Б. Основные области применения количественных методов в социально-гуманитарных науках

Количественные методы применяются в различных областях социально-гуманитарного знания. Важнейшие из них, где количественные методы особенно необходимы и где они, несомненно, имеют значительную отдачу — социология, политология, экономика, статистика, демография, финансы, маркетинговые исследования и т. д.

Эти сферы знания без цифр что соловей без песни, т. е. бессмыслица, нонсенс, так что в этой сфере специалисты по количественным исследованиям могут с полным основанием считать себя незаменимыми. Весьма значимыми здесь являются, например, исследования политических аспектов (проявлений) социальной структуры общества. С тех пор как социальная структура СССР сводилась в основном к рабочему классу, колхозному крестьянству и интеллигенции и несложным их измерениям и взаимозависимостям, много воды утекло. Сегодня многочисленные количественные исследования фиксируют значительное изменение социальной структуры современной России, вызванное политическими и экономическими реформами. Стратификация российского общества анализируется в контексте трансформации отношений собственности, поведенческих стереотипов, ценностных ориентаций населения и т. д. В ряде исследований на цифрах показывается, что институциональные изменения вызвали к жизни новые социальные группы, новые типы социально-экономической и политической активности.

Так, в работе «Социальная стратификация и средний класс в России» (2001) Л. А. Беляева вопреки распространенным мнениям (выдающим желаемое за действительное) приходит к выводу, что в переходном российском обществе преждевременно говорить о среднем классе как устоявшейся, численно значительной социальной общности, которая осознанно идентифицирует себя со средним классом, близким по своим социокультурным характеристикам к среднему классу развитых западных стран. Более достоверным и адекватным этим условиям автор считает подход, который, базируясь на комплексе критериев (самоидентификация, уровни материального благосостояния и образования, имеющие свои количественные показатели), выделяет в социальной стратификации слой, состоящий из по меньшей мере трех групп, различающихся близостью к тем представлениям о среднем классе, которые сложились на Западе. Численность этого слоя составляет немногим более 20% населения России, причем группа, наиболее идентичная среднему классу развитых стран самая малочисленная (3,4% от выборочной совокупности)^[1].

Разумеется, информация о том, что в России средний класс находится в зачаточном состоянии, сама по себе мало что дает для понимания изменений в социальной структуре России на рубеже веков. Но хорошее исследование по выявлению процессов, происходящих внутри этого среднего класса, «с цифрами в руках» показывает, что на фоне отмирания биполярной социальной структуры в современных постиндустриальных и информационных обществах, где средний класс стал численным большинством (хотя в последние годы и в этих странах средний класс уменьшается), в России становление среднего класса происходит при усилении имущественного неравенства и возникновении дихотомии «собственник — наемные работники». Именно социально-классовые различия и оказывают доминирующее воздействие на социальные статусы групп в российском обществе. Сложности и противоречия экономической и политической жизни обусловили размывание потенциала среднего класса, который едва народился в предшествующие годы. Эти данные и выводы, в свою очередь, могут быть проанализированы в свете политических следствий и возможных действий.

Исследование Института социологии (2014) показало, что средний класс в России существует и даже возрастает — с 29% в 2003 г. до 40—42% работающего населения в 2014 г. Правда, ядро среднего класса составляет лишь 40% от общей его численности, или 16% от населения.

Структура и качество российского среднего класса довольно архаичны. Большинство среднего класса составляют женщины и госслужащие. Несколько обнадеживает то, что наибольший удельный вес ядра среднего класса составляют молодежь и люди среднего возраста. Специфика российского среднего класса по отношению к среднему классу на Западе в настоящее время заключается не в его численности и не в уровне благосостояния. Она заключается в относительно низкой доле в его составе занятых в четвертичном секторе экономики по сравнению со странами Запада, а также в растущей доле в нем периферийных для этого класса профессиональных статусов. Средний класс представлен в основном не в четвертичном секторе, как в развитых странах, а прирастает прежде всего среднеквалифицированной рабочей силой, занятой рутинным нефизическим трудом в офисах, торговле, бытовом обслуживании, ЖКХ.

Это являет картину западного среднего класса 50-летней давности. Правда, ядро среднего класса принадлежит все-таки преимущественно четвертичному сектору^[2] с высокими показателями развития «человеческого капитала».

Особенностью эволюции среднего класса в последние годы является сокращение его властного ресурса, свидетельствующее о нарастающем отчуждении его представителей от своей трудовой деятельности.

Применение количественных методов в области социальной, политической или экономической истории может вызвать на первый взгляд недоверие. В самом деле, объектом истории являются «уникальные» события, мотивы и действия отдельных субъектов политики и экономики. Однако стоит расширить масштабы исследований до уровня социальной, политической или экономической системы в целом, как в дело вступают количественные методы. Это особенно видно на примере исследований истории политического и экономического поведения как элит, так и больших масс людей, например, избирателей.

Так, изучение политических элит показывает, как количественные методы могут с успехом использоваться в этом секторе политической истории. Сегодня слишком просто и явно недостаточно исследовать политическую элиту на основе нескольких хорошо известных биографий: интуиция и мастерство художника не могут полностью заменить точного инструментария научного анализа ученого. Конечно, если речь идет об ограниченной элитной группе — например, о депутатах Госдумы РФ или членах палаты общин Великобритании — можно собрать биографические сведения обо всех парламентариях. Но настоящим достижением специалистов по количественным методом является все же изучение политического поведения, а не происхождения, членов законодательных органов. Например, поданные голоса парламентариев можно систематизировать по характеру обсуждаемых вопросов и сравнить с обобщенными биографическими данными, тогда прояснится база поддержки или противостояния конкретной политической линии.

Анализ выборов, состоявшихся в прошлом, в том числе недавнем, также требует использования количественных подходов, поскольку речь идет о больших массах людей. Сегодня в России получили распространение многочисленные опросы, мониторинги общественного мнения, проводятся социологические исследования, дающие обширные количественные данные, известны результаты прошедших многочисленных выборов различного уровня как в федерального, так и регионального значения и т. д. Ставшие уже политической историей, они в сочетании с другими данными — о доходах, социальной, религиозной, национальной и т. п. принадлежности, образовании, идентичности — способны высветить социальную базу политических партий в России 1990;х — 2010;х гг., выявить электоральные предпочтения и тенденции, обозначить перспективы.

С меньшей с достоверностью, но все же возможны подобные же результаты по отношению к России начала XX в., когда в стране началась публичная политическая деятельность и прошли первые выборы.

Еще одна область, где количественные методы доказали свою эффективность, — электоральная политика. Электоральные процессы в большой степени связаны с цифровыми данными. Главные элементы электоральной политики: голоса, люди, группы, их удельный вес и значение — поддаются точному исчислению; более того, оно просто необходимо, если мы хотим понять механизм действия этой политики.

На Западе использование количественных методов при изучении электоральных процессов имеют продолжительную историю — с XVIII—XIX вв. Так, еще до принятия Закона о голосовании 1872 г. парламентские выборы в Британии проводились на основе открытого голосования, и каждый поданный голос регистрировался отдельно. Проанализировав эти списки в сочетании с другими номинативными данными, можно сделать обоснованные выводы о социальной базе политических партий в Британии XIX в.^[3]

Накоплен также значительный опыт прогнозирования результатов выборов. Практически все прогнозные модели западных исследователей, имеющие большую степень точности и значительный опережающий период, строятся с учетом итогов предыдущих выборов и в контексте особенностей политической системы той или иной страны. Такие модели демонстрируют высокую прогностическую значимость в условиях стабильных демократий, обыденностью политической жизни которых стало чередование электоральных циклов.

В России исследования электоральных процессов, в том числе с помощью количественных методов, еще молоды, как и сама электоральная политика. Тем не менее они бурно развиваются. Сегодня в России появилось немало публикаций, посвященных изучению различных аспектов российских выборов — как электоральной политики в целом, так и анализу отдельных избирательных кампаний, парламентских и президентских выборов^[4]. Осваиваются новые практики электоральных исследований, описание событий сменяется построением аналитических моделей и концепций.

Это доказывают, например, авторы коллективной монографии «Первый электоральный цикл в России 1993—1996 гг.», вышедшей в 2000 г. В этой книге обширный количественный материал является основой анализа таких важнейших проблем и процессов, как роль института выборов и электоральных практик в ходе трансформации политического режима в России; формирование российской избирательной системы; факторы развития политических партий в стране; феномен «независимых» кандидатов как значимых акторов политической конкуренции; эффекты воздействия политических институтов и их электоральных последствий; установки и ориентации российских избирателей и другие.

Проведенное исследование позволило его авторам сделать выводы о том, что выборы стали признанным способом легитимации власти в стране. Первый российский цикл выборов (1993—1996) заложил основы электоральной конкуренции. Сформировались институциональные условия, определяющие характер соревнования между различными политическими акторами, выявились особенности электоральных предпочтений избирателей, составляющие спрос на политическом рынке. Учет этих особенностей необходим не только при прогнозировании следующих выборов, но и для определения долгосрочных перспектив политического развития России в целом.

Количественные методы применяются и в области, которая, казалось бы, совершенно не предполагает этого, — при исследовании политической культуры. Ведь культура по определению обнаруживается в уникальных, неповторимых явлениях, и всякая унификация, стандартизация противоречат ее природе и сущности, раскрываясь скорее как феномены цивилизации.

Тем не менее в 1958—1962 гг. американские ученые Г. Алмонд и С. Верба предприняли широкомасштабное сравнительное исследование политических культур Великобритании, Западной Германии, Италии, Мексики и США. Полученные результаты и сформулированная концепция были представлены в ставшей классической книге «Гражданская культура» (1963). В каждой стране было опрошено в среднем около тысячи человек из разных слоев общества. Предметом исследования стали политические ориентации (их когнитивные, аффективные и оценочные аспекты) индивидов на 4 основных объекта: 1) политическую систему; 2) правительство; 3) общенациональные выборы;

4) саму личность.

В результате авторы выделили три «чистых» типа ориентации, которые лежат в основе трех типов политической культуры — патриархальной, подданической, активистской (участия). На практике, однако, политическая культура любого общества представляет собой комбинацию этих типов. Так, для демократической индустриальной политической системы характерно сочетание: 60% представителей активистской культуры, 30% — подданической, 10% — патриархальной; для авторитарной переходной системы соответственно 30, 40 и 30%; для демократической доиндустриальной — 20, 20 и 60%. Эти пропорции, конечно, условны, но все же выражают соотношение различных типов культур в разных обществах.

В результате проведенного исследования гипотетическая «идеальная модель» столкнулась с реальными политическими позициями граждан пяти обследуемых стран. Так, воздействие политики на повседневную жизнь отрицали 11% американцев, 23% англичан, 17% немцев, 19% итальянцев, 66% мексиканцев. Регулярно интересовались политикой 27% американцев, 23% англичан, 35% немцев, 11% итальянцев, 15% мексиканцев. «Посмешищем и глупостью» выглядели выборы в глазах 58% граждан США, 37% англичан, 46% немцев, 15% итальянцев, 32% мексиканцев.

Несмотря на последующую критику, это исследование, во-первых, позволило объяснить различную эффективность схожих политических институтов, действующих в разных странах, во-вторых, дало импульс развитию сравнительной политологии.

Активное использование количественных методов легло в основу концепции «бесшумной революции» американского исследователя Р. Инглехарта. Согласно ее основным положениям, поддающиеяся количественному измерению устойчивые ценностные ориентации и настроения масс являются важнейшими элементами политической культуры. Их специфические сочетания определяют устойчивость и жизнеспособность демократии. В постиндустриальных странах под влиянием социально-экономического развития происходит переход от материальных к постматериальным ценностям, которые начинают играть ведущую роль в жизни людей — удовлетворенность жизнью (работой, досугом, семейной жизнью), доверие, образование и т. д. Эти же ценности влияют на развитие демократии, политической системы в целом. Р. Инглехарт провел сравнительные исследования в ряде стран Европы, США и Канаде во второй половине 1980;х гг., затем — в начале 1990;х гг., через три года к ним подключилась и Россия.

В результате было выявлено, что наиболее удовлетворены жизнью жители Дании, Исландии, Нидерландов, Швеции, Канады, США (от 80,6%до 85,7%). Наиболее низкий уровень удовлетворенности жизнью в Западной Европе был зафиксирован в Италии (71,1%), Португалии (63,4%), Франции (58,9%). В странах Восточной Европы этот уровень оказался еще ниже: 57,9% — в Восточной Германии и Словакии, 52% — в Польше, 43,9% — в Венгрии, 20% — в России.

Уровень межличностного доверия оказался наиболее высок в Швеции, Норвегии, Нидерландах, США, Канаде (от 61,1% в Швеции до 51,5% в США); чуть ниже — в Ирландии, Исландии, Великобритании. Самый низкий уровень доверия в Западной Европе наблюдался во Франции (22,8%) и Португалии (21,45). Несколько выше он оказывается в восточноевропейских странах: в Словакии — 21,6%, Венгрии — 24,6%, Чехии — 26,1%. Неожиданно оказалось, что уровень межличностного доверия в России составляет 57%. По данному показателю Россия оказывается сопоставимой с наиболее развитыми странами и занимает положение даже выше, чем Канада, США, Нидерланды^[5]. Этот показатель дал повод для оптимистических выводов о том, что в российской политической культуре существуют предпосылки для ее демократизации и формирования гражданской культуры.

В ходе исследования также выявились некоторые модели политического поведения и степень их распространенности в массовом сознании. Изучалась, в частности, готовность населения различных стран в массовых акциях в защиту своих прав. В Исландии, Норвегии, Швеции наиболее распространенными моделями оказались акции гражданского неповиновения, а также митинги и забастовки. Так, в Швеции 61,6% населения готовы участвовать в акциях гражданского неповиновения и 58,9% — митингах и забастовках, защищая свои права. В Норвегии соответствующие показатели составляют 51,7 и 55,5%, в Исландии — 52,7 и 52,5%. Менее распространенной оказалась такая модель участия, как подписание петиций. Последнее место заняли такие модели, как занятие помещений (19,4%), блокада путей сообщения (10,2%) и т. п. В России готовность принять участие в демонстрациях выражает 37% населения, в актах гражданского неповиновения — 32%, в забастовках — 23%, в подписании петиций — 60%, в захвате помещений и блокировании путей сообщения — 8%. Отсюда следует, что в российской политической культуре существуют представления о мирных и демократических способах политического участия масс. Самой распространенной моделью (и в этом проявилась специфика российской политической культуры) оказалось участие в подписании петиций, и наоборот, доля выразивших готовность принять участие в радикальных формах протеста гораздо ниже, чем в США, Канаде, Бельгии, Франции^[6].

Указанными областями, разумеется, не исчерпывается применение количественных методов при исследовании мира социального. Очевидно, что эти методы совершенно необходимы, когда рассматриваются, например, политические измерения экономики, демографии, национальных отношений, геополитики, информатизации общества, экологии, образования, медицины, спорта и т. п. И практически везде необходимо исследование экономических модальностей этих сфер:

• [1] См.: Беляева Л. А. Социальная стратификация и средний класс в России. М., 2001.С. 175—176.
• [2] Его ядром являются фондовые и товарные биржи, инвестиционные компании, банки. По типу деятельности и по значению к этому ядру примыкают страховые компании, управленческие офисы крупнейших фирм и предприятия по обслуживанию бизнеса. Они оказывают услуги, на основе «экономики знаний» и, что особенно важно, работают в сфере высоких технологий (О. М.).
• [3] См.: Vincent J. Pollbooks: How Victorians Voted. Cambridge University Press, 1967;ТошД. Стремление к истине. М., 2000, с. 226.
• [4] См., например: Андреев А. Политический спектр России: структура, идеология, современные субъекты. М., 1997; Гельман В. Трансформация в России: политическийрежим и демократическая оппозиция. М., 1999; Ильин М. Соревновательные выборыв России. М., 1999 и многие др.
• [5] Напомним, что речь идет о первой половине 1990;х гг.
• [6] См.: Рукавишников В. О., Халман Л. и др. Россия между прошлым и будущим. Сравнение показателей политической культуры населения 22 стран Европы и Северной Америки // Социс, 1995, № 5.