Контекстуальные аргументы. 
Аксиология

Судьба общих теоретических утверждений, претендующих на описание реальности, как правило, не может быть решена окончательно ни эмпирическими, ни теоретическими способами обоснования. В принятии таких утверждений существенную роль играют контекстуальные аргументы. Еще большее значение контекстуальная аргументация имеет в случае оценок. Нередко вопрос о том, приемлемо ли выдвинутое оценочное утверждение, зависит только от контекстуальных аргументов, приводимых в его поддержку.

Аргумент к традиции

Как и в случае описательных утверждений, контекстуальные способы аргументации в поддержку оценок охватывают аргументы к традиции и авторитету, к интуиции и вере, к здравому смыслу и вкусу и др.

Аргумент к традиции — это ссылка на ту устойчивую и оправданную временем традицию, которая стоит за рассматриваемым оценочным утверждением.

Этот аргумент играет первостепенную роль в моральной аргументации, при обсуждении обычаев и правил идеала, правил разнообразных игр, правил грамматики, правил ритуала, разнообразных конвенций и т. д. Даже аргументация в поддержку законов государства, методологических и иных рекомендаций, предостережений, просьб, обещаний и т. п. во многом опирается на традицию.

Особенно наглядно проявляется роль аргумента к традиции при обсуждении требований этикета.

Например, Й. Хейзинга упоминает одну почтенную даму, которая воспринимала нормы придворного этикета как мудрые законы, установившиеся при королевских дворах еще в глубокой древности и достойные почитания и в будущем. «Она говорит о них как о вековой мудрости: „и к тому же слышала я суждение древних, кои ведали…“. Она видит в своем времени черты вырождения: уже добрый десяток лет во Фландрии некоторые дамы, разрешившиеся от бремени, устраивают свое ложе перед огнем, „над чем весьма потешались“; прежде этого никогда не делали — и к чему это только приведет? — „нынче же всяк поступает как хочет, из-за чего следует опасаться, что дела пойдут совсем худо“»^[1].

Нередко правила этикета, как и другие нормы повседневного поведения, всецело опираются на традицию и не претендуют на какое-то, хотя бы поверхностное целевое обоснование.

Например, обед при дворе французского короля Карла Смелого был подобен грандиозному театральному представлению и протекал почти с литургической значимостью, с заранее обусловленными обязанностями хлебодаров и стольников, виночерпиев и кухмейстеров. Придворные были разделены на группы по десять человек, каждая из которых вкушала свою трапезу в отдельной палате, и все обслуживались и потчевались так же, как и их господин, в тщательном соответствии с их рангом и знатностью. Очередность была рассчитана так хорошо, что каждая группа после окончания своей трапезы своевременно могла подойти с приветствием к герцогу, еще восседавшему за столом^[2]. В основе принятых при французском дворе правил этикета лежала прежде всего традиция. Но эти правила имели также определенное целевое обоснование: этикет должен был, кроме прочего, поддерживать и укреплять иерархические предписания, касающиеся распорядка придворной жизни, и в конечном счете поддерживать общий иерархический принцип строения общества, господствовавший в средневековой жизни. Иначе обстояло дело в соседнем германском княжестве, где обычаи застолья существовали как бы сами по себе, без дополнительной целевой нагрузки. Французский гость, участник трапезы, не мог не почувствовать своего превосходства, столкнувшись с принятыми у немцев обычаями застолья: «Л то еще жареные пескари, коими упомянутый австрийский господин мой сорил по столу… Следует также заметить, что, как только подавали новое блюдо, каждый хватал не медля, и порою ничтожнейший приступал к еде первым»^[3].

Следующий пример участия традиции в поддержке оценок относится к области коммуникации. Одним из важных принципов, регулирующих отношения между Я и Другими в процессе коммуникации, является принцип вежливости. Этот принцип всецело принадлежит речевому этикету и требует удовлетворения следующих максим, которые распространяются не только на речевое общение, но и на другие виды межличностных отношений:

• • максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай границ его личной сферы!);
• • максимы великодушия (Не затрудняй других!);
• • максимы одобрения (Не хули других!);
• • максимы скромности (Отстраняй от себя похвалы!);
• • максимы согласия (Избегай возражений!);
• • максимы симпатии (Высказывай благожелательность!).

Принцип вежливости опирается в первую очередь на насчитывающую многие тысячелетия практику успешной коммуникации. Попытка дедуктивного обоснования данного принципа вряд ли может привести к успеху: трудно вообразить такие общие социальные требования, из которых удалось бы логически вывести рассматриваемый принцип. Целевое обоснование также едва ли будет удачным, поскольку не особенно ясны те цели, достижению которых должно способствовать соблюдение принципа вежливости. Кроме того, если даже эти цели будут указаны, трудно ожидать, что с их помощью удастся понять ту чрезвычайную гибкость, которая всегда должна сопутствовать приложению принципа вежливости.

Как подчеркивает Дж. Лич, особенность принципа вежливости в том, что не только его нарушение, но и его неумеренно усердное соблюдение вызывает дискомфорт. Таким образом, вежливость по своей природе асимметрична: то, что вежливо по отношению к адресату, может быть некорректным по отношению к говорящему.

Например, говорящий считает вежливым сказать собеседнику приятное, слушающий же считает долгом воспитанного человека не согласиться с комплиментом^[4]. Требования принципа вежливости способны поставить адресата речи в неловкое положение, между тем как говорящий не должен, следуя этим же требованиям, затруднять его, отводя ему роль экзаменуемого. «Максимы вежливости легко вступают между собой в конфликт. Такт и вежливость побуждают к отказу от любезных предложений; максима „Не возражай!“ требует, чтобы предложение было принято. Если дело касается угощения, то в первом случае адресат останется голодным, а во втором станет жертвой „демьяновой ухи“»^[5]. Преувеличенная вежливость ведет, как указывает Лич, к комедии бездействия, возникающей в симметричных ситуациях: не желая казаться невежливым, каждый уступает другому дорогу, и в конце концов оба сразу принимают уступку противной стороны.

Вряд ли есть такие общие, имеющие долгую историю требования к человеку или к обществу, из которых вытекали бы все тонкости практического применения принципа вежливости. Маловероятно, что можно выявить общие, чрезвычайно стабильные цели, необходимостью достижения которых удалось бы объяснить гибкий, требующий постоянного учета контекста принцип. Успешная аргументация в его поддержку должна опираться, скорее всего, преимущественно на традицию.

• [1] См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988. С. 252.
• [2] См.: Там же. С. 45−46.
• [3] См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. М" 1988. С. 46.
• [4] 1 См.: Leech G.N. Principles of Pragmatics. L.; N.Y., 1983. Ch. 6.
• [5] ! Арутюнова НД., Падучева E.B. Истоки, проблемы и категории прагматики//Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. XVI. С. 27.