Первобытные представления о пространстве

Вопрос о психологическом значении сооружений и пространств, создававшихся во времена, когда не было не только науки, но и письменности, заставляет обратиться к глубинным процессам первобытной и древнейшей культуры. Формирование первобытных^[1] представлений об обитаемом пространстве осуществлялось в условиях, когда главной проблемой в жизни людей было выживание. Человек старался взять от природы все, что мог, и подвергался многим опасностям: возможность нападения врагов, зверей, природные явления и разнообразные болезни. Человек жил недолго — возраст 40 лет соответствовал примерно 80 годам у человека нашего времени.

Человеческое праобщество превратилось в общество лишь тогда, когда оно осознало свое единство как коллектива и нашло способы надежно контролировать поведение, инстинкты и потребности его членов. Именно тогда появились изначально присущие человеческой деятельности первобытные формы духовной жизни — магия и тотемизм. Человеческая деятельность всегда состояла из утилитарной и внеутилитарной. Остатки черепов и костей животных, найденные на местах стоянок первобытных людей и в пещерах, где они обитали, свидетельствуют о том, что действия, производившиеся с ними, не могут быть отнесены к сугубо утилитарным, но обнаруживают наличие магического смысла и направленность на взаимосвязь с некими таинственными силами, которые определенным образом влияли на благополучие сообщества и требовали специальной ритуальной заботы. Часто животные (реже — растения) отождествлялись с племенем и его отдельными представителями, выполняя роль тотема.

Одной из первых форм управления общественным сознанием были запреты, первоначально имевшие форму «табу» — запрета особого рода, выступавшего в качестве нормы поведения и регулировавшего доступ к пище (мясу). Люди были убеждены, что нарушение запрета неизбежно навлечет несчастье на общество, и, хотя характер и природа этой опасности не всегда четко осознавались, человек, нарушивший запрет, считался опасным преступником. Естественно, что члены сообщества испытывали чувство ужаса перед возможной бедой и связывали ее приход с действиями нарушителя табу. Наряду со следованием запретам, очевидно, существовало и стремление к их нарушению, которое могло возникнуть под влиянием сильных биологических инстинктов (например, голода) — отсюда и жесткость запрета [103]. Известный советский историк, философ, психолог и антрополог Б. Ф. Поршнев допускал возможность возникновения первых изображений на стенах обитаемых пещер (а именно, отпечатков рук, часто скрытых под более поздними рисунками) в связи с запретом трогания: обойти запрет и все же прикоснуться. Этот вывод сделан ученым на том основании, что изображенные в глубокой древности объекты попадали под общее объединяющее их понятие: «То, чего в натуре нельзя (или то, что невозможно) трогать», т. е. огонь, изображенный с помощью красной и желтой охры, кровь (жизнь человека), зубы хищников и др. В изображениях подобного рода как бы реализуется возможность осязания так же, как и в некоторых детских рисунках и игрушках, которые не только изображают предметы, но и «выражают категорию запрета, которым отгорожена жизнь детей от мира взрослых» [185, с. 464] и к которому дети постепенно приобщаются в процессе игры.

Целый ряд археологических находок свидетельствует о зарождении ритуальных действий как совместной общественной формы деятельности (разного рода преднамеренные погребения) уже около 60 тыс. лет тому назад. Первые ритуалы отражали заботу о мертвом, который оставался членом общества живых. Характерным явлением, сопровождавшим уважение к умершим, был страх — их боялись. Уверенность в том, что от мертвых исходят опасности (болезни, смерть) предшествует во времени представлению о душе, отделившейся от тела. Мертвецов старались скрыть, зарыть и даже связать. Это отношение к мертвым (обоснованное, так как труп умершего родственника часто находился в той же пещере, где жили живые) характерно для всех народов мира на доклассовой стадии развития. Например, обычай хоронить предков в доме, где продолжали жить живые, сохранялся у майя в течение 1 тыс. нашей эры.

Отмечая сознательное целеполагание деятельности как необходимое условие существования человека, Б. Ф. Поршнев специально подчеркивал, что восприятие становится подлинно человеческим лишь тогда, когда имеется речь — первый и основной признак Homo Sapiens. Он считал, что такой взгляд на начало человеческой истории существенно приближает ее к нашим дням (рис. 1). Опираясь на труды советских ведущих психологов А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьева, В. П. Зинченко и др., Б. Ф. Поршнев показал, что генеральной линией развития восприятия у человека является принципиальная подчиненность работы психических механизмов (зрения, слуха, осязания и др.) задачам деятельности: «Внешние причины действуют через внутренние условия» [185, с. 156]. «Мы воспринимаем, — писал А. Р. Лурия, — не геометрические формы, а образы вещей, известных нам из нашего прошлого опыта. Это значит, что из всей массы раздражителей, действующих на нас, мы отбираем те признаки, которые играют ведущую роль в выделении функции вещей, а эти признаки иногда носят не зрительный характер, мы обозначаем вещи названиями, и это участие речи в восприятии придает ему обобщенный категориальный характер» [Цит. по 185].

Рис. 1. Время существования Homo Sapiens (по Б. Ф. Поршневу).

В процессе развития у человека логического мышления в нем всегда в той или иной степени сохранялись элементы необъясненности и непонятности явлений, что питало, дополняло и сопровождало работу фантазии. Взаимодействуя с реальностью, люди с самого начала человеческой истории создавали пространства и вещи, отражающие их мировосприятие: представления о строении «космоса» (окружающего мира), о своем месте и роли в этом мире. Основные социальные действия людей, связанные с бытом и обрядностью, включая возникшую позднее религиозную ритуальность, порождены мифологическим сознанием и частично дожили до наших дней. Первые вещи, считала О. М. Фрейденберг, появились у человека отнюдь не только для того, чтобы удовлетворять его материальные (утилитарные) потребности. Первые столбы (будущие колонны), столы (в виде каменных плит) и ворота (будущие двери) возникли как результат способности и стремления человека к активному мифотворчеству, к метафоризации всего своего бытия и как отражение основных бытийных оппозиций: «свое-чужое», «этот свет (небо) — тот свет (земля)», «жизнь-смерть» и т. д.^[2] «Двери-ворота, ограда, стол (высота) и порог или завеса — вот основные вещные метафоры примитивного мира. Они предшествуют бытовым дверям и окнам, столам и стульям, завесам и занавесям, изгородям и заборам домов и улиц. Еще до того, как попасть в квартиры и дома в качестве мебели и архитектуры, они задерживаются в храме и театре» [235, с. 17]. Система значений воспроизводилась и в вещи, и в слове, и это происходило не случайно, а было закономерным воспроизведением не только себя в мире, но и мира в себе, т. е. мир как объект и сам человек как субъект познания в мире в архаическом сознании были нераздельны. «Все видимое вокруг конкретно воспроизводится и вновь создается в слове, вещи, действии» [235, с. 18]^[3].

Рис. 2. Человек, работающий в саду.

Рисунок четырехлетней девочки (по Р. Арнхейму) Развитие внеутилитарной деятельности (в частности, изобразительной) сопровождалось усложнением и уточнением понятий о количестве, пространстве и времени. «Первобытная графика» в виде регулярно повторяющихся нарезок, полос, ямок, ломаных линий, преднамеренно нанесенных на предметы, — свидетельство очень раннего развития первых стадий познавательной деятельности и, как считают ученые, «элементов представлений о числе как упорядоченном множестве» [103, с. 400]. Овладение тем, что сегодня мы называем признаками формы и композиционными средствами, рождалось в длительном процессе осознания, упорядочения и рационализации «количественных, пространственных и временных отношений, вплоть до выражения этих соотношений в практическом счете от зрительных и осязательных его начал до фиксируемых в речи, в группировке средств счета, в повторении графических элементов на разных поверхностях, включая дерево, кость, камень, в элементарных геометрических построениях с простейшими мерами и фигурами (разнообразные линии: параллельные, сходящиеся под утлом и т. д., крест, прямоугольник, круг, диск, шар). Вероятно отражение в них простейших астрономо-географических, биологических понятий, знаний, корнями своими уходящих в доизобразительную эпоху истории нижнего палеолита, где они тесно сплетались с начально-эмпирическими основами других сфер зачаточнорационального постижения действительности» [103, с. 403]. Появление в памятниках нижнего палеолита изображений креста, окружности и креста в круге могло быть связано, кроме представлений о Солнце, также и с осознанием себя (индивидуальности или группы) в центре всего сущего: «я» в центре (главное в центре). Круг — граница видимой земли, крест — четыре основных направления движения к границе и всегда «я» в центре, как далеко бы ни пошел. Эти схематические изображения видения и понимания пространства древними людьми, символические иллюстрации представлений об окружающей среде были сплавлены, слиты, соединены с внутренним миром первобытного человека, проецировавшимся им на действительность. Представление о движении Солнца с востока на запад нашло отражение в ориентировании погребенных по линии восток-запад, что, возможно, также отражает развитие более общих представлений, таких, например, как «идеи о мире как едином целом» [103, с. 405]. Проявления художественной деятельности были нераздельны с первыми формами рациональной утилитарности: временем горения огня и его местом в обитаемом пространстве, взаимосвязи бытовых действий и занятий с временами года, суточным циклом, наблюдениями за Солнцем и Луной.

В структуре архаического сознания присутствовали не только мифологические представления, но и элементы адекватно познанной действительности. Среди ряда оппозиций, противопоставлений, которые вообще характерны и естественны для архаического сознания, одна из самых важных — это хаос (неструктурированная действительность) и некоторый порядок. Дихотомическое расчленение явлений действительности, двоичность их классификации помогали упорядочивать сложный мир явлений и приводить коллективные представления об этом мире в форму, необходимую для существования человеческого сообщества. Интересная особенность культур некоторых африканских племен — дополнение двоичной модели мира третьим основанием для классификации явлений: в основу положено понимание и использование как принципа представление о Вселенной как цветовом единстве. Для этой цели основными служили три цвета — черный, белый и красный, наделявшиеся отнюдь неоднозначными смыслами. Это позволило применять широкий диапазон значений для понимания и обозначения самых разных явлений и предметов. В зависимости от конкретных ситуаций каждый цвет мог приобретать специфическое значение, часто противоположное в другой ситуации. В некоторых случаях цвету придавался определенный социально-этический смысл: у одних этнических групп белый цвет обозначал открытость, чистоту помыслов, социальную сплоченность, у других — скверну, болезнь, смерть, страх, небытие [101].

Представления о пространстве в первобытном архаическом сознании, в котором еще не сформировались четкие абстрактные категории пространства и времени, также весьма сложны, неоднозначны и включают причудливые переплетения пространственных и временных представлений. В архаическом сознании, по выражению В. Н. Топорова, пространство и время слиты еще теснее, чем у Минковского и А. Эйнштейна. Современные исследования культуры некоторых племен тропической Африки показали, что в целом ряде случаев пространство и время обозначались одним понятием. Видение пространства имело противоречивый характер: с одной стороны, особенности окружающей физической среды оценивались очень четко, с другой, — в центре видимой земли всегда было племя — центр мироздания. Далекий край земли был уже «концом света», однако, вопрос о месте соприкосновения земного диска с небесным куполом оказался непосильным для архаического сознания. Некоторые племена Ганы и Того называли царство мертвых «домом за рекой». Упоминание о реке связано с древнейшими идеями границы между социальным и мифическим мирами (как правило, совпадающими с обозримым физическим пространством и невидимым, а потому неизвестным), особенностями этой границы (вода очищает от скверны) и взаимосвязи образа реки как границы с представлениями о первичном океане эпохи сотворения мира. Противопоставление двух типов пространства — окультуренного (своего) и мифического, лишенного культуры, неосвоенного, связывалось с огромным комплексом представлений о мифическом пространстве как перевернутом отражении реальной действительности. Социальное пространство оказывалось рассеченным «осью», идущей от востока к западу в соответствии с направлением солнечного пути, причем эта ось становилась стержнем не только собственно пространственных, но и мифических представлений.

Многие африканские народы считали, что на востоке не только возникло Солнце, но и появился человек. После тяжелой болезни человек «уходил на запад». Люди старались, чтобы в созданном ими бытовом социальном пространстве поселения или отдельного дома все соответствовало их представлениям о мироздании, так как лишь в этом случае обеспечивалась гармоничная взаимосвязь между небольшим миром обитания и космосом. Физическое членение пространства подчинялось ряду принципов: самым безопасным был микромир большой семьи (двор), он был включен в более крупное пространство поселения (деревни), которое являлось частью группы поселений, связанных торговыми или военными союзами, и наконец, непознанное неизвестное окружение (лес или другая природная среда), в котором могло происходить все, что угодно и которое могло представлять собой «мир перевернутых ценностей». Важную роль в дифференциации пространства играли семейные отношения, необходимость отведения определенных территорий для мужчин и женщин, специальные «магические пространства», вне которых колдовство и магия не действуют, но которые не имеют определенных территориальных границ, и многое другое [101]. В первобытном сознании реальное пространство бытия человека с привычными предметами не разделялось с мифологизированными представлениями о нем. Самым главным в таком пространстве было то, что связывалось с космосом и понималось как его часть.

• [1] Верхней исторической границей «первобытности» можно считать (по В. Н. Топорову) период, непосредственно предшествовавший времени создания великих цивилизаций, после «неолитической революции», в процессе которой человек осознал, чтоего целенаправленная деятельность вызывает определенного рода изменения [227, с. 8].
• [2] На материале современной фольклорной традиции (Румыния XIX — началаXX вв.) показаны устойчивые, сохранившиеся с древнейших времен принципы поведения, отражающие структуру мифологизированного пространства народного жилища. В наборе семиотических универсальных оппозиций преобладают именно пространственные, функции которых выходят далеко за пределы обозначаемого места в узкомсмысле. Основные пространственные оппозиции: внутренний-внешний, сближающаяся с оппозицией свой-чужой (основной смысл — выделение замкнутого безопасногопространства и членение мира по принципу его оценки); оппозиция верх-низ отражаетчленение мира по вертикали, правый-левый — по горизонтали; оппозиции спереди-сзади, спиной-лицом, открытый-закрытый связаны с представлением о внутреннеми внешнем. Основные временные оппозиции: свет-тьма, день-ночь. Прочие: полный-пустой, целый-битый, мужской-женский, жизнь-смерть, свой-чужой и др. Набор такихоппозиций задает первый уровень мифологизации повседневности. (См.: Цивьян Т. В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипыповедения. Л.: Наука, 1985. С. 154—178).
• [3] Нечто подобное происходит в процессе рисования у детей дошкольного возраста. Американский психолог Р. Арнхейм, изучавший детские рисунки и процесс их изображения, пришел в свое время к выводу, что в отличие от взрослых художников, у которых движение руки (моторный акт) в процессе рисования — лишь средство достиженияцели, у детей движение является частью изображения. На рисунке, взятом из известнойкниги Арнхейма «Искусство и визуальное восприятие», изображен человек, работающийв саду. Четырехлетняя девочка нарисовала садовую косилку, однако причиной появления на бумаге вихреобразных линий было не стремление показать движение машины, а движение самой руки, совершавшей такие же движения в процессе рисования (рис. 2).