Иерархия чувств. 
Чувство красоты

Попытки классификации чувств по разным основаниям не раз предпринимались в истории философии и психологии. Все систематизации носят условный характер, и их авторы признают, что точное распределение чувств по видам и классам невозможно. Дело в том, что чувство человека не локализуется в какой-то части организма: о появлении чувства говорит возбуждение всего организма. Тем не менее принято разделение на чувства периферийные и центральные (последние иногда называют состояниями души)', выстраивается также приблизительная классификация чувств по ценностному основанию, т. е. оценивается качество удовольствий, которые связаны с чувствами, чувствованиями и переживаниями (сентиментами).

Высшим чувством на протяжении долгого времени в народном сознании и философских системах считалось чувство сакрального (в некоторых системах — моральное). Однако Аристотель полагал, что чистое созерцание (теория) дает наивысшее наслаждение, так как в нем достигается познание истины (алетейя). Такая точка зрения продержалась века, и сегодня моральные и интеллектуальные чувства, связанные с мышлением, считаются высшими. Духовными называют чувства, сопровождающие научный поиск, прорывающиеся в радости или печали по поводу открытий и достижений или неудач и допущенных ошибок на этом пути. Ниже их ставятся чувства, связанные с различными психологическими состояниями, возникающими в жизни человека, с комфортным (или дискомфортным) состоянием его нервной системы, с телесностью и органическими состояниями.

В Античности ценностная дифференциация удовольствий строилась по критерию приближенности к разуму (особенно четко это проявилось в ранний период). Греческим словом kalon обозначалось то, что считалось самым лучшим, превосходным, прекрасным. Значение слова kalon ‘красота' (‘прекрасное') в Античности было гораздо шире, чем впоследствии. Так, kalos (‘прекрасными') могли быть не только предметы и явления, воздействующие на органы чувств и вызывающие чувство удовольствия, но и поступки, образ жизни, способы правления, различного рода действия и другие стороны жизни^[1]. О многообразии форм красоты в античной культуре будет сказано ниже.

Слово русского языка «прекрасное» содержит в себе два основных значения. Одно значение чисто оценочное — ‘очень хорошее', второе — ‘очень красивое', или ‘высшая ступень красоты' (эстетический смысл). Точно так же греческие термины kalon, hallos и латинские pulchritudo, pulcher означали одновременно и красоту, и то, что считается очень хорошим. Иногда они соединялись с термином агатон (‘добро') в словосочетание калокагатия ‘прекрасно-доброе'.

Слово kalon обозначало то, что признано ценным, важным. Никакого указания на то, что это должно быть чувственным, до софистов не было. Однако и при софистах, и после них слова kalon и pulchritudo оставались наименованием сущности красоты, общим понятием, и тяготели к образцу этой сущности — к космосу. Считалось, что это такие земные структуры, которые несут в себе устойчивый порядок, меру, соразмерность и воспроизводят порядок космоса с его мерно двигающимися огнями небесных тел. Космическая красота представляет собой архетип земной красоты. Форма в уме Бога — это архетип формы в уме художника, проект создаваемого им изображения.

Онтология красоты, убеждение в том, что мир прекрасен, — таким был господствующий принцип мировоззрения — pankalia (‘всекрасота') древних греков и всей Античности. Представления о том, что порядок, соразмерность (греч. симметрия, лат. пропорция), упорядоченное соотношение частей — гармония, ритм {эвритмия), прекрасны сами по себе и делают прекрасными все вещи и явления, в которых присутствуют, зародились еще в архаический период (VIII—VII вв. до н.э.). Подобные представления просуществовали на протяжении всей Античности и вышли за ее пределы, дожив до наших дней.

По убеждению эллинов, постижение красоты как неотъемлемого свойства космоса, бросающего свой отблеск на земные вещи, могло осуществляться только разумом, ведь истины разума постоянны и едины для всех, а чувства индивидуальны и изменчивы. Красота вещей подобна красоте геометрических фигур, она вносится числовыми сочетаниями — как же можно воспринимать ее чувствами?

В этом заключается парадокс: находясь у истоков эстетики, рассматривая ранние формы трактовки красоты, мы обнаруживаем, что имеем дело скорее с поэтикой (от греч. noesis ‘умственное познание'), чем с собственно эстетикой. Но переход от умственной трактовки красоты к эстетической (чувственной) не заставил себя долго ждать.

Уже тогда было замечено, что математические соотношения наглядно проявляются в пропорциях атлетического мужского и стройного женского тела, визуально воспринимаются в архитектонике храма, придают изящество амфорам, кратерам и другим изделиям керамической мастерской, и все это схватывается сразу, при первом же взгляде, безо всяких расчетов. То же происходит со слухом: он непосредственно наслаждается числовой подборкой музыкальных тонов, не производя математического вычисления интервалов. Постепенно математические формулы красоты, т. е. обозначенные числом соотношения визуальных форм, приносящие наибольшее удовлетворение зрению, как и установленные числовые подборы соотношений высоты тонов поющего голоса и звучащего щипкового (лиры) или духового инструмента (флейты), дающие наибольшее удовлетворение слуху, стали спускаться с космических высот в антропологические долины.

Существенный переход в трактовке красоты от космического к антропологическому горизонту произошел во время доминирования в интеллектуальной жизни Афин сообщества софистов (V в. до н.э.). Гиперрациональная рассудочность софистов заключалась в убеждении, что абсолютно всему можно научиться и научить, при этом им были чужды нравственные идеалы. Единственный оставшийся у софистов принцип — мера человека (субъекта); ею измеряется все, даже существование или несуществование вещей (Протагор), а тем более критерии истинности, добра и красоты. Можно сказать, что софисты поменяли местами средства и цели. Средства, необходимые для достижения цели, конечно, ценность, но ценность относительная, инструментальная. Главный вопрос: в чем нравственный смысл деяния? — их не интересовал. Они считали, что их задача — научить, каким способом быстрее всего достигнуть любой цели.

Каких только приемов и уловок на этом пути они ни предлагали! Достаточно вспомнить знаменитые софизмы — силлогизмы с подменой термина, которые сбивали с толку людей, ведущих спор. Можно сделать вывод, что из всех форм деятельности софисты отдали первенство «техне» — методической деятельности со знанием правил. Однако при всех недостатках такого учения оно способствовало развитию гуманитарных практик. Остановимся только на процессах, связанных с эволюцией понятия красоты. Не будет преувеличением сказать, что в этой области произошла настоящая революция, пошатнувшая устои космологической теории.

Обнаружилось, что единая, основанная на соотношении чисел, познаваемая разумом красота таит в себе большое количество модификаций. Это было связано с обретением личностью все большей самостоятельности по мере атомизации общества (полиса), что выражалось в усложнении поведения, становлении новых модусов жизнедеятельности. Процессу демократизации общества сопутствовала демократизация самой структуры личности: прежняя иерархия духовных сил расшатывалась, происходило раскрепощение духовных и телесных сил. Чувства становились все более автономными от разума, теперь им дозволялось многое из того, что в предшествующее время и не предполагалось.

Вместе с раскрепощением чувств пришло и признание права на получение чувственных удовольствий. Этот процесс наберет силу несколько позднее, в философских школах киренаиков и эпикурейцев. Сейчас же мы хотим обратить внимание на то, что для софистов красота и сопутствующее ей наслаждение перестали быть сущностями, сопричастными порядку космоса. Софисты находили очень много примеров красоты в реальной жизни.

Диалог Платона «Гиппий Больший», можно сказать, начинен такими примерами земной красоты: их приводит в большом количестве софист Гиппий в споре с Сократом о сущности прекрасного. Другое дело, что софист не может подняться от образцов красоты к сущности прекрасного, к чему призывает его Сократ, — правда, и он в данном диалоге еще не решает эту проблему.

Софисты выработали свое эмпирическое определение: красота — это все то, что вызывает удовольствие при восприятии зрением и слухом. При всей кажущейся простоте такое определение тоже пережило свое время и вошло в лексикон не только античных, но и средневековых, ренессансных и более поздних теоретиков. Добавим, что определение это открытое: ведь мы можем находить разные способы воздействия внешнего мира на органы чувств и разные способы его эмоционального переживания. Отсюда возникает дифференциация форм красоты, порождающая различные оттенки чувств. Например, мужская красота, dignitas, вызывает иной эмоциональный отклик, чем красота женская — venustas_y elegantia, suavitas. В первом случае имеется в виду чувство достоинства, во втором — привлекательность, миловидность, нежность. Другое дело — красота как честность, порядочность, вызывающая чувство уважения: honestum. Вещи, оказывающие воздействие своим визуальным обликом, т. е. благодаря красоте формы, — fonnositas_y schema. Соответственно вещи, лишенные правильной формы, — безобразные (defonnitaSy aschema).

Красота, образуемая соответствием частей и целого, получила название decommy aptum_y что переводится как «соответствующее, подходящее». В знаменитом определении Витрувия о трех главных качествах здания, переводимом на русский язык как «прочность, польза, красота», последний член триады обозначен на латыни как venustas_t а не pulchrum. Слово pulchrum есть сущность, субстанция красоты, а слово venustas, которое переводится как «привлекательность», указывает на то, что здание должно нравиться в созерцании. В свою очередь, красоту как привлекательность здания образуют такие элементы: ordinatio — распорядок, dispositio — расположение, eurythmia — эвритмия, symmetria — соразмерность и decorum — соответствующее назначению здания украшение. Надо подчеркнуть, что красота, присущая самому изделию или зданию, четко отличалась от красоты накладной, добавленной, которая обозначалась терминами decomm или ornamentum.

Наконец, нельзя не коснуться и тех видов красоты, которые уже в Античности воспринимались с осторожностью и опаской, так как считалось, что они способны одурманить зрителя, вывести чувства из повиновения разуму, ввергнуть в безумие (mania, deliiium). Подобной силой обладает все, что отличается очарованием, обаянием, прелестью, пленительностью: fascinatiOy voluptas, lepor, dulcedo. Заметим, если в Античности, где забота о себе требовала сохранения умеренности чувств, существ, наделенных такой чарующей силой, просто опасались, то в Средние века, когда контроль над духовной жизнью во много раз возрос, борьбу с «демонической красотой» превратили в настоящее сражение за спасение чистоты души от соблазна.

• [1] В дальнейшем мы будем давать греческие эстетические термины в переводе на латынь, так как именно в составе латинской терминологии они вошли в европейскую поэтику, в текст"Эстетики" А. Баумгартена и другие труды по эстетике. Латинским эквивалентом понятияkalon стало слово pulchritudo, а понятия kalos — слово pulcher.