Что такое свобода?

Свобода — это возможность быть собой. Однако по разделу антропологии мы помним, что быть собой — значит, как минимум, принадлежать одной из четырех антропологических концепций, где человек является либо персонифицированным образом природной стихии — огня, воздуха, воды, земли (натурфилософия); либо усовершенствованной обезьяной (дарвинизм — марксизм); либо малым космосом (Платон, неоплатонизм); либо образом и подобием Бога или Ничто (христианство, буддизм, веданта и др.). Все эти не схожие между собой концепции объединены тем, что в них человек остается лишь частью, пытающейся восстановить свое единство с Целым — то есть субстанцией, достижение которой сулит совершенство. Следовательно, свобода является средством для достижения совершенства — цели, которая заявляет о себе человеку в разных формах необходимости. Необходимость есть жажда недостающих ценностей, высшей формой которых выступает само совершенство. Так необходимость недостающих ценностей рождает свободную устремленность к ним человека, а сама свобода становится осознанной их необходимостью. Необходимость моральных ценностей разрешается свободным выбором; необходимость физических ценностей — свободной волей, необходимость интеллектуальных ценностей — свободным разумом; а необходимость духовных ценностей — свободой духа.

Тут самая низшая моральная свобода, опираясь на телесные чувства, воспринимает внешний материальный мир с его предметами и явлениями и делает среди них выбор, обеспечивающий моральное удовлетворение. Несовершенство морального выбора объясняется самим выбором, за который всегда нужно нести ответственность. Именно об этом говорит Ф. М. Достоевский в своем произведении «Братья Карамазовы», где великий инквизитор пытается внушить Христу, что свобода, которую он несет, людям не нужна. Они, не зная, как ей воспользоваться, готовы променять ее на гарантированный кусок хлеба. Так как «спокойствие и уверенность в завтрашнем дне человеку дороже свободного выбора» (II, 5, V). Моральная свобода, связанная с необходимостью выбора, — всегда бремя испытания, пытка. Об этом же говорит и Еврипид в трагедии «Ифигения в Авлиде», где царь Агамемнон стоит перед моральным выбором: либо пожертвовать своей любимой дочерью, чтобы боги позволили кораблям отправиться на войну с Троей, либо сохранить дочь от жертвенной смерти, но тогда будет опозорен целый народ, в котором тысячи отцов и дочерей, а следовательно, тысячи судеб, благополучие которых зависит от выбора Агамемнона. Но что бы ни выбрал царь, он будет нести ответ либо перед целым народом, либо перед своими отцовскими чувствами. Трагизмом и несовершенством пронизана моральная необходимость делать выбор.

Физическая необходимость рождает ответную реакцию человека, которая может проявляться в его свободной воле. И если моральный выбор несет ответственность за моральное выживание человека, который либо остается в мире человеческих ценностей, либо возвращается в мир естественных страстей, то физическая необходимость ставит перед человеком проблему физического выживания перед лицом гибнущего мира. Подобная концепция великолепно представлена античной стоической мыслью, там разумный человек не противопоставляет свою волю, свои желания благой судьбе, сохраняющей мир целостным, гармоничным и прекрасным, а всецело подчиняет себя ей. В результате грозная физическая необходимость неумолимой судьбы превращается для стоика в прообраз родительской любви. Отчего свою волю и свои желания он, как послушный ребенок, вверяет своему опекуну — мировому Року, который волочит за собой неразумного, но ведет умного.

Той же идеей пронизана концепция «синергии» в христианстве, в которой аскет вверяет свою волю божественной. Бог, выступая абсолютно свободной и благой личностью, управляет миром наисовершеннейшим образом. Однако после грехопадения Адама человек больше не способен узреть всеблагость Творца, а потому ему остается в ожидании спасительной благодати примирять свою волю с божественной. Только при полном растворении себя в ней и может произойти подлинное очищение от первородного греха, которое вернет ощущение бессмертия дувш и божественное блаженство. Так божественный промысел требует от человека проявить свою свободу, которая обнаруживается в подчинении воли творения воле Творца. Сравнивая между собой свободу выбора и свободу воли, нужно отметить, что моральная свобода уступает физической по степени приближения сознания к совершенству. Это объясняется тем, что в последнем случае человек снимает с себя всю ответственность за последствия, ибо он осознает себя лишь «инструментом» в руках виртуозного и благого Мастера, всегда и во всем выступающего гарантом безусловной нравственности и подлинной свободы.

Интеллектуальная необходимость создает условие для рождения еще более высокой свободы — свободы разума, которая становится адекватным ответом мудреца на агрессию мира. Так, уже в словах Христа мы обнаруживаем связь между истиной и интеллектуальной свободой, делающей человека независимым от мира, хотя еще и пребывающим в нем: «Я пришел дать вам Истину, а она сделает вас свободными». В чем же проявляет себя интеллектуальная свобода? Мудрец, подобно повзрослевшему ребенку, постиг совершенную организацию мира, которая возникла либо сама собой, либо благодаря наилучшему из творцов — Богу. Поэтому всякое вторжение в божественный «организм» в первом случае или в наилучшее Его творение во втором случае, в равной мере становится надругательством над Богом. Миром можно только любоваться и восторгаться. Однако узреть мир таковым способен только совершенный разум, для которого невторжение, недеяние, невмешательство, бездействие и созерцательность становятся высшими его добродетелями. Подобную интеллектуальную свободу переживает Сократ, для которого знание себя становится источником его бесед с учениками; даосский мудрец, следующий за превращениями вещей в свою противоположность; индийский брамин, для которого мир — это игра Бога со своим сновидением. В произведении X. Л. Борхеса «Письмена Бога» мы находим образ мага, который, будучи заточенным в подземелье своими врагами, в течение многих лет пытался открыть формулу, способную сделать его всесильным. Но спустя не одно десятилетие, в тот момент, когда маг открывает ее, он отказывается от возможности изменить мир «под себя». Ибо с достижением интеллектуальной свободы и всемогущества отпадает само желание изменять историю своей страны и свою судьбу в ней, так как все это остается разноуровневыми частями, гармонично вписанными в совершенную жизнь Целого. Вот почему, даже став всесильным и свободным, он остается до конца в своем тюремном заточении.

Таким образом, свобода разума человека становится еще более совершенной по сравнению со свободой его воли. Ведь воля «слепо» доверяет своему Творцу, подобно ребенку, всецело доверяющему своим родителям. Зато разумная свобода свидетельствует о «взрослении» этого ребенка (образ Лао-цзы), который теперь знает, зачем он подчинял свои желания воле «опекунов».

И, наконец, жажда духовных ценностей дает возможность реализоваться духовной свободе, являющейся не только высшей формой всех ранее перечисленных видов свободы, но и выступающей по отношению к ним целью, в то время как все они остаются по сравнению с ней средством. Ибо свобода человеческого духа либо уподобляет его Богу, либо единит с Ним. По самой меньшей мере свобода духа заключается в том, что он витает там, где пожелает. Духу нет преград, так как закон (Логос), управляющий миром, остается значительно ниже. И потому дух, не ведающий никаких преград, напоминает воздух пространства. По самой же большой мере духовная свобода и есть та самая пустота, которая, будучи совершеннее любой полноты (плеромы), имеет над ней власть. Возвращение себе пустоты есть обретение духовной свободы, чье совершенство выражает себя также в покое, простоте и бесконечности. Иначе говоря, духовная свобода пуста, и потому она может как породить любую полноту, поддерживая ее существование, так и отказать ей в существовании. Духовная свобода покойна, ибо, пребывая в единстве своей благости, она не знает дефицита благ, порождающего все виды движения. Духовная свобода проста, поэтому все виды сложности становятся ее производными. Наконец, духовная свобода бесконечна, ибо изначальная ее пустота не ведает предела.

Таким образом, совершенство духовной свободы в индийской, китайской, греческой, христианской, иудейской, мусульманской этиках достигается, когда сознание субъекта становится ничем, когда индивидуальное бытие возвращает себе универсальное Небытие, когда «я» вообще перестает быть. В этом суть нирваны буддизма, Небытия даосизма, Эйн-Соф каббализма, Ничто суфизма, Единого Блага неоплатонизма, апофатического божественного мрака христианства.

Все вышеперечисленные виды свободы находят свое начало в сознательных способностях человека. Моральная свобода обязана своему возникновению телесным чувствам, без которых выбор неосуществим. Физическая свобода становится продолжением инстинктивной устремленности к жизни, рождая, таким образом, волю. Интеллектуальная свобода выступает коррелятом рассудка, способного видеть суть вещей и явлений. Духовная свобода становится следствием интуитивной созерцательности, благодаря которой она сливается воедино с Абсолютом.

Подобное условное дробление единой свободы свидетельствует о разных вариантах ее «распределения» в сознании субъекта. А это значит, чем меньше у него остается «внешней» свободы — то есть моральной и физической, тем больше он обретает «внутренней» свободы — то есть интеллектуальной и духовной. Соотношение же «внутренней» и «внешней» свободы есть один из главных показателей разумности человека, которая начинается с рабского служения своим страстям, а заканчивается богоподобным состоянием. А так как нет ничего выше Ничто или Бога, то духовная свобода становится символом совершенства или богоподобия.