Эстетика в структуре мышления модерна и постмодерна

В результате освоения материала данного раздела студент должен:

знать

• • основные характеристики специфики эстетического суждения в рамках эстетики как обособленной философской дисциплины;
• • общую логику и важнейшие этапы развития эстетики;
• • основные проблемы и понятия эстетической теории модерна и постмодерна;

уметь

• • ориентироваться в концепциях философской эстетики;
• • связывать эстетическую проблематику с общим контекстом философии, искусства и культуры рассматриваемой эпохи;

владеть

• • концептуальным и терминологическим аппаратом философской эстетики;
• • навыком применения его к характеристике особенностей и развития современной культуры и художественной практики.

СПЕЦИФИКА НОВОЕВРОПЕЙСКОГО ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ

Характеристики эстетического суждения в системе И. Канта

В качестве дисциплины, занимающей определенное место в системе философского знания, эстетика сформировалась только в середине XVIII в. В связи с этим необходимо понять, что привело к возможности ее выделения и обретения ею отдельного и значимого для философии предмета.

Предварительные замечания Главы учебника, посвященные эстетике модерна и постмодерна, направлены на то, чтобы дать студентам представление о специфике и сложности эстетического суждения, характерного для мышления и культуры, сложившихся в Европе, начиная с эпохи Возрождения, и, хотя и с существенными трансформациями, развивающихся и распространяющихся по всему миру до настоящего момента. Хронологические рамки данного раздела можно обозначить как современность и ее истоки. Пользуясь терминологией видного теоретика культуры Юргена Хабермаса, время от начала эпохи Просвещения, когда эстетика впервые сформировалась как отдельная философская дисциплина, и до текущего момента, можно назвать термином модерн (т.е. современность), а его модификацию — постмодерн — для характеристики метаморфоз данного типа культуры во второй половине XX и начале XXI в.

Несмотря на то что современную культуру, в том числе культуру художественную, часто критикуют, называя «одномерной», можно заметить, что соответствующая ей теория культуры, а также философская мысль не просто сложны, но сложны предельно, временами до полной непонятности для неподготовленного (а иногда и для хорошо подготовленного) читателя. Это баловство и игра, форма интеллектуального эпатажа, — или неизбежное следствие развития мысли определенного типа, которая приводит к таким неожиданным культурным и эстетическим результатам? Такой вопрос является существенным, поскольку предполагает попытку самоосмысления, самопонимания современной культуры во всем ее многообразии. Представляется, что именно развитие эстетической мысли в рамках данного тина мышления может помочь в этом понимании.

Эстетика как специфическая философская дисциплина выделилась именно в европейской философской традиции — случайно ли это или здесь нашло отражение очень существенное изменение позиции по отношению к миру в целом? Исследование истоков и предпосылок формирования новой дисциплины в рамках определенной структуры мысли всегда полезно для ответа на вопрос о специфике этой мысли. Кроме того, эстетика как философская дисциплина с самого начала своего обособленного развития была не только крайне важной для философии в целом, но также и составляла одну из наиболее сложных частей философской мысли всей рассматриваемой эпохи.

Это также кажется неслучайным: возможно, именно здесь размышление движется вдоль тех границ, которые позволяют схватить и понять его действующий принцип.

Итак, в этой и следующих главах читатель столкнется с рассмотрением истоков и специфики основных эстетических категорий в рамках философской эстетики как обособленно существующей дисциплины; узнает о своеобразии предмета науки эстетики и об отличии европейской эстетической позиции от иных взглядов на то, что наука эстетика избирает своим предметом; сможет проследить пути развития и метаморфоз эстетического отношения, начиная от зарождения философской эстетики и до настоящего момента. Кроме того, эстетическая мысль приводится здесь во взаимосвязи с культурным фоном эпохи и с основными тенденциями не только философской мысли в целом, но и всего культурного развития последних двух с половиной столетий. Особое внимание будет уделено возможности применения эстетических категорий и эстетического способа мысли к анализу трансформаций художественной практики в направлении от классического искусства к современным экспериментам. Последняя глава раздела посвящена функционированию эстетических идей в новейших философских теориях и стремится показать проблемы, с которыми столкнулась эстетика, как основу сложности и парадоксальности современной философской мысли.

Несмотря на то что суждения, так или иначе соотносимые нами со сферой эстетического (теперь, когда она сформировалась), высказывались всегда, необходимости в их систематическом философском осмыслении до определенного времени по какой-то причине не возникало. Как замечает отечественный историк и филолог С. С. Аверинцев, создание терминов, соответствующих дисциплинам, иногда запаздывает, но отношению к их формированию, но не на тысячелетия же! В данном случае, полагает он, термин запоздал не сильно, появившись вскоре после формирования соответствующей проблематики. В предшествующие времена не было мировоззренческой почвы для того, чтобы выделять эстетическое суждение именно в том виде, в котором оно было выделено в Западной Европе в Новое время и эпоху Просвещения^[1].

Таким образом, причина позднего возникновения эстетики лежит в специфике новоевропейского эстетического суждения, а точнее — в специфике отношения к тому, что становится предметом эстетики как философской дисциплины. Поэтому следует обратить внимание на предпосылки формирования ее в структуре именно такого типа мышления.

Приведем характеристики, которые дает эстетическому суждению знаменитый немецкий философ Иммануил Кант (1724—1804), которому принадлежит первая детально и систематически разработанная эстетическая концепция, положенная в основу всех последующих философских рассуждений об эстетике. Впрочем, чуть позже мы поймем, что есть и другие причины в качестве точки отсчета выбирать именно Канта.

Итак, Кант говорит, что эстетическое суждение является:

• 1) допонятийныМу незаинтересованныМу независимым от суждений о приятном, хорошем и интересном;
• 2) субъективно всеобщили т. е. высказывается так, как если бы оно было всеобщим, хотя доказать объективную всеобщность мы не можем из-за допонятийности суждения, но ввиду незаинтересованности судим так, как если бы эстетическая характеристика (то, что мы называем «красотой») принадлежала бы самому предмету;
• 3) субъективно целесообразным, т. е. выносится относительно целесообразности предмета, однако безо всякого представления о реальной цели, к которой он мог бы быть предназначен, как если бы в основании свойств предмета, характеризуемых в качестве эстетических (его красоты), лежала бы некая воля, но не наша (Кант называет это «целесообразностью без цели» или «чистой формой целесообразности»);
• 4) субъективно необходимым (т.е. как если бы необходимым, что обосновывается так же, как и субъективная всеобщность).

Важнейшее и наиболее общее, что мы можем здесь заметить, — это, во-первых, отсутствие связи эстетического суждения с логическим понятием, а во-вторых, его субъективность, которая в отличие от случая с суждением о приятном имеет очень специфический характер. Она не бросается в глаза, выявляясь только при попытке обосновать объективность суждения, что оказывается невозможным. Иными словами, эстетическое суждение, будучи субъективным, создает иллюзию объективности (откуда следует его характеристика при помощи оборота «как если бы»).

Основной предмет эстетического суждения, по Канту, — красота. Эта красота наблюдается нами, как если бы она присутствовала в самих вещах, хотя мы отчетливо осознаем, что она лишь результат нашей оценки, а эстетическое суждение есть следствие чувства удовольствия, возникшего в нас в результате случайности, порожденной свободной игрой наших познавательных способностей (в данном случае — воображения и рассудка).

• [1] См.: Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: Coda, 1997. С. 30.