и к созданным им положительным религиям — еврейству, христианству и исламу. Из больших исторических трудов эпохи просвещения более всего влияния на широкий круг читателей, отчасти и на научную литературу, имела «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона (1776—1788). Основная точка зрения Гиббона, что главной причиной упадка античной культуры и торжества варваров была победа религии, т. е. христианства, теперь признана несостоятельной; тем не менее установленное им отрицательное отношение ко второму, христианскому Риму едва ли и теперь может считаться пережитым, хотя история Византии теперь изучена гораздо основательнее, чем в конце XVIII в. Почти такой же популярностью пользуются в английской литературе и до сих пор главы труда Гиббона, касающиеся истории ислама, халифата, персидских и турецких династий. О «блестящих достоинствах» этих глав говорят еще издатели новейшей «Кембриджской средневековой истории» (1913); английские ориенталисты, даже современные, в исторических трудах редко обходятся без ссылок на Гиббона, хотя сам Гиббон говорит о крайней скудости материала, бывшего в его распоряжении. По его словам, он в восточном мире был бы совершенно слеп без д’Эрбело и Дегиня (автора истории гуннов и других турецких народов, 1756—1768, составленной на основании китайских и арабских источников). Тем не менее Гиббон решается высказывать такие обобщения, как мнение о сохранении исламом, в противоположность христианству, первоначальной простоты и мнение о незнакомстве азиатов «с искусством и гением истории» (art and genious of history); в последнем случае он ссылается на слова Дегиня о двух типах арабских историков-летописцев, ограничивающихся сухим изложением фактов, и риторов, у которых на две страницы текста приходится только несколько строк фактического сообщения.

Популярности труда Гиббона, особенно на его родине, способствовали его блестящие литературные достоинства. Автора сравнивали с Фукидидом и Тацитом; подражанием Гиббону объясняется, вероятно, заглавие наиболее популярного английского труда по истории халифата: «Халифат, его возникновение, упадок и разрушение» (The caliphate, its rise, decline and fall, 1891; 2-е изд.: 1892) Вильяма Мьюра (Muir). Тому же англо-индийскому ученому принадлежит ряд сочинений по истории домусульманской Аравии и деятельности Мухаммеда. Составленная им четырехтомная биография пророка (The Life of Mahomet, 1858 и 1861) до сих пор рекомендуется в Индии как пособие для изучения ислама, и ссылки на нее в английской литературе встречаются постоянно, хотя она несвободна от религиозной полемики и не отличается научным беспристрастием. К Мьюру относятся слова Дози, отнюдь не пристрастного в пользу Мухаммеда, о «странном впечатлении, которое производит англичанин, в сильной степени проникнутый узким догматизмом, свойственным его народу, и в то же время требующий от мусульман вполне независимого отношения к преданиям о начале своей религии». В 1912 г. вышло новое издание этой биографии пророка (редактор Т. Н. Weir), с поправками, о которых новейший исследователь (Н. Lammens, о нем ниже) говорит как об «insignifiantes retouches».

Книга Мьюра о халифате, по мысли автора, должна была восполнить пробел в английской литературе, т. е. была написана исключительно для английских читателей. Первоначально автор хотел сократить и приспособить для более обширного круга читателей свой труд по истории раннего халифата (1883), продолжив его до падения аббасидской династии, но материал оказался обильнее, чем он ожидал, и объем книги вышел более значительным. Об отношении своей книги к существовавшей в то время литературе автор не говорит; о труде Вейля (о нем см. ниже) он дает очень благоприятный отзыв и признает, что чем больше проверять этот труд по источникам, тем сильнее впечатление, производимое обширностью познаний, неизменной аккуратностью и беспристрастным суждением автора. Главными источниками были для Мьюра, как для всех авторов подобных общих очерков, Табари и Ибн ал-Асир; к другим он обращался редко; о рукописных источниках он не упоминает. На литературу предмета обращается мало внимания, не делается также попыток систематически проверять обширные компиляции по доступным более ранним источникам; Ибн ал-Асир назван «исключительно беспристрастным» летописцем, хотя в литературе было высказано и другое мнение; де Гуе в 1871 г. в предисловии к изданию своих «Fragmenta historicorum arabicorum» обвиняет Ибн ал-Асира в прославлении Аббасидов, умолчании об их постыдных делах, уменьшении заслуг Омейядов. Отсталость сравнительно с уровнем современной автору науки заметна также в его транскрипции собственных имен, личных и в особенности географических, в несколько поверхностных суждениях о мусульманстве, его политической жизни и культуре, и в особенности в морализующем тоне, напоминающем Гиббона. С видимым сочувствием автор выписывает из Гиббона место о халифе Му’тасиме (833—842), о разрушении им цветущего города Амория и о помощи, оказанной им бедному старику, с риторическим вопросом в заключение: «О каком из этих поступков он думал с большим удовольствием, когда его позвал голос ангела смерти?». Возвращение культурного мусульманского мира к полуварварской жизни ставится в зависимость от многоженства, легкости развода, рабынь-наложниц и закрывания лица чадрой.

Тем не менее можно пожалеть о том, что труд Мьюра так мало известен вне Англии. Помимо литературных достоинств книги, написанной слогом Гиббона, можно поставить автору в заслугу, что тенденциозное отношение к исламу не мешает ему отдавать справедливость идейным людям, стоявшим во главе мусульманской общины, в особенности Омару I и Омару II. Вообще он старался избегать пристрастия и односторонности в суждениях об исторических деятелях, отдавать справедливость всякому доблестному и великодушному поступку. Отдавая вообще предпочтение Омейядам перед Аббасидами, он, однако, признает блестящие черты царствования Харуна ар-Рашида и Мамуна и находит чрезмерными нападки Вейля, «вообще столь спокойного и беспристрастного в своих суждениях», на Харуна; мы не находим в его книге обычных у немецких ученых чрезмерно резких выражений по отношению к Востоку и его правителям. В области исторической критики его взгляды иногда представляют шаг вперед в науке; уже им было высказано мнение, что так называемый договор Омара с христианами, принимавшийся на веру всеми немецкими учеными, должен быть признан подложным, что было осязательно доказано лет десять спустя, путем сопоставления известных источников, Медниковым. Некоторые фактические недосмотры, допущенные Мьюром, были исправлены в 3-м издании (1899); большее число поправок и дополнений заключает в себе издание 1915 г. (редактор — тот же Т. Н. Weir). Приняты во внимание результаты новейших исследований, особенно в области хронологии, включен перевод главы о хорасанских событиях, предшествовавших аббасидскому движению, из книги Вельхаузена (о ней дальше). К сожалению, исключены замечания о мнимом договоре Омара, вероятно, под влиянием чрезмерного доверия к трудам немецких ученых.

Авторитетным трудом по политической истории халифата долгое время оставалась, отчасти остается и теперь пятитомная «Geschichte der Chalifen» Густава Вейля (1846—1862). Как для Мьюра, так и для Вейля история халифов была продолжением труда о Мухаммеде (Mohammed der Prophet, sein Leben und seine Lehre, 1843). Приблизительно в то же время (1847) появился труд французского профессора Коссен де Персеваля по истории арабов до ислама, при Мухаммеде и до объединения всех арабов под властью Омара в 640 г. Эрнест Ренан был склонен отдавать труду своего соотечественника предпочтение перед трудом немецкого ученого. Ошибка Вейля, по его словам, заключается в том, что он слишком доверял турецким и персидским источникам, не имеющим для данной эпохи почти никакого значения. Строго критического отношения к источникам по истории Мухаммеда, с отделением первоисточников от компиляций, нет ни в труде Вейля, ни в труде Коссен де Персеваля; в этом отношении оба труда устарели после появления книги Шпренгера «Das Leben und die Lehre des Mohammad» (1861—1865). Попытки критического рассмотрения, с точными ссылками, истории халифата в целом, с использованием всего материала, сделавшегося доступным после Вейля, до сих пор не было; «Историю халифов» Вейля поэтому можно признать устарелой только в отдельных ее частях.

Возможность появления такого труда в половине XIX в. объясняется, конечно, достигнутыми к этому времени успехами востоковедения вообще и немецкого востоковедения в частности. Значение немецкого востоковедения тесно связано с установлением в Германии во второй половине XVIII в. методов и задач классической филологии, сделавшейся потом образцом для всех отраслей филологической науки, в особенности по приемам критики текста. Влияние классической филологии на арабскую сказалось уже в том, что к числу лучших немецких арабистов второй половины XVIII в. наряду с богословом Михаэлисом (1717—1791) принадлежал филолог-классик Рейске (1716—1774). Для изучения арабских текстов Рейске пришлось отправиться в Голландию, где возрождение востоковедения было связано с деятельностью богослова Шультенса (1686—1750); лейденский университет еще в XVII в., благодаря торговым связям Голландии с Востоком и деятельности ориенталиста Варнера, приобрел значительное собрание восточных рукописей, тогда как при немецких университетах таких собраний в то время не было. Михаэлис перед задуманной им и осуществленной на средства датского правительства экспедицией на Восток (1761— 1767) послал своего ученика фон Хавена для ознакомления с восточными рукописями в Рим. Трагическое несоответствие между научными замыслами немецких ориенталистов (богословов и филологов) и средствами к их выполнению тогда же было отмечено Гердером; по его замечанию, у немецких ученых есть прилежание и познания, но нет поддержки для надлежащего издания текстов; в других странах, где для этой цели существуют богатые учреждения и ассигнования, спят ученые.

Вне области издания текстов влияние классической филологии на арабскую было слабее, чем впоследствии на романо-германскую и славянскую. Филолог-арабист имел перед собой не только сырой материал в виде памятников языка и литературы, но также ряд словарей и грамматик, составленных арабскими учеными по строго выработанной системе, с точной научной терминологией. Эта система была положена в основу изложения грамматических правил и европейскими учеными, особенно знаменитым Сильвестром де Саси (1758—1838) и его школой. Против арабской системы и в пользу замены ее европейской высказался в своей «Grammatica critica linguae arabicae» (1831—1833) Эвальд; дальнейшее развитие науки шло в направлении компромисса между де Саси и Эвальдом. Международное значение получила составленная богословом Каспари «Grammatica arabica» (1844—1848), переводившаяся впоследствии несколько раз на языки немецкий, английский и французский; но еще в немецком издании этой грамматики, вышедшем в 1887 г. под редакцией Августа Мюллера, высказано мнение, что при изучении арабского языка в основу должна быть положена система арабских филологов; в некрологе Августа Мюллера Нёльдеке упоминает о необходимости нового издания, с исключением форм, существовавших только в воображении грамматиков. Словари арабского и других мусульманских языков, составлявшиеся в Европе, начиная с XVII в., также писались не столько по текстам, сколько по словарям восточных ученых; каждый вновь издаваемый текст заключает в себе слова, не приведенные в словарях или приведенные не с тем значением.

Несмотря на недостаточное изучение арабского языка сравнительно с индоевропейскими и древнееврейским, уже успехи школы де Саси должны были содействовать появлению критических изданий текстов и этим облегчить задачи историка; учеником де Саси был и Козегартен, первый издатель и переводчик Табари. Тем не менее представление об арабской исторической литературе и о ее постепенном развитии еще оставалось крайне смутным. Геттингенский профессор Вюстенфельд, издавший в 1850 г. краткий свод необходимых для образованного человека «познаний» по истории, составленный в IX в. Ибн Кутейбой, был введен в заблуждение малым числом ссылок на письменные источники и полагал, что Ибн Кутейба писал почти исключительно по устным рассказам и был чуть ли не первым автором письменного труда по общей истории; теперь мы знаем, что в царствование Мамуна (813—833), к последним годам которого относится время рождения Ибн Кутейбы, арабы писали уже очень много, в том числе и по истории. Вейль уже знал, что сочинения современников Мамуна, Вакиди и Мадаини, были источником всех более поздних сочинений о первых столетиях ислама. Больше, чем печатными изданиями, Вейль пользовался рукописями, которые в то время можно было найти и в библиотеках Германии; кроме парижского собрания он пользовался собраниями рукописей в Готе и Берлине. Вейлю уже не приходилось, как в свое время Рейске, жаловаться на отсутствие средств к изданию и читателей. Такие литературные течения начала XIX в., как романтизм и увлечение средними веками, вызвали также интерес к Востоку и его своеобразной поэзии; сам Вейль до начала своих исторических трудов увлекался «1001 ночью» и «вдохновенными сурами» Корана; в том же году, в котором вышел первый том его «Истории халифов», был издан в переводе Рюккерта сборник произведении древнеарабской поэзии под названием Хамаса (букв. ‘Мужество'), составленный в IX в. поэтом Абу Теммамом. Читателей, составивших себе представление о Востоке по его поэзии, труд Вейля должен был несколько разочаровать. Кроме сведений о политических событиях он сообщает также некоторые данные об условиях религиозной и общественной жизни, касается и истории литературы (до царствования Мутеваккиля, 847—861, о литературной истории говорится вместе с политической, успехам литературы от середины III до середины IV в. х. посвящена отдельная небольшая глава), но ничего красочного в труде Вейля нет; форма изложения даже в глазах ориенталистов была слишком сухой и бесцветной; Нёльдеке в 1892 г. применил к труду Вейля труднопереводимое прилагательное «ledern» (букв, ‘кожаный', в смысле отсутствия живости и литературного вкуса).

В недостатке темперамента нельзя было обвинить автора первой критической биографии Мухаммеда, Алоисия Шпренгера. Медик по специальности, одинаково чуждый религиозных предрассудков и предрассудков европейского гуманитарного образования, часто обнаруживающий даже пристрастие в пользу восточных народов и их культурных вождей, Шпренгер тем не менее создал крайне непривлекательный образ пророка. Мухаммед Шпренгера, как впоследствии писал Кремер, — слабый человек, с детства подвергавшийся нервным припадкам, вызванным какою-то болезнью, вероятно hysteria muscularis; в зрелом возрасте чрезмерная чувственность довела его до полового бессилия и извращения. К таким заключениям Шпренгер пришел на основании изучения всех сведений о пророке, причем был склонен отдавать предпочтение мусульманским сборникам религиозных преданий, особенно самому авторитетному из них в глазах мусульман, сборнику Бухари, перед биографической литературой в собственном смысле слова, в том числе и перед трудом Ибн Исхака. Результаты его исследований казались столь несомненными, что Кремер видел в созданном им образе пророка «единственный вполне удачный образ основателя религии, восстановленный критикой и освобожденный от всяких легендарных прикрас».

Труды Вейля и Шпренгера создали необходимую основу для появления трудов австрийского ориенталиста Кремера, с именем которого, по замечанию русского арабиста И. Ю. Крачковского, «всецело связаны», в области исламоведения, 70-е и 80-е годы прошлого столетия. В предисловии к первой из своих классических работ, «Geschichte der herrschenden Ideen des Islams» (1868), Кремер называет труд Вейля таким же руководящим трудом по политической истории ислама, как труд Шпренгера — по вопросу о личности его основателя; сам он не собирается писать политической истории именно потому, что она уже написана. Сопоставление культурной истории Востока первоначально казалось Кремеру невозможным, пока его литературные сокровища должны разыскиваться по большим европейским библиотекам; свой труд он посвятил разъяснению трех основных идей ислама: идеи бога, идеи пророка и идеи государства; в этих идеях он видел ключ к пониманию созданной исламом религиозной и социальной системы.

Предшественником Кремера в этом отношении отчасти был голландский ориенталист Дози, которого и сам Кремер называет вместе с Вейлем и Шпренгером среди ученых, положивших начало новому пониманию истории мусульман. Дози был ориенталистом-историком по преимуществу; в лейденском университете он занимал кафедру не востоковедения, а всеобщей истории; но он сознательно старался быть историком не немецкой, а французской школы; высшим образцом для него были труды Огюстена Тьерри. Дози подвергал тщательному критическому рассмотрению отдельные источники, но при воспроизведении общей картины событий задачи художника иногда брали верх над задачами ученого. Яркости и цельности этой картины приносились в жертву подробности, без которых нельзя было составить себе верное представление о действительности во всей ее сложности, со всеми ее противоречиями. Слишком много места отводилось явно анекдотическим рассказам; блестящие характеристики исторических деятелей, политических и литературных, заслоняли собой представлявшие менее благодарный материал для художника, но более важные для ученого данные о государственном управлении, о хозяйственной и культурной жизни народных масс. Этим определяются достоинства и недостатки главного труда Дози, его «Histoire des musulmans d’Espagne jusqu’a la conquete de l’Andalousie par les Almoravides» (1861). Блестящие внешние достоинства этого труда принесли некоторый вред интересам науки; писать историю мусульманской Испании после Дози значило «писать „Илиаду“ после Гомера»; поэтому не было попыток рассмотреть историю этой части мусульманского мира с иной точки зрения, с иным освещением жизни народных масс; по той же причине Дози не нашел продолжателя, который изложил бы историю мусульманской Испании после нашествия Алморавидов, т. е. после 1110 г. Теми же достоинствами и недостатками отличается его очерк истории ислама, вышедший в 1863 г. на голландском языке и только с 1879 г., когда он во многом уже успел устареть, получивший более широкую известность, благодаря переводу на французский язык. Этот очерк не является, как «История испанских мусульман», результатом исследования первоисточников; для специалистов в нем не было ничего нового; при каждом новом успехе науки яснее должны были чувствоваться недостатки догматического способа изложения; но великие художественные достоинства книги, редкое умение автора соединять факты в ясную и стройную картину должны были обеспечить его очерку некоторый успех не только среди большого круга читателей, но и среди специалистов.

Кремер, подобно Мьюру и Шпренгеру, не принадлежал к кругу университетских преподавателей; после некоторой книжной подготовки на родине он знакомился с жизнью Востока и даже с его письменностью (посредством изучения рукописей) главным образом на месте, во время долгой служебной (преимущественно консульской) деятельности. Его путешествия начались с 1849 г., причем он уже в Константинополе снял европейскую одежду и отказался от всех удобств европейского комфорта. Этому непосредственному знакомству с Востоком он придавал особенное значение, в смысле ознакомления с духом ислама и его влиянием на жизнь мусульман. Жизнь идей, по его мнению, подчинена таким же непреложным законам, как жизнь природы; эволюция идей рассматривается как самостоятельный процесс, не зависимый ни от расовых и вообще этнографических особенностей, ни от материальных условий жизни. Борьба идей — необходимое условие прогресса; для европейского прогресса были бы одинаковым несчастьем полная победа католиков и полная победа реформации во время религиозной борьбы XVI в.; так и в мусульманском мире последствием полной победы правоверия над вольнодумством была «летаргия умов», действие которой можно проследить почти до нашего времени. Различие между европейским и мусульманским миром заключается, следовательно, не столько в характере, сколько в судьбе идей; Кремер рассматривает, например, представление о боге христианских философов от Скота Эригены (IX в.) до Гегеля и каждому из этих представлений, с большим или меньшим основанием, находит параллель в истории мусульманской философии. Ему кажется, что мусульманский мистицизм, во многом соприкасающийся с христианским, когда-нибудь построит мост через широкую пропасть, отделяющую теперь ислам от христианства и тем самым от современной цивилизации. В то время как Европа была погружена в варварство, мусульманские вольнодумцы — мутазилиты боролись за одну из тех идей, которые могут быть временно подавлены, но которым принадлежит будущее; возвращение к этой идее, т. е. к признанию в боге принципа абсолютного нравственного закона, вернет мусульманам равноправное положение в кругу великих культурных народов, где они уже раз, хотя и ненадолго, завоевали для себя первое место.

По вопросу о том, почему одни и те же идеи имели на Востоке другую судьбу, чем на Западе, Кремер ограничивается общими замечаниями, вроде того, что в Азии условия жизни (Zustande) существенно отличаются от европейских, что сходные события не всегда имеют одни и те же последствия, что на Востоке великие события отделены одно от другого большими промежутками времени.

Для объяснения судьбы идей было бы необходимо проследить по источникам, насколько идеям, в каждом отдельном периоде, соответствовала действительная жизнь, какие оттенки, как в теоретическом обосновании идей, так в особенности в проведении их в жизнь, можно отметить на Востоке сравнительно с Западом. Для такой работы ученые в то время не располагали еще необходимым фактическим материалом. Даже при рассмотрении государственной идеи, более всего связанной с событиями действительной жизни, Кремер мог применить статистический метод только для решения самого простого вопроса, вопроса о престолонаследии; составленная им таблица халифов, с указанием, какому из них наследовал сын и какому брат или другой родственник, наглядно показывает, как постепенно устанавливался принцип перехода верховной власти от отца к сыну. В отдельных случаях Кремер, увлекаясь мнимым сходством между историей идей на Востоке и на Западе, иногда неправильно освещал отдельные движения в мусульманском мире, например движение мутазилитов, более походивших на современных им византийских иконоборцев, чем на новейших свободных мыслителей; сюда же относится неосторожное перенесение терминов, заимствованных из истории других народов, на явления мусульманской истории, например, «Oberpriester» — на халифа, «Wahlrecht» и «Senioratsrecht» — на халифат, где в действительности самым законным источником прав на престолонаследие признавалось завещание предшественника, и т. п.

Несмотря на категорическое заявление Кремера, что для составления культурной истории мусульманского мира еще не настало время, им же самим всего через семь лет (1875 г.) был выпущен первый том «Culturgeschichte des Orients unter den Chalifen», за которым через два года последовал второй; несколько раньше (1873 г.) появились его «Culturgeschichtliche Streifziige auf dem Gebiete des Islams», предназначенные для специалистов и посвященные рассмотрению только отдельных вопросов. Главное различие между состоянием материала в 1868 и 1875 гг. заключалось в том, что в этот промежуток времени появились критические издания арабских географических трудов X в., представляющих обильный источник сведений по культурной истории, и было закончено издание географического словаря Якута. Кремер извлек из этих трудов много фактов, преимущественно касающихся материальной культуры отдельных областей халифата. Вообще материальной культуре в этом труде Кремера, в противоположность первому, отводится много места, признается зависимость духовной культуры от материальной, связь между успехами культуры и городской жизни, в частности значение для мусульманской культуры таких городов, как Мекка, Дамаск и Багдад. Среди явлений, которыми сопровождался упадок культуры, отмечаются такие физические бедствия, как голод и эпидемии; приводится перечень этих бедствий с 638 до 1015 г., причем, на основании хронологических дат, высказывается мнение о связи их с политическими событиями.

Труд Кремера по разнообразию, полноте, талантливому и широкому освещению собранного материала вполне может быть назван классическим трудом по истории мусульманской культуры и до сих пор далеко не утратил своего значения. Отдельные главы посвящены различным периодам развития государственности и городской жизни, обоим халифским городам — Дамаску и Багдаду (в Дамаске Кремер прожил долгое время и посвятил ему особый труд), развитию военного дела, финансам, организму государства, религии, семье и браку, народу, сословиям и их жизни, народному характеру, торговле и ремеслам, поэзии, науке и литературе. Уже Кремером были отмечены, например, черты сходства между мусульманским и римским правом; в этом отношении, как во многих других, его выводы были приняты и подробнее обоснованы последующими учеными. Недостатки книги заключались, во-первых, в том, что состояние науки в то время все еще не позволяло ни определить отношение между теорией и действительностью, ни подвергать строгой исторической критике известия об отдельных событиях, с определением первоисточника каждого известия; не было также научной классификации источников, не делалось различия между летописным рассказом и анекдотическим жизнеописанием литературного деятеля; во-вторых, Кремер в своих суждениях о Востоке все еще находился под влиянием современной ему западноевропейской жизни; ему казалось, что между культурой и государственностью всегда и везде должна быть такая же тесная связь, как в Западной Европе второй половины XIX в.; поэтому им преувеличивается культурное значение Дамаска в эпоху Омейядов, тогда как о культурном значении, например, Куфы почти не упоминается; преувеличивается также зависимость культурного упадка мусульманского мира от упадка государственности, хотя сам Кремер замечает, что утрата государственного единства до некоторой степени и на некоторое время была возмещена более тесным культурным сближением между отдельными странами. Книга Кремера вышла и в русском переводе (в 1888 г. в Ташкенте), но этот перевод даже в России не получил никакого распространения.

Кремером в 70-х и 80-х годах было напечатано еще несколько статей о бюджете халифата, об Ибн Халдуне, о поэте-философе XI в. Абу-л-Ала, во многом дополнявших его главный труд. Вслед за этим начинается эпоха Гольдциера, как, по мнению проф. Крачковского, должны быть названы, в области исламоведения, конец XIX и начало XX в. Параллельно с деятельностью Гольдциера, хотя и независимо от нее, идет деятельность голландского ориенталиста Снук-Хургронье, совершившего в 1884—85 г. паломничество в Мекку, в 1888—1889 гг. напечатавшего книгу (в двух томах) об этом городе и с тех пор издавшего ряд ценных книг и статей об исламе. Теория о происхождении хадисов, т. е. приписываемых пророку изречений, подробно обоснованная во втором томе «Muhammedanische Studien» Гольдциера (1890), высказана уже в вышедшей раньше «Мекке» Снук-Хургронье. Сам Гольдциер отмечает, что Снук-Хургронье первый выяснил несоответствие между теоретическими положениями мусульманского права и действительной жизнью мусульманского мира; к «великим заслугам» Снук-Хургронье перед наукой об исламе Гольдциер причисляет также выяснение принципа непогрешимости согласного решения (иджма) мусульманской общины, причем это согласие определялось не соборными постановлениями, которых в истории ислама не было, но действительной повсеместной практикой.

По справедливому замечанию бар. Розена, взгляды Гольдциера (и Снук-Хургронье) были дальнейшим развитием той науки об идеях ислама, которая была создана в 1868 г. Кремером, но с изменением отношения к источникам были поколеблены прежние выводы. Для Шпренгера сборники хадисов, особенно сборник Бухари, были главным источником для установления биографии пророка, более достоверным, чем собственно биографическая литература; Дози был убежден, что при самой строгой критике половина хадисов сборника Бухари должна быть признана достоверной; для. Кремера ислам был религией, рост которой от самой колыбели происходил при полном свете истории (in vollsten Tageslichte der Geschichte); еще раньше Э. Ренану казалось, что биография Мухаммеда известна нам так же хорошо, как биография европейских реформаторов XVI в. Гольдциер и Снук-Хургронье доказали, что материал, собранный в хадисах, относится не к дням младенчества ислама, но к его постепенному развитию в течение двух первых столетий его существования. Соответственно этому должно измениться отношение к тем подробностям учения, приписываемого Мухаммеду, которые не находят себе подтверждения в Коране. Многое из того, что, по мусульманскому преданию, совершалось еще самим пророком и по его примеру всеми его последователями, в действительности установилось некоторое время спустя, под влиянием чужих религий; сюда относится и обязательное для всех мусульман совершение молитвенного обряда пять раз в день.

Все же школа Гольдциера оставалась на почве идей, притом идей, господствовавших в литературно образованных кругах; вопрос о воплощении идей в жизнь, о зависимости этого процесса не столько от эволюции самих идей, сколько от фактов жизни народных масс, оставался невыясненным. Постановка этих вопросов, сделавшаяся возможной благодаря окончанию издания Табари и началу издания одного из предшественников Табари, Ибн Са’да, была уже делом другой школы. До сих пор с точки зрения требований критики источников разрабатывалась преимущественно начальная история ислама, история Мухаммеда, первых халифов и омейядской династии. Сюда относятся прежде всего труды Вельхаузена (Wellhausen) — шесть выпусков его «Skizzen und Vorarbeiten» (с 1887 г.; заглавие объясняется тем, что для Вельхаузена изучение арабов было только средством для лучшего понимания истории ветхозаветных евреев) и его «Das Arabische Reich und sein Sturz» (1902), причем под «арабским государством» понимается халифат до падения династии Омейядов.

Критическому рассмотрению истории ислама, о которой в Западной Европе почти не было университетских курсов, было отведено значительное место в открытом в 1902 г. восточном факультете иезуитского университета св. Иосифа в Бейруте. Исторические и историко-географические курсы читались преимущественно патером Генрихом Ламменсом; результатом их был ряд печатных работ, основанных на разработке большого количества материала и часто открывавших новые горизонты. Особенно выдаются «Etudes sur le regne du calife omaiyade Mo’awia 1-er» (1906) и «Le Berceau de l’lslam» (1914); в последней книге отчасти воспроизведен курс, читанный уже после переселения из Бейрута в Рим, в папском библейском институте; книга представляет введение к задуманному Ламменсом полному пересмотру биографии Мухаммеда. В литературе о первом веке ислама труды Ламменса занимают особое место, хотя употребленное им самим выражение «ecole de Beyrouth», может быть, слишком громко; особой школы исследователей-историков молодой бейрутский университет еще не успел создать. Интерес Ламменса всецело направлен в сторону действительной жизни и действительных условий культуры, материальной и духовной; посредством привлечения большого числа текстов он старается, часто успешно, выяснить истинный характер деятельности учреждений и отдельных лиц, независимо от их оценки в мусульманском предании. На беспристрастности историка, однако, отразились догматические убеждения католического патера; все, что может бросить неблагоприятную тень на пророка, его родственников и сподвижников, охотно, без строгой критики, принимается им на веру.

Бейрутскую школу сам Ламменс сопоставляет с недавними трудами князя Каэтани (prince Caetani; собств. графа Каэтани, князя ди Теано). На первом месте стоят задуманные Каэтани в грандиозном масштабе «Annali dell’Islam», которые должны были заключать в себе, в девяти томах, свод критически проверенных известий источников о событиях истории мусульманского мира от Мухаммеда до завоевания турками Египта в 1517 г. Первый том, вышедший в 1905 г. (740 стр. in-4), заключает в себе только историю первых шести лет мусульманской эры; до 1912 г. включительно вышли еще четыре тома приблизительно такого же размера (в VI—м томе, вышедшем в 1913 г., помещен указатель к томам III—V), но в них изложена только история пророка и первых двух халифов. Изучение более поздних периодов в эти годы только подготовлялось посредством систематических поисков за рукописями и изданиями текстов; благодаря своему огромному богатству, Каэтани мог привлечь к этому делу сотрудников и организовать коллективную работу. Даже при таких благоприятных условиях совершенно невозможно ожидать, чтобы труд в задуманных размерах был закончен при жизни настоящего поколения; число требующих издания и изучения источников будет увеличиваться с каждым столетием истории ислама. Это понял и сам автор, признавший в предисловии к V тому невозможность доведения труда до конца; чтобы довести работу до начала аббасидской династии, т. е. до 750 г., требовалось, по его словам, еще 20 лет. До 1517 г. он надеялся довести издававшийся им с того же срока (предисловие помечено 6 ноября 1912 г.) хронологический перечень событий мусульманской истории (Chronographia Islamica); для окончания этого труда требовалось, по его мнению, 8—9 лет, хотя ям не исключалась возможность, что и в этом случае, как при издании «Annali», срок окажется не соответствующим обширности материала. И действительно, первые три выпуска (всего 760 страниц) доведены только до 65 г. х. (684—85 г. н. э.). Едва ли и «хронография» будет доведена до конца, тем более что у автора в этом случае, по его словам, нет и не будет сотрудников. Насколько труд Каэтани окажется последним словом науки в деле изучения известий о Мухаммеде и первых халифах, остается сомнительным, против некоторых его мнений уже были сделаны существенные возражения рецензентами; во всяком случае произведенная им работа не может не способствовать более точному определению хронологических дат и выяснению отдельных спорных вопросов. Едва ли не главный результат его — окончательное опровержение мнения об исламе как религии, родившейся «при полном свете истории», и установление факта, что все известия о меккском периоде жизни Мухаммеда относятся более к области легенды, чем к области истории.

Помимо капитальных трудов Вельхаузена, Ламменса и Каэтанн последствием издания Табари и Ибн Са’да было появление ряда других монографий и отдельных этюдов; среди них выдаются увлекательно написанные, хотя не вполне удовлетворяющие требованиям исторической критики психологические этюды проф. Э. Захау, главы комиссии по изданию Ибн Са’да, о халифах Абу Бекре и Омаре («Sitzungsberichte» берлинской академии 1902 и 1903 гг.). Тому же ученому принадлежат два этюда о начальной арабской историографии, один во введении к изданию Ибн Са’да (т. III, ч. 1, 1904), другой в «Mitteilungen» берлинской семинарии восточных языков, т. VII (1904). Голландская школа ориенталистов, принимавшая особенно видное участие в деле издания текстов, дала также несколько ценных исторических монографий; частью по-голландски, частью по-французски и по-немецки писали ученик Дози де Гуе, ученики де Гуе Хаутсма и ван Флотен. Усиление интереса к исламу и мусульманской культуре вызвало появление значительного числа популярных очерков, часто составлявшихся специалистами и потому имевших и некоторое научное значение. К числу их принадлежит, например, составленный в 1905 г. проф. Хаутсма для коллективного «Lehrbuch der Religionsgeschichte» под редакцией Р. D. Chantepie de la Saussaye, сжатый (70 стр.) и содержательный очерк истории ислама, где, между прочим, опровергается мнение Вейля об эпилептических и Шпренгера об истерических припадках Мухаммеда.

Дальнейшему движению науки способствовал ряд специальных периодических изданий; помимо того места, которое могло быть отведено исламу и его культуре в общих органах по востоковедению, с 1907 г. появились специальные органы по изучению мусульманского мира; из них первое место в научном отношении занял основанный в 1910 г. немецкий «Der Islam» под редакцией проф. Беккера. В начале XX в. в Голландии было предпринято, под редакцией проф. Хаутсма, на международные средства издание «Энциклопедии ислама» на трех языках, немецком, французском и английском; издание должно было быть закончено к 1920 г., но эти предположения были расстроены мировой войной; до 1921 г. «Энциклопедия» доведена только до буквы «I». План издания оказался недостаточно разработанным, слишком много простора было предоставлено авторам отдельных статей; небольшим городам и местечкам Алжира посвящены более значительные статьи, чем, например, столичному городу Индии Дели; рядом со статьями, действительно являющимися последним словом науки в данной области, встречаются статьи, составленные крайне поверхностно. Несмотря на все недостатки, «Энциклопедия» все-таки является ценным справочным пособием. По «Энциклопедии ислама» можно составить себе довольно отчетливое представление об успехах, достигнутых изучением отдельных мусульманских стран, например о работах испанцев над изучением средневековой мусульманской Испании (Андалусии), о работах французов в Алжире, французов и потом англичан в Египте. Статьи о Египте и Каире, принадлежащие Беккеру, — едва ли не лучшие статьи в «Энциклопедии».

Очень мало сделано до сих пор для изучения вещественных памятников истории мусульманского мира; сравнительно лучше, как видно из «Энциклопедии ислама», изучены памятники Египта и Сирии. По мусульманской нумизматике Россия на некоторое время, благодаря монографии В. Г. Тизенгаузена «Монеты восточного халифата» (1873), опередила Западную Европу; в настоящее время русские собрания не имеют таких подробных каталогов, как собрания Британского музея (St. Lane-Poole) и французской Национальной библиотеки (Lavoix). За последние годы одним из немногих специалистов по мусульманской архитектуре и эпиграфике, недавно скончавшимся Максом ван Бершемом было задумано составление «Corpus inscriptionum arabicarum», для которого было издано несколько томов материалов, касающихся Египта, Сирии и Малой Азии в «Memoires риЬНёБ par les membres de la mission archeologique francaise au Caire», t. XIX и в составляющих продолжение этого издания «Memoires publies par les membres de l’lnstitut frangais d’archdologie orientale du Caire», t. XXV и XXIX. Там же и тем же ученым было объявлено о предположении издать руководство (manuel) по археологии мусульманских стран. Полезным справочным пособием в этой области являются «Материалы для библиографии мусульманской археологии из бумаг бар. В. Г. Тизенгаузена», изданные К. А. Иностранцевым и Я. И. Смирновым (1906, первоначально в ЗВОРАО, т. XVI).