Награды и кары божества. — На этом свете: филономизм и онтономизм. — Аластор

До сих пор была речь о религии для добрых; но есть в народе и злые, и их даже много. Пусть же мысль о каре божества их удерживает от злодеяний, раз они нечувствительны к общению в любви.

О каре божества — но где? На этом свете или на том? У Залевка сказано об обеих; поговорим об обеих и мы.

Бог на этом свете награждает добрых и карает злых; что это значит? Это значит, что благополучие добрых и несчастье злых, независимо от вызвавших то и другое естественных причин, понимаются как награда и кара божества. Ибо все деяния и претерпения человека связаны между собой двойной причинностью — естественной и сверхъестественной, — и эти причинности не исключают взаимно друг друга, а стоят рядом; так гласит установленный мной «закон двойного зрения», нечто аналогичное признанному некоторыми новейшими философами «психофизическому параллелизму».

Прекрасно; пока добрый счастлив и злой несчастен, всё в порядке. Но ведь бывает и наоборот — опыт неумолим — и даже часто. Где же тут божья opis — или, как скажут позднейшие, божий промысел (pronoia, лат. providentia)? Затруднение есть, но преодолеть его нетрудно. Не торжествуй, злодей, не унывай, праведник; подожди, что дальше будет: «Медленно мельницы мелют богов, но старательно мелют».

Что ж, подождем… Ну вот, и дождались — смерти. Злодей умер в благополучии, праведник умер в несчастий. Где вы теперь, мельницы богов?

Здесь камень преткновения. Автор Иова — тот, еще не доходя до него, поник душой и только во мгле агностицизма нашел спасение от отчаяния. Эллина благополучно перенесла через него его глубокая вера в Мать-Землю и ее законы. Мы подходим тут к важному для античной этики, в ее отличие от новейшей, воззрению, которое я назвал филономизмом, противополагая его онтономизму современности (термины подобраны по аналогии геккелевских «филогенеза» и «онтогенеза»).

Да, мы дождались смерти — и остановились, воображая, что она — повторяю — на этом свете — предел. И в этом мы ошиблись: смерть не есть предел. Через нее или поверх ее жизнь особи продолжается — в породе.

«Это — трюизм». Пока — да; и конечно, не в этом филономизм. Он в том, что особь сознаёт себя как одно целое со своей породой по восходящей и нисходящей линии, сознаёт бремя ответственности, возложенное на нее предками, а равно и то, которое она возлагает на своих потомков. Филономизм — явление сознания, а не естественной истории.

Нас в последнее время развитие науки с заслуженной нашим отщепенством грубостью поставило лицом к лицу с этой забытой нами истиной, воздвигнув перед нами страшную проблему наследственности. Да, поистине мы своей физической природой пожинаем урожай наших предков и отвечаем за их грехи — безо всякой нашей заслуги или вины… Нашей? Смехотворная отговорка! Да разве они — не мы?

Эллин давно ее предвосхитил и разрешил, эту проблему, на почве своего филономического сознания… тогда последний батрак был аристократом, и в сравнении с ним самый царственный из нынешних царей в его онтомическом скудочувствии представляется плебеем. Порода не только бессмертна — она и осознаёт себя как таковая в лице каждой своей особи.

Потомок отвечает за грехи своих предков — это так же естественно, как и то, что старик отвечает за грехи своей молодости. Если человека настигает несчастье, не заслуженное ничем в его жизни как особи, — его первая мысль та, что он искупает грех какого-нибудь предка.

Горе, горе мне! Знать давно, давно Пращур мой грехом запятнал мой род —.

Грех слезами тот замываю я! —.

восклицает у Еврипида Тесей, узнав о внезапной смерти своей молодой жены Федры. Религиозная этика «трагической эпохи» Греции олицетворила этот наследственный грех под именем Аластора; добрая часть греческой трагедии, особенно в трилогиях Эсхила, построена на его признании. Насколько глубоко он проник в народную веру, мы не знаем, но это все равно. «От богов не может скрыться клятвопреступник, не может уйти от их кары; и если не его самого, то его детей и весь его род настигнет верная гибель», — говорит еще к исходу IV в. духовный вождь тогдашних Афин, правитель и оратор Ликург.

Этим вера в божий промысел спасена. Добрый умирает в несчастий? Пусть он утешится, взирая на свое потомство; его добрые дела создадут для него теплый покров божьей благодати, под которым ему хорошо будет жить. Злой умирает в благополучии? Пусть он трепещет при мысли об Аласторе, которого он своими злодеяниями ввел в свой дом, обрекая ему на горе и гибель свое потомство. А если они оба бездетны? Тогда они уже наказаны — добрый за злодеяния предков, злой — за свои; и притом так страшно, как это только возможно для карающей десницы божества.

Действительно, одно сознание лежит в основе античного филономизма и античного мировоззрения вообще: «дети — благодать, бездетность— несчастье».

Да, для людей ребенок, это — жизнь;

И если кто, бездетный, в неразумье Меня корит — от боли острой он Хоть и ушел, но верьте: этот муж Несчастьем большим счастье окупает.

(Еврипид) В этом сходятся нити, идущие от античной религии как религии природы, и от нее же как религии общежития — нить физическая и нить политическая. В этом и заключается глубокий смысл слов, сопровождающих таинство бракосочетания: «Я бежал от зла и обрел благо».