Истина как цель познания

Конечной целью познания является истина. Но что такое истина? С диалектико-материалистической точки зрения истина — это верное отражение в нашем сознании объективной реальности. Следовательно, истина объективна по своему содержанию, т. е. паши знания, чтобы быть истинными, должны соответствовать объективному миру, а не быть произвольными, субъективистскими конструкциями. В. И. Ленин, несомненно, был прав, ведя борьбу против махистов, которые отрицали объективность истины. Существует ли объективная истина, т. е. может ли в человеческих представлениях быть такое содержание, которое не зависит от субъекта, спрашивал он и отвечал: «Да, может быть и должно быть, если мы признаем познаваемость мира». Но каков же механизм достижения истины, получения истинных знаний о мире?

Выше уже отмечалось: процесс познания не является простым однообразным актом отражения действительности; это сложный, противоречивый процесс, требующий усилий, мужества. На этом пути человек может встретить трудности, испытать не только разочарование, но и мгновения большого счастья. «Господь Бог поставил бы нас в довольно затруднительное положение, если бы он раскрыл перед нами все без исключения тайны природы; от полнейшего безделья и скуки мы бы не знали тогда, что делать» («Сообщения о Гете» его секретаря Ф. В. Римера^[1]). Испанский философ и публицист Хосе Ортега-и-Гассет (1883—1955) как главное средство познания, уяснения человеком своей взаимосвязи с миром рассматривает философию. Специфика философского знания о мире связывается Ортегойи-Гассетом с очень важным для человека моментом: обращенностью к миру в его обнаженности. Человек должен пробиться сквозь наслоение смыслов, которое общество наложило па то или иное явление мира, и, проделав эту трудную работу, встретиться с ним в его изначалыюсти и самостоятельно его осмыслить — именно это и называется «вычурным, смешным и смутным» словом «философия», отмечает Ортега-и-Гассет. Однако это.

«самопознание не способность, не дар и не механизм, а, напротив, задача, поставленная перед собой человеком», — подчеркивает испанский философ, и задача, возможно, невыполнимая, продолжает он: до такой степени познание — не инстинкт.

Итак, очевидно, что познание — это не просто использование человеком своих умственных способностей; человек должен приложить тяжкие усилия к познанию, постоянно задаваться вопросом о «потустороннем мире» сущностей и изнемогать в стремлении к раскрытию их. По мнению Ортегии-Гассета, истинный вопрос о происхождении познания всегда извращали, подменяя исследованием его механизмов. К тому же у нас нет абсолютно никакой уверенности в том, что умственные способности человека позволяют ему познавать: его цель, его стремление к познанию выходят за пределы его дарований, тех средств, которыми он располагает. Он пускает в ход все свои орудия, но ни одно из них, ни все они, вместе взятые, не обеспечивают полного успеха. На деле оказывается, что человек испытывает странное влечение к познанию, однако ему недостает дарований, т. е. того, что Аристотель называл его «природой». Поэтому коренная ошибка всех теорий познания, подчеркивает Ортега-и-Гассет, состоит в игнорировании изначального несоответствия между потребностью человека в познании и теми «способностями», которые у него имеются: «Один Платон догадывался, что корень познания, так сказать его субстанция, лежит как раз в недостаточности полученных человеком дарований, которую подтверждает тот страшный факт, что человек „не знает“. Ни Богу, ни животному это не свойственно. Бог знает все и потому не познает. Животное не знает ничего и потому тоже не познает. Но человек — это живая недостаточность, человек нуждается в знании, приходит в отчаяние от незнания». И все же еще раз подчеркнем, борьба за знание, стремление познать тайну бытия мира — это путь, помогающий человеку обрести себя, преодолеть отчаяние, приблизиться к счастью.

Познание начинается с неполных, приблизительных знаний о тех или иных явлениях действительности и движется к более полному, глубокому и точному их постижению, т. е. оно начинается с относительных истин и движется к истине абсолютной. Очевидно, что относительная и абсолютная истины находятся в диалектической связи как часть и целое; из суммы относительных истин складывается истина абсолютная.

Абсолютная истина как полное, исчерпывающее знание возможна только применительно к тем или иным отдельным явлениям и процессам. Например, суждение «Земля — планета Солнечной системы» — это абсолютная истина, оно не может быть отвергнуто в ходе дальнейшего познания мира. Однако что касается полного, завершенного познания объективного мира в целом, то оно невозможно, во-первых, потому что объективный мир, материя — бесконечны, во-вторых, потому что они постоянно изменяются и, в-третьих, потому что познавательные возможности человека и даже человечества на каждом этапе исторического развития ограничены. Но в целом человечество все более и более проникает в сущность материального мира, гак же как и в сущность сознания, накапливая, суммируя относительные истины, приближаясь на их основе к истине абсолютной, никогда не достигая ее применительно к миру в целом.

В истории философии вопрос об истинности наших знаний, о пути к истине всегда был предметом острых дискуссий. Некоторые философы абсолютизировали относительный характер наших знаний и признавали только относительные истины. На позициях релятивизма, а в конечном счете и агностицизма стояли, например, махисты, которые вообще отрицали объективную истину, полагали, что содержание знаний целиком зависит от человека, от субъекта. Другие философы, в частности Е. Дюринг, гипертрофировали значение абсолютных истин и в конечном счете оказывались на позициях догматизма.

И догматизм, и релятивизм проявляются не только в теории познания, но и в применении научных данных на практике. Например, в сфере социального управления догматизмом является ориентация на одни и те же формы и методы руководства, следование «букве» какой-либо теории, а не ее сути, отрицание необходимости творческого подхода к социальному управлению. Догматизм игнорирует положение о конкретности истины, а ведь истина всегда должна быть конкретной, применяемой в определенных условиях к определенной ситуации. Неконкретной истины, которая не имела бы отношения к определенным условиям, нет и быть не может в силу самой природы истины как отражения предметов и явлений в конкретных условиях их существования. Но если сама истина по своей природе конкретна, то и применение ее на практике тоже требует учета конкретных условий, иначе она перестанет быть истиной. Марксисты-догматики как раз и нарушали это требование, придерживаясь тех или иных положений марксистской теории без учета конкретных условий, что неизбежно вело к отрицательным последствиям. Релятивисты, наоборот, абсолютизируют конкретность условий (сегодняшний момент, обстановку) и игнорируют более общие связи, выходящие за пределы сегодняшнего дня, поэтому на практике релятивизм проявлялся в стремлении следовать конъюнктуре, приспосабливаться к изменениям каждого дня. Отбрасывание общих принципов, общих закономерностей и абсолютизация частных моментов, местных условий приводят к беспринципности, колебаниям, неоправданным зигзагам в практической деятельности. Именно поэтому важно учитывать диалектику процесса познания, взаимосвязь, неразрывность относительной и абсолютной истины, что позволяет правильно ориентироваться и в сфере практики.

Практика — критерий истины. Чтобы убедиться в том, являются ли наши знания истинными или нет, необходимо их проверить. Но как это сделать? Для этого надо найти какую-то меру, критерий, с которым и сверить наши знания. В истории философии предлагались различные критерии истины. В XVII в. распространенным было представление о том, что критерием истины должны быть ясность, очевидность теоретических положений. Например, Б. Спиноза говорил: «какое мерило истины может быть яснее и вернее, как не сама истинная идея? Как свет обнаруживает и самого себя, и окружающую тьму, так и истина есть мерило и самой себя, и лжи»^[2]. Но все дело в том, что «ясность», «очевидность» воспринимаются различными людьми но-разному; то, что может быть ясным для одних, для других является заблуждением. Некоторые философы считали, что если та или иная теория признается большинством, то она является истинной. Такой критерий выдвигал, например, российский политический деятель, врач и философ А. А. Богданов (1873—1928). Но это также субъективный критерий. В истории развития науки было немало случаев, когда ложные теории признавались большинством, например теория Птолемея, а сторонники истинных теорий (теория Коперника) оставались в меньшинстве. Наконец, представители прагматизма в качестве критерия истины брали полезность, выгоду: истинно то, что полезно, что приносит выгоду, утверждали они. Это также субъективистский критерий, ибо то, что полезно для одних, может быть вредным для других. С такой точки зрения и ложь является истиной, если она приносит пользу.

Итак, мы видим, что перечисленные «критерии» не могут установить истинность наших знаний, и прежде всего потому, что являются субъективными оценками. Для определения же истинности наших знаний нужен такой критерий, который не зависел бы от нашего сознания, чувств, желаний, и только практика является таким критерием истины. Но почему именно практика, а, например, не сама действительность, ведь так или иначе истинным мы признаем только такое знание, которое соответствует действительности? Дело в том, что мы не можем проверить истинность наших знаний непосредственно самой действительностью вне практической деятельности, как и не можем получить знания о мире вне практической деятельности. Конечно, если бы познание было зеркальным отражением, тогда можно было бы непосредственно сопоставлять полученные снимки (копии) в нашей голове с оригиналом, т. е. с самой действительностью. Но мы знаем, что процесс познания не зеркальное отражение. В. И. Ленин писал, что познание — это не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов. Мы начинаем познание с непосредственного восприятия действительности, а в итоге получаем абстрактные понятия, теоретические формулировки и т. п., которые нельзя непосредственно сопоставить для проверки с самой действительностью, ибо в теориях отражено не то внешнее, что мы воспринимаем органами чувств, а внутренние, скрытые связи и отношения, выражающие то, что присуще явлениям, что является их сущностью. Вследствие этого теории, их содержание не совпадают с видимой действительностью, с теми явлениями и процессами, которые совершаются на поверхности. Следовательно, для проверки теории нужна практическая деятельность, в ходе которой люди убеждаются в соответствии или несоответствии теорий тем внутренним связям и отношениям, которые отражены в этих теориях.

Но практика как деятельность людей, и прежде всего материально-производственная деятельность, не стоит на месте, а все время развивается, совершенствуется, поэтому мы не должны абсолютизировать и ее как критерий истины, превращать этот критерий в нечто постоянное, неизменное. Практика как критерий истины противоречива. С одной стороны, практика действительно является критерием истины, не допускающим агностицизма (в этом отношении практика является всеобщим, следовательно, и абсолютным критерием истины). С другой стороны, на каждом этапе своего развития практика выступает как относительный критерий, ибо по уровню своего развития она не может в любой момент истории доказать или опровергнуть любое теоретическое положение. В самом деле, каким бы могущественным фактором ни была практика в познании, многие теоретические положения мы не можем в настоящее время ни опровергнуть, ни подтвердить практикой. К таким положениям можно отнести, например, теориигипотезы о происхождении жизни на Земле или о существовании жизни на Марсе и др. Тем не менее все это не должно вызывать недоверия к практике как критерию истины. Ведь практика тоже не стоит на месте, она развивается, и то, что сегодня еще нельзя доказать или опровергнуть, завтра будет возможно осуществить. В частности, древние греки не могли посредством практики ни доказать, ни опровергнуть существование атома; современная научная практика подтвердила их предположение о существовании атома и одновременно опровергла утверждение о его неделимости. Таким образом, только диалектическое понимание практики как единства абсолютного и относительного моментов в ней дает возможность правильно использовать практику в качестве критерия истины. Именно противоречивый характер практики (наличие относительного и абсолютного моментов) предостерегает от крайностей: абсолютный момент — от релятивизма и агностицизма, относительный момент — от догматизма.

Проверенная на практике теория, в свою очередь, воздействует на развитие практики, ибо уровень развития практики — это не только результат прежней практической деятельности людей, но и результат реализации на практике новых теорий, ведь теория и практика неразрывно связаны между собой. Практика развивается не только на основании своего собственного опыта, но и на основании тех рекомендаций, которые ей дает теория. Следовательно, практика обогащается по двум линиям: за счет своего опыта и за счет выводов и рекомендаций передовой теории — в этом ее преимущество перед чувственным и рациональным познанием, ибо она соединяет в себе достоинства того и другого. Ленин был конечно же прав, когда писал, что практика выше теоретического познания, ибо имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности. Но если практика должна следовать выводам передовой теории, то — тем более — теория не должна отрываться от практики, от потребностей развития общества. Особый вес это требование приобретает в наше время. Теория и практика могут гармонично развиваться, обогащать друг друга только в диалектическом единстве.

• [1] Фридрих Вильгельм Ример (1774—1845) — немецкий ученый; в 1803—1812 гг. жилв семье Гёте в качестве его литературного помощника и учителя его сына.
• [2] Спиноза, Б. Избранные произведения. — Т. 1. — 1957. — С. 440.