Интерпретативная теория Р. Дворкина

Критику позитивистского понимания права как совокупности властных предписаний своеобразно сформулировал современный американский правовед Рональд Дворкин (1931—2013). По его мнению, право не заключается только в приказах суверена. Для применения этих приказов их следует истолковать в свете тех представлениях о субъективных правах, что существуют в том или ином обществе. Это означает, что реальный смысл властных предписаний (правовых норм) обнаруживается через их встраивание в логику повседневной деятельности. Сущность, смысл правовых предписаний раскрывается не в их буквальном смысле, а в том, как обосновывается обязанность адресатов следовать этим предписаниям.

Представление о судье, принимающем решения на основании текстов права, ошибочно, поскольку практически всегда судьи основывают свои решения на моральных принципах. Именно через эти принципы судьи содержательно обосновывают свои решения, тогда как ссылки на статьи законов и прецедентные решения выполняют лишь роль формального обоснования, вторичного по своей значимости. Дворкин утверждает, что правовые нормы являются сами по себе пустыми формами; содержание, которое в них вкладывается, является либо политическим (стратегии, которые проводят законодатели с помощью норм), либо моральным (принципы, которые реализуют судьи, разрешая конфликты в обществе). Природа этих принципов не может быть с точностью определена как моральная, религиозная или правовая — в процессе вынесения решения судья руководствуется своим внутренним убеждением, не дифференцируя в нем различные оттенки. Поэтому право и мораль невозможно полностью разграничить: люди неизменно включают в образ права моральные ценности и, наоборот, одной из моральных обязанностей людей во всех обществах является соблюдение права и поддержание правопорядка.

Между нормами и принципами есть формальная разница: правовая норма может быть применена или нет, соблюдена или нет, в случае конфликта норм может действовать только одна из норм, тогда как принципы не вступают между собой в логическое противоречие — они могут действовать одновременно, получать различную оценку и по-разному балансироваться правоприменителями. Принципы являются основаниями для действий и сохраняют свою силу, даже если в данном конкретном случае какое-то другое основание (принцип или норма) оказывается более важным. Если судья разбирает дело, в котором стороны основывают свои требования на разных принципах (например, кредитор ссылается на принципы добросовестности и свободы договора требует исполнить обязательство по оплате процентов по долгу, а кредитор ссылается на принцип справедливости и просит отказать в исполнении обязательства, поскольку проценты по договору в несколько раз превышают сумму долга), и если судья выбирает один из принципов (например, удовлетворяет иск), это не означает, что суд при этом не принял во внимание другой принцип (возможно, в свете этого принципа суд изменит содержание договорного обязательства и снизит сумму процентов). Также есть разница и между принципами и стратегиями — первые защищают индивидуальные права и свободы и формулируются судьями, а вторые формулируются законодателями и выражают соображения общей пользы, защищают интересы социального целого. Важно проводить между ними различие так, чтобы судьи не видели свою задачу в реализации политических стратегий. Дворкин уверен, что в логической природе принципов нет ничего, что мешало бы применять их как обязывающие людей к определенным действиям, даже если они формально не зафиксированы в законодательстве или пока еще не нашли отражения в судебной практике.

В целом, смысл правовых положений раскрывается только в процессе толкования: до этого момента они не имеют общезначимого значения. Дворкин считает, что «намерения говорящего» (т.е. лица, создавшего норму и вложившего в нее некий свой смысл: например, автора законопроекта или депутатов парламента) не могут быть выявлены толкующим эту норму юристом. Проводя аналогии с литературоведением, мыслитель указывает, что идея о вложенном автором в текст смысле остается лишь мифом, поскольку каждый литературный критик волен найти в тексте какой-то иной, свой смысл. У литературоведов может быть множество интерпретаций того, в чем заключается смысл того или иного произведения, скажем, шекспировского «Гамлета». Каждая из этих интерпретаций имеет право на существование, независимо от того, что думал о смысле свой драмы сам Шекспир (или другой автор, если на самом деле «Гамлет» не был написал Шекспиром). Описание мыслей фактического автора произведения — это задача для историков, но этой задачей не исчерпывается изучение самого произведения, текст которого может содержать смыслы, о которых не задумывался даже сам автор.

О том, насколько можно согласиться с выявленным интерпретатором смыслом произведения, мы можем судить по убедительности интерпретации: по тому, как она согласуется с контекстом написания произведения и с его буквальным смыслом, с иными истолкованиями и с тем, как в данном литературном сообществе принято интерпретировать произведения, по последовательности толкования, соразмерности толкования тем терминам, что употреблены в тексте, стилистике произведения, условиям его написания и проч. Точно также и при толковании правовых текстов не нужно искать некий метафорический смысл, намерение законодателя или судьи, поскольку эти тексты от данных намерений не зависят, даже если бы можно было с большей или меньшей точностью определить, почему были приняты те или иные законы, судебные решения.

Результат толкования правовых текстов должен оцениваться не по адекватности выявленного критиком смысла тому значению, что вкладывал автор, поскольку такую адекватность установить невозможно — после завершения автором работы над текстом этот текст обладает своей системой смыслов, независимых от переживаний и мыслей его автора. Также и буквальный смысл может оказаться неподходящим, что потребует от судьи расширительного толкования или изменения смысла нормы. В качестве примера Дворкин приводил конституционное толкование и настаивал на том, что положения Конституции США невозможно применять в начале XXI в. в том буквальном значении и с учетом тех целей, которые имели американские законодатели в конце XVIII в., когда писалась Конституция. Рабство, расовая сегрегация, монополизм в экономике, пуританизм в нравах и другие аспекты жизни того времени, которые воспринимались как нормальные, в современном обществе уже неприемлемы. Поэтому Конституцию следует толковать и применять не с точки зрения ее авторов, а с точки зрения современных представлений о том, как должно быть устроено общество.

Принуждение в праве может быть обосновано либо с позиций позитивизма, когда правомочие представителей власти применить насилие основано на том, что их компетенция определена нормой, сформулированной в правовом тексте; либо с точки зрения естественного права, согласно которой у людей есть моральная обязанность подчиняться праву, если оно содержит в себе некоторые ценности; либо с позиций реализма, когда утверждается, что суть права заключается в предоставлении компетенции некоторым чиновникам выносить решения о правах, а разговоры о равенстве или справедливости суть лишь политическая идеология. Но есть еще один путь обоснования.

По мнению Дворкина, в любом обществе постепенно складывается особая моральная атмосфера, в которую судья должен встроить свое толкование. Именно эта атмосфера образует основу для понимания права как целостности (integrity), как хорошо продуманного и сбалансированного целого, а не как просто пустых форм, которые могут быть заполнены любым произвольным содержанием. Мы можем не принимать мнение некоего индивида, но если его мнение основано на хорошо продуманной позиции, на системе убеждений, то мы, как правило, относимся с уважению к такому цельному мировоззрению. Это свойство человеческой личности на английском передается как integrity; таким смыслом, как полагает Дворкин, может и должна быть заполнена любая норма права в результате ее правильного истолкования. Многие люди не согласятся с отдельными судебными и законодательными решениями, которые противоречат их личным интересам. Но если они встраиваются в связную и последовательную логику убеждений, принципов и стратегий, то сама по себе эта связная система вызывает к себе уважение, которое и служит стимулом для правомерного поведения, даже если люди не принимают каких-либо частей этой системы.

Толкование права заключается именно во встраивании толкуемого правового текста (норм закона, аргументов прецедентного решения и т. п.) в эту цельную и продуманную логику, которая включает в себя общепризнанные принципы, предшествующее законодательство и судебную практику, господствующую в обществе мораль и мнение юридического сообщества. Редко, когда объектом споров между юристами служит сама по себе словесная формулировка той или иной нормы — как правило, споры возникают о смысле, который следует вложить в толкуемую норму, что на практике означает не поиск мифической воли законодателя (хотя такой аргумент и может выдвигаться в споре, чтобы прикрыть чье-то субъективное мнение), а поиск адекватного места предлагаемому варианту толкования в структуре убеждений и ценностей, господствующих в обществе. Иными словами, задачей юриста в суде является не историческое исследование того, о чем думал создавший норму законодатель, а убеждение судьи и других участников процесса в том, что предложенное толкование наиболее подходит целям действия этой нормы в правопорядке и в обществе.

С этой перспективы, правоприменение оказывается рассуждением о наилучшем, с точки зрения принятых в обществе принципов, варианте решения того или иного дела. Иными словами, при истолковании норм права в качестве основного ставится вопрос о том, какой смысл судья или другой правоприменитель должен вложить в правовую норму с учетом обстоятельств конкретного дела. При этом задачей интерпретатора является не просто нахождение и фиксация неких убеждений и ценностей, а поиск наилучшей интерпретации в свете защищаемых индивидуальных прав. Если вновь обратиться к примерам из литературоведения, роль судьи заключается в том, чтобы выступить в роли своего рода соавтора романа, дописать главу в истории развития права своей страны, органично встроив ее в структуру произведения (т.е. во внутреннюю логику системы права). Это решение должно находиться в наилучшем соответствии (best fit) с существующими в правопорядке нормами и принципами и представить право в наилучшем свете с точки зрения правильного судебного процесса и защищаемых прав. Поэтому судьи вольно или невольно обращаются к оценке, к балансированию различных ценностей, закрепленных в правовых положениях.

Тут возникают два вопроса. Во-первых, не становится ли судья на место законодателя? И, во-вторых, способен ли судья найти правильное политическое, нравственное решение для каждого дела? На первый вопрос Дворкин отвечает отрицательно, а на второй — положительно. Задачей судьи является не обращение к ценностям вместо норм, поскольку в отличие от парламента, суд не имеет возможности открыто пересматривать и изменять существующие нормы. Более того, судья не имеет свободы принять любое решение — такой свободой обладает законодатель, поскольку ему принадлежит делать выбор в пользу той или иной стратегии ввиду той общей пользы, которую он реализует и защищает через создание общих норм законодательства.

Судья, наоборот, связан в своих решениях общими нормами. Причем не только и не столько законодательными нормами, сколько принципами правопорядка и господствующими в обществе моральными убеждениями. У судьи нет права на усмотрение — он волен лишь взвешивать относящиеся к делу принципы в свете обстоятельств рассматриваемого им дела и обязан выбирать наиболее адекватные и соотносимые принципы, соответственно истолковывая положения права (прецеденты, обычаи, законы и проч.). Судья защищает не абстрактный общий интерес, как это делает законодатель — его задача заключается в защите отдельно взятого индивидуального интереса, т. е. субъективного права. При этом судья не связан соображениями общей пользы безусловно и может принять решение о защите личности от общества, меньшинства от большинства, даже вопреки аргументам об общей пользе.

Справедливым будет не то решение, в котором судья выступает в качестве социального инженера, уравновешивающего социальные интересы путем создания общего правила для всех — в таком решении субъект и его права отступили бы на задний план. Судья должен вынести такое решение, которое выявляет субъективное право конкретной личности и защищает его так, как это возможно в существующей структуре моральных убеждений. Ведь само по себе субъективное право суть моральное требование. Как пишет американский мыслитель, «индивидуальные права — это политические козыри в руках индивидуумов. Индивиды имеют права тогда, когда, по некоторым причинам, коллективная цель — недостаточное основание для причинения им некоего вреда или ущерба». При этом защита субъективных прав должна быть уравновешена со стратегиями, которые защищают коллективное благо против своеволия индивидов.

Путем таких рассуждений Дворкин показывает, что моральные убеждения лежат в основании любой правовой системы, и что судья неизменно апеллирует к таким убеждениям, чтобы аргументировать свой выбор в пользу той или иной интерпретации правового текста. Обязанности судей, таким образом, определяются не на основании буквы закона, а на основании «созвездия принципов», которые должны быть учтены судьей для нахождения «единственно правильного ответа» на спорный вопрос в рассматриваемом деле. Дворкин уверен, что в праве всегда можно найти такой ответ. Другое дело, что искать его следует не в книгах законов, а в логике строения всего правопорядка, в тех принципах и моральных ценностях, на которых он зиждется.

Для иллюстрации своего тезиса Дворкин рисует образ мифического судьи Геракла. Этот судья идеально беспристрастен, обладает знанием обо всем нормативно-правовом материале, об истории зарождения и развития норм и принципов своего правопорядка. Он стремится создать целостную картину права, одновременно защитив субъективные права отдельных индивидов и коллективные интересы. Гипотеза, из которой исходит судья Геракл — существующая в обществе система принуждения имеет своей целью охрану прав граждан без ущерба общему благу. В каждом рассматриваемом деле этот идеальный судья находит место подлежащей применению нормы в системе моральных убеждений. Руководством ему служат три принципа: справедливости, честности и надлежащей процедуры, на основе которых судья Геракл выносит правильные решения.

Фактически, Дворкин отрицает наличие пробелов в праве, поскольку, как он пишет, право может быть ущербным и пробельным, но участник судебного процесса имеет право требовать от судьи, чтобы тот рассматривал право как нечто цельное и беспробельное, вынося по его делу справедливое решение на основе права, его духа и смысла. Отрицается и судейское усмотрение, поскольку у судьи нет полной свободы выбирать между конкурирующими интерпретациями и нормами — правильное моральное чутье, знание истории развития правопорядка (законодательной и судебной истории) и его философии всегда приводит к одному и единственному варианту решения дела с точки зрения подлежащего применению принципа. Именно такую модель судебного разрешения споров — поиск единственно правильного ответа — американский правовед считает правильной моделью для демократического общества.

Эта модель весьма интересна. Большинством правоведов признаются случаи, когда правоприменитель не имеет готовой к применению нормы в сложных делах — он должен либо вывести ее из действующего права по аналогии, либо встать на место законодателя (ст. 4 ГК Швейцарии). Как мы видели, Герберт Харт признавал случаи полутени, когда судья может обратиться к соображениям нравственности, чтобы правильно истолковать право. Позиция Дворкина иная — он утверждает, что нет такой нормы права, которая была бы готова к применению, и любую, даже самую простую норму судья должен сперва творчески интерпретировать в свете моральных принципов и защищаемых этой нормой субъективных прав. С другой стороны, применяя право, судья не волен в его интерпретации и должен выбрать ту, которая предстает в «наилучшем свете» при защите субъективных прав. Возможно, американский правовед преувеличивает необходимость творческой интерпретации в простых делах, но в сложных делах его подход кажется обоснованным.

Дворкин приводит в качестве примера несколько судебных дел. Так, в деле Риггс против Палмера (1889 г.) истец требовал от нотариуса передать ему имущество на основании завещания. Обстоятельства вступления в наследство были таковы: 16-летний юноша, уверенный в том, что дед оставит ему солидное имущество по завещанию, узнает о том, что дед собирается жениться на молоденькой девушке. Беспокоясь о своих наследственных правах, молодой Риггс отравляет деда. Отсидев положенный срок, он выходит на свободу и предъявляет нотариусу требование исполнить завещание. Нотариус отказывает. Закон был на стороне Риггса, завещание было действительным, никаких формальных препятствий к вступлению в права наследования не было, но суд отказался удовлетворять притязания внука, приведя следующий аргумент: «Действие всех законов так же, как и договоров, контролируется общими, фундаментальными принципами общего права. Никому не должно быть позволено выиграть от собственного мошенничества, получить выгоду от собственного преступления, основывать какиелибо требования на собственной несправедливости или приобретать собственность посредством преступления». Так, суд Нью-Йорка отказался применять закон о наследовании со ссылкой на приоритет общих принципов права. Дворкин уверен, что суд в этом случае поступил правильно. По его мнению, основанием данных принципов «служит не конкретное постановление какого-то законодательного органа или суда, но тот факт, что у юристов и широкой общественности с течением времени сложилось понимание их правильности», так что суд по делу Риггса не изобрел принцип недопустимости злоупотребления, а просто облек в форму судебного решения уже сложившийся в юридическом сообществе консенсус по этому вопросу.

В другом деле Геннингсен против Блюмфилд Моторе (1960 г.) сложилась схожая ситуация. Гражданин Геннингсен, управляя купленным у компании «Блюмфилд» автомобилем, попадает в аварию и становится инвалидом. Причиной аварии послужила заводская неисправность автомобиля. Пострадавший обратился с претензией к компаниипродавцу, потребовав возместить расходы на лечение и иные расходы (восстановление автомобиля, моральный вред, юридические издержки и проч.), но та отказала в удовлетворении претензии. Компания сослалась на договор, который Геннингсен подписал при покупке автомобиля. Согласно договору, ответственность компании в случае выявления ненадлежащего качества проданного автомобиля ограничивается стоимостью дефектных запасных частей. В остальной части компания от ответственности освобождается. Геннингсен обратился в суд.

Действующее американское право достаточно четко регламентировало эту ситуацию — стороны свободны в заключении договора и могут согласовать любые не противоречащие закону условия. Условие об освобождении продавца от ответственности за недостатки проданной им вещи закону не противоречили, поэтому иск подлежал отклонению. Но суд удовлетворил иск, указав на то, что свобода договора не является абсолютной и ограничена действующими в правопорядке принципами. Одним из таких принципов является положение, согласно которому суды не могут допускать того, чтобы их использовали в качестве инструментов осуществления несправедливости, и поэтому не должны давать защиту тем сделкам, в которых одна из сторон навязала другой несправедливые условия. Компания-продавец получила бы несправедливое преимущество, если бы суд одобрил практику, согласно которой потребитель мог бы приобрести автомобиль на любых, диктуемых ему условиях. По мнению Дворкина, и в этом деле, несмотря на положения закона, у судьи было только одно правильное решение — удовлетворить иск на основании принципа, согласно которому суды не должны позволять использовать себя в качестве орудия несправедливости и пристрастности.

Более сложная ситуация возникает, когда в коллизию вступают не закон и принцип, а принцип и политическая стратегия. С одной стороны, судья стоит на страже публичного интереса, с другой, он призван защищать индивидуальные субъективные права. Дворкин считает, что суд должен оставить законодателю суждение о необходимости балансировки или ограничения прав и заниматься исключительно защитой конкретных индивидуальных прав, не претендуя на создание общих норм. Но, вопреки концепции Дворкина, суд не всегда может ограничиться защитой индивидуальных прав.

Одно цитируемое Дворкиным дело касалось строительства плотины в штате Теннесси (7УА против Хилла, 1973 г.). После начала строительных работ, когда в проект были инвестированы сотни тысяч долларов, власти по ходатайству экологов наложили запрет на продолжение строительства. Причиной послужили опасения экологов, что после ввода плотины в эксплуатацию будет разрушен ареал обитания маленькой рыбки, которая жила в реке Теннесси. Рыбка не представляла особого биологического интереса, но правительство в силу закона было наделено правом принимать «меры, необходимые для того, чтобы действия, разрешенные, финансируемые или выполняемые ими, не угрожали существованию находящихся под угрозой видов». Строительная компания не согласилась с правительственным распоряжением, указав на то, что оно было принято уже после проведения всех строительных работ и является очевидно экономически нецелесообразным. Более того, компания сослалась на то, что эти работы финансировались бюджетными ассигнованиями, выделяемыми Конгрессом, и таким образом парламент косвенно одобрил строительство. Прекращение строительства будет означать потерю общественных средств, выделенных из бюджета. Специальный комитет Конгресса подготовил обращение в защиту строительства и с возражением против правительственного декрета, на заседании Конгресса это обращение было поддержано. Когда дело дошло до Верховного суда США, тот поддержал правительственный декрет о запрете строительства, указав на то, что он принят в пределах полномочий госсекретаря, не нарушает законы, а сама по себе неразумность и нецелесообразность некоего постановления не может служить основанием для его отмены. Применительно к позиции Конгресса Суд подчеркнул, что различие мнений парламента (с одной стороны, принятие закона, наделяющего госсекретаря соответствующими полномочиями, и, с другой, выступление в защиту дамбы) объясняется тем, что речь идет о разных составах Конгресса, избранных в разное время.

Рассуждая об этом деле, Дворкин приводил его в обоснование тезиса о том, что задача судьи заключается в том, чтобы сконструировать некоторое обоснование законодательного акта, по возможности согласующееся с остальными законами и законодательной политикой в целом. Центральным вопросом в этом деле было выяснение позиции законодательного органа и согласование разных по времени и содержанию позиций Конгресса. Конструктивно интерпретируя применимый в этом деле закон, суд должен был бы последовательно представить законодательную политику так, чтобы не возникало ощущения непоследовательности в законодательной деятельности и неправомерного нарушения прав. Строительная компания, начиная работы, действовала согласно закону и могла полагать, что Конгресс одобряет работы, выделяя на них бюджетные средства. В этих своих ожиданиях компания была безосновательно обманута.

С этой точки зрения, как считает Дворкин, Верховному суду нужно было принять решение в пользу продолжения строительства, пожертвовав рыбкой и ареалом ее обитания. Как пишет американский правовед: «Интерпретация закона, которая позволяет спасти дамбу, будет лучшей с точки зрения здравой государственной политики. Ничто в законодательной истории самого закона, правильно понятого и воспринимаемого как решение общества, не противоречит этому, и позднейшие законодательные решения поддерживают самым явным образом это прочтение». Здесь проявляется конфликт между теми разумными основаниями продолжения строительства и лежащими в их основе социальными благами, и другими, непримиримыми с ними причинами, основанными на равноценном благе — охраной окружающей природы. Выбор, который поддерживает Дворкин, базируется на одной шкале ценностей, разделяемой частью общества, но нет никаких оснований утверждать, что эти ценности в данном деле объективно выше, чем защита природы, которая является высшей целью для другой части общества. Поэтому, вопреки мнению Дворкина, в этом случае при выборе подлежащих защите ценностей нет никакой объективности и «единственно правильного ответа» — с позиций разных жизненных принципов могут одинаково быть обоснованы два противоположных ответа.

Главное для Дворкина — это последовательное проведение определенной последовательной политики судами с тем, чтобы в глазах людей создавался положительный образ правовой системы, которой они могли бы доверять и уважать. При этом Дворкин допускает, что при взвешивании различных ценностей и принципов судья, даже такой как Геракл, может ошибиться; вернее, для подтверждения правильности его решения не будет никаких очевидных доказательств. Тем более что интерпретационные акты различных судей могут расходиться. Единственно правильный ответ, о нахождении которого пишет Дворкин, это не обязательно лучшее решение с точки зрения нравственности. Моральные убеждения, которые должны поддерживаться правом, могут изменяться во времени, поэтому у судьи нет постоянного критерия для правильного истолкования права. Хотя Дворкин и не употребляет термина «естественное право» для характеристики своего учения, по своей сути речь идет о высшем надзаконном критерии для суждений о юридической действительности позитивного права, т. е. о том, что в теории права обозначается как естественное право. Взгляды Дворкина в этом отношении имеют много общего с позициями Штаммлера и Фуллера.

Дополнительная литература к 8.5

Дворкин, Р. О правах всерьез / Р. Дворкин. — М., 2004 (глава 2, раздел 3 «Нормы, принципы и стратегии», раздел 5 «Решение по собственному усмотрению»).

Ершов, В. В. Спор между Хартом и Дворкиным: анализ концептуальных положений и связанных с ними актуальных дискуссионных проблем современной теории права / В. В. Ершов // Российское правосудие. — 2009. — № 3. — С. 4—22.

Касаткин, С. Н. In memoriam. Рональд Дворкин, философ права (1931— 2013): очерк биографии и творчества / С. Н. Касаткин // Известия вузов. Правоведение. — 2013. — № 3. — С. 169—194.

Коттеррелл, Р. Правоведы и философы: Радбрух и Дворкин / Р. Коттеррелл // Известия вузов. Правоведение. — 2014. — № 2. — С. 225—239.

Контрольное задание к 8.5

Обсудите значение положения, в котором Дворкин утверждал о том, что судья способен найти единственно правильный ответ по любому рассматриваемому делу. Каковы критерии правильности найденного судьей ответа и вынесенного им решения? Укажите на значение проводимого Дворкиным деления между принципами и нормами, разберите критерии такого деления. Обсудите фабулы обсуждаемых Дворкиным судебных дел и порассуждайте над тем, какие решения по таким фабулам вынесли бы российские суды. Были бы приводимые Дворкиным аргументы применимы в таких судебных процессах?