Смерть и история

Смерть обрекает прошлое на молчание, превращая, по образному выражению Рикёра, историю в «театр теней», которым не дают покоя живые, а историописание — в «письменный эквивалент социального ритуала погребения прошлого»^[1]. Для исторической науки понятие «смерть» исключительно важно. Ведь настоящее лишь с наступлением смерти становится прошлым. «Необходимо телесно умереть, чтобы написание (истории — А. Б.) стало возможным»^[2], констатировал в свое время французский мыслитель Мишель Серто (Michel de Certeau), для которого исторический дискурс является прежде всего дискурсом о мертвых, потому что он «предполагает наличие утерянного объекта»^[3].

Серто считает, что в одном и том же тексте историк отрицает смерть и в тоже время чествует ее^[4]. «Отрицает» он ее по той причине, что, воскрешая мертвое прошлое, он этим самым «противоречит» идее смерти, ставя под вопрос весь смысл ее «работы». Ведь смерть стремится уничтожить, а историк, наоборот, сохранить прошлое. Так что «можно утверждать, что написание (истории. — А. Б.) производит мертвых для того, чтобы где-то могли существовать и живые»^[4].

Но Серто был, конечно, далеко не единственным исследователем, которого интересовала тема смерти. Попытки ее анализа присутствовали уже и в мифологическом сознании, в котором рождение и смерть были тесно связаны друг с другом. Смерть в мифах, хоть и была событием неотвратимым, в то же время не означала абсолютного конца жизни. В мифологической интерпретации умершие переправлялись или переселялись в потустороннее «царство мертвых» — символ жизни после смерти. Идея потусторонней жизни была сохранена и развита, хотя уже в совершенно другом контексте, христианством и другими монотеистическими религиями.

Атеистическая философия полностью порвала с идеей потусторонней жизни, но она, что интересно, не рассталась с идеей смерти, а открыла в ней влиятельный фактор исторического процесса, что четко демонстрирует нам философия марксизма. Маркс считал, что смерть выполняет очищающую и освобождающую функцию в истории, потому что содействует уходу «старых поколений» и «старых отношений». Он даже сожалел о том, что смерть выполняет свою очищающую работу не до конца, сохраняя то здесь, то там остатки старого мышления и старой жизни, которые препятствуют установлению новых отношений: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории»^[6], жалуется Маркс.

Маркс, казалось, искал союзников повсюду, в том числе и на стороне смерти. В действительности же она никогда не была чьим-то союзником: смерть не стоит на стороне ни прогресса, ни регресса. Она обходилась и обходится совершенно равнодушно со всеми, без исключения, людьми, чью жизнь она часто заканчивала в самый неподходящий для них момент, независимо от того, идет ли речь о жизни революционера или реакционера, капиталиста или марксиста. Надо сказать, что в марксизме тема смерти была обойдена вниманием и замалчивалась. В нем она лишилась религиозной таинственности и превратилась в чисто биологический или химический акт.

Ведь в отличие от христианства, марксистская концепция не открывала человеку перспективы жизни «после смерти». Но что самое страшное, она освобождала его от всякой моральной ответственности за совершенные в интересах пролетарской революции безнравственные действия. Боязнь ада или «божьего наказания» за земные грехи полностью отпала. С другой стороны, человек оказался приравнен к животному, потому что его смерть, лишившись идеи бессмертной «души», теперь ничем не отличалась от смерти животного. Марксистская философия, по сути, оказалась неспособной на философский анализ смерти. Более того, она всячески избегала такого анализа, потому что смерть делала бессмысленными все обещания марксизма об идеальном обществе будущего.

Но к философскому анализу темы смерти оказалась неспособной не только философия марксизма, но и социальная история, которая блестяще описывала проблемы социально-экономической жизни общества, но не могла сказать ничего существенного на тему смерти. То же самое распространяется и на историю повседневности, а также на историю ментальностей, которые ярко и образно описывали погребальные традиции различных культур и народов, но не ставили вопроса о взаимосвязи смерти и истории. Как это ни парадоксально звучит, но наибольший вклад в историко-философский анализ темы смерти внесла, казалось бы, уже и списанная с повестки дня как неактуальная и устаревшая школа историзма, которая с помощью своей концепции «идей» в истории смогла все-таки преодолеть границы смерти. Знаменитое высказывание немецкого историка Леопольда фон Ранке о том, что «каждая эпоха находится в прямом отношении к Богу» особо подчеркивает ценность каждой единичной фазы в жизни любого народа, а также ценность и неповторимость любой индивидуальной жизни. Возможно, что именно по этой причине в историографии историзма всегда присутствовал нравственный элемент, к которому другие исторические направления и школы были большей частью равнодушны.

Для современной исторической науки тема смерти стала, однако, приобретать особое значение, прежде всего, в рамках анализа исторического сознания общества и нашей коллективной культуры воспоминания, а также по отношению к культуре памятников, особенно памятников жертвам войны, революционных репрессий и террора. По мнению замечательного францзуского философа еврейско-русского происхождения Владимира Янкелевича (1903—1985), желание людей зафиксировать или задокументировать смерть материально, т. е. с помощью памятников, обелисков, мемориальных досок и скульптур, свидетельствуют об их стремлении «обудуществить» прошлое.

«Смерть есть мгновение, лишенное какого-либо „После“»^[7], — говорит он. Она есть такое мгновение, которое уничтожает как прошлое, так и будущее. Человек вынужден существовать постоянно в «теперь», т. е. на границе «бытия» и «не-бытия», когда «прошлого больше нет, настоящее постоянно исчезает, а будущего еще нет…»^[8]. И для того, чтобы существование человека не превратилось в постоянное и непрерывное «теперь», человек стремится обудуществить прошлое. Прошлое, говорит Янкелевич, «становится воспоминанием и уроком для будущего только благодаря обудуществлению…»^[8]. Янкелевич, таким образом, видит главную функцию истории в «обудуществлении прошлого». Однако революционные эпохи «обудуществляли» только какую-то часть своего прошлого, беспощадно уничтожая при этом следы других, ненавистных им частей. Коммунисты строили величественные памятники для героев революции и в то же время сбрасывали в общие и анонимные захоронения останки ее «врагов». Революция стремилась к общему равенству, но по отношению к смерти она, однако, создала экстремальное неравенство. При этом также смерть стала невольным участником революционных событий или «человеческой игры».

Неслучайно Серто видит в истории как игру со смертью, так и игру с жизнью. Смысл исторической работы заключается в том, чтобы воссоздать отсутствующее прошлое, т. е. «восстановить из разбросанных на поверхности настоящего знаков следы „исторических“ реальностей, которые только по той причине отсутствуют, что они являются другими»^[10]. Зачада истории состоит в подчеркивании различий по отношению к другому, считает Серто. И эту тему другого в истории подхватывает и развивает дальше Рикёр, утверждающий, что мы в состоянии реконструировать прошлое тремя возможными способами как свое, другое или же как аналогичное. Хотя, надо заметить, во всех этих трех случаях прошлое, даже если мы его воспринимаем как свое, принципиально является нам в образе другого.

• [1] Рикёр П. Палить, история, забвение. С. 510.
• [2] «Man muss korperlich sterben, damit das Schreiben geboren iverden капп». Мишель Сертоцитируется здесь по немецкому изданию. См.: Certeau М. Das Schreiben der Geschichte (Lecriture de iliistoire"). Frankfurt a. M., 1991. C. 67. (Edition Gallimard, Paris 1975). Русскую версию текста см.: URL: http://www.nlobooks.rU/node/5029#_ftnl (дата обращения: 05.11.2017).
• [3] Certeau М. Das Schreiben der Geschichte. S. 258.
• [4] Certeau M. Das Schreiben der Geschichte. S. 131.
• [5] Certeau M. Das Schreiben der Geschichte. S. 131.
• [6] Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения в 50 т. Т. 8. М" 1957. С. 119.
• [7] Янкелевич В. Смерть. М., 1999. С. 43. (Jankelevitch V. La Mort. Flammarion, 1977.)
• [8] Там же. С. 100.
• [9] Там же. С. 100.
• [10] Certeau М. Das Schreiben der Geschichte. S. 68.