Идеи социальной феноменологии Альфреда Шюца

Идеи социальной феноменологии Альфреда Шюца М. И. Ненашев

Альфред Шюц (1899−1959), австрийский, затем американский философ и социолог. Первую половину жизни Шюц провел в Вене, служа в банке и в свободное время занимаясь философией. После вхождения Австрии в «третий рейх» он эмигрирует в США, где становится профессором социологии и социальной психологии Новой школы социальных исследований в Нью-Йорке.

Альфред Шюц, с одной стороны, опирается на идеи Макса Вебера о социальном действии, но стремится их доработать и уточнить. С другой стороны, он опирается на феноменологическую философию Эдмунта Гуссерля. Можно обнаружить в работах Шюца также присутствие идей интуиционизма (А. Бергсон), американского прагматизма (У. Джемс), символического интеракционизма (Дж. Мид) и других современных ему философских и социологических течений.

Шюц решил выполнить задачу, которую поставил Гуссерль в последних работах: преодолеть разрыв между научными абстракциями и тем повседневным миром, в котором реально живут люди и который сам Гуссерль назвал жизненным миром. Необходимо показать, что даже самые абстрактные понятия науки вырастают в конечном счете из этого жизненного мира, или иначе — непосредственно переживаемого опыта. Этот разрыв, по Гуссерлю, является причиной кризиса европейских наук.

Наука пытается понять мир «сам по себе» и добилась огромных успехов на пути построения схем и моделей, объясняющих этот мир сам по себе. Но из этих моделей и схем выпал человек с его поиском смысла, счастья, с его надеждами и ожиданиями. Наука может преобразовать весь мир, но не сможет сделать счастливыми вот этого мужчину и вот эту женщину.

Если мы возьмем реальность, в которой живут миллионы людей, то в этой реальности на небе сверкает радуга, солнце встает на востоке вот из-за этого леса, а садится на западе вот за этой речкой. Люди испытывают чувства любви и ненависти, симпатии или безразличия, а когда они крутят в руках авторучку, им не приходит в голову, что она есть совокупность атомов. Им не приходит в голову в реальной жизни исходить из того, что солнце есть на самом деле плазменный шар, в котором происходит термоядерный синтез, и что радуга находится в головах, а не вне их, а чувство любви есть действие гормонов, а подросток, которого они утром собирают в школу, есть разновидность млекопитающего.

Итак, Гуссерль в своих последних работах завещал навести мост между научными абстракциями и тем жизненным миром, в котором живут люди. Но у Гуссерля речь шла о мосте между естественнонаучными понятиями и жизненным миром.

Альфред Шюц начал искать в жизненном мире основу для образования социальных структур (государство, классы, учреждения), которые считались существующими объективно и независимо от сознания людей. Он стремился разобраться, как происходит становление этих квазиреальностей в ходе процессов, протекающих в жизненном мире, то есть в ходе повседневных человеческих взаимодействий.

Мы остановимся на следующих темах социальной феноменологии Альфреда Шюца. Это — тезис о взаимности перспектив как основе социализации, природа знаков и символов и положение о множественных реальностях. Тезис взаимности перспектив как основа социализации. Фактом является то, что люди во взаимодействии между собой понимают друг друга. Но чтобы это понимание осуществлялось, они должны соблюдать ряд условностей. Главная из них состоит в том, что человек в повседневной жизни бессознательно исходит из того, что его партнеры по взаимодействию видят и воспринимают мир в сущности таким же, как он сам. Шюц назвал это допущение тезисом взаимности перспектив. Он состоит в том, что место мыслительных объектов личного опыта моего и Другого заступают типизирующие конструкты. Это замещение является необходимой предпосылкой мира общих объектов, а вместе с тем и коммуникации.

Шюц приводит пример: «Мы оба видим „одну и ту же“ парящую птицу, несмотря на различие нашего пространственного положения, пола, возраста и несмотря на то, что ты хочешь эту птицу подстрелить, а я просто любуюсь ее полетом» .

Каким образом происходит возможность видеть одно и то же, несмотря на реальные различия между мной и другим? Эти различия обыденное мышление преодолевает с помощью двух фундаментальных идеализаций.

Первая идеализация состоит во взаимозаменяемости точек зрения: «Я считаю само собой разумеющимся — и полагаю, что другой делает то же самое, — что если нас поменять местами, так, чтобы его „здесь“ стало моим, я буду на том же расстоянии от предметов и увижу их в той же системе типизаций, что и он; более того, в моей досягаемости будут те же предметы, что и в его (обратное также верно)» (c. 15).

В то же время мы, конечно, осознаем факт индивидуальных различий в восприятии мира, эти различия связаны с уникальностью наших биографий, особенностями воспитания и образования, спецификой социального статуса и других характеристик каждого из нас.

Приведем шутливый пример. Допустим, некий Петров поменялся местами в пространстве с Николаевым. И теперь Николаев стоит на перекрестке и ждет, когда загорится зеленый свет. А Петров сидит в Мерседесе рядом с личным водителем и смотрит на мир через затененные стекла. Будет ли Петров видеть из Мерседеса то же самое, что из него видел минуту назад Николаев? И будет ли Николаев видеть, стоя на перекрестке, перед собой то же самое, что и Петров минуту назад? Очевидно, что нет. И, однако, если осуществится факт общения между ними, т. е. оба найдут, о чем поговорить, значит необходимо признать, что каждый будет видеть перед собой то же самое, что и другой минуту назад.

Вторая идеализация состоит в допущении соответствия систем релевантностей [2]: «Пока нет свидетельств обратному, я считаю само собой разумеющимся — и полагаю, что и другой тоже, — что различие перспектив, проистекающее из уникальности наших биографических ситуаций, нерелевантны наличным целям каждого из нас и что „мы“ предполагаем, что каждый из нас отбирает и интерпретирует реально или потенциально общие нам объекты и их свойства одинаковым образом или, по меньшей мере, в „эмпирически идентичной“ манере, достаточной для всех практических целей» (с. 15).

Очевидно, что фактически дело обстоит снова иначе. Вернемся к Петрову и Николаеву. Ясно, что в одних и тех же обстоятельствах тот и другой увидят разные возможности, например, для зарабатывания денег. Падение курса евро для Петрова, который все свои деньги вложил в их покупку, будет означать, что он стал еще беднее. А для Николаева откроется возможность заработать несколько миллионов. И даже не потому, что один богат, а другой нет. Сама жизненная установка — из всего делать деньги, — которая сформировалась у одного и отсутствует у другого в силу уникальности биографий, характера, приоритетов, обернется существенным различием в возможности в тех же самых условиях добиться одного и того же.

И, тем не менее, если Петров и Николаев вступят в коммуникацию, факт уникальности обеих биографий перестанет быть существенным.

Итак, постулат о взаимозаменяемости перспектив состоит в том, что в повседневной жизни мы ведем себя так, как будто от перемены наших мест характеристики мира не изменятся. Мы осознаем, что смотрим по-разному на мир и что наши жизненные планы могут противоречить один другому. Но в то же время наше взаимодействие, например заключение торговой сделки или диалог на экзамене, удается без труда. Значит, мы автоматически все же исходим из допущения, что эти различия не имеют значения для решения задач повседневного взаимодействия.

Щюц пишет: «Очевидно, обе идеализации, т. е. взаимозаменяемости точек зрения и соответствия систем релевантностей… являются типизирующими конструктами, замещающими почерпнутые из личного опыта мои и другого объекты мышления. Оперируя этими конструктами обыденного мышления, можно предположить, что тот сектор мира, который я рассматриваю как неоспоримую данность, является таким же и для вас, моего индивидуального другого, более того, он является таковым для „Нас“. Но это „Мы“ включает не только меня и вас, но. любого, чья система релевантностей существенно (или в достаточной степени) соответствует моей и вашей» (с. 15).

Таким образом, чтобы быть успешным, любой коммуникативный процесс должен заключать в себе совокупность готовых абстракций или стандартизаций. Типизация и есть та форма абстракции, которая приводит к более или менее стандартизированной, хотя и более или менее расплывчатой, концептуализации обыденного мышления и к неизбежной двусмысленности слов обыденного языка. И все потому, что наш опыт с самого начала организуется как подведение под определенные типы.

Пример Шюца: «Маленький ребенок, изучающий родной язык, уже с малых лет способен опознавать животное как собаку, птицу или рыбу, тот или иной элемент своего окружения — как камень, дерево или гору, предмет меблировки — как стол или стул. Однако стоит взглянуть в словарь, как оказывается, что эти термины труднее всего определимы в обыденном языке» (с. 493).

Но это значит, что мы рассматриваем партнеров по взаимодействию не как индивидуальностей с их уникальными свойствами и качествами, но как мыслительные конструкты, как типы.

Шюц пишет, что лишь небольшая часть нашего знания о мире рождается в личном опыте. Большая его часть передана мне моими друзьями, родителями, учителями, т. е. имеет социальное происхождение. Меня научили тому, как должны создаваться типические конструкты в соответствии с системой релевантностей, общепринятой в моей социальной группе. Они касаются жизненного стиля, способов контактировать с окружением, предписания, как использовать типизированные средства для достижения типичных целей в типичных ситуациях.

Это — типизирующие средства, с помощью которых социальное по происхождению знание передается в словарь и синтаксис обыденного языка. Естественный язык изначально является языком имен вещей и событий, а любому имени присущи типизация и обобщение, относящиеся к превалирующей в данной лингвистической группе системе релевантностей. Донаучный естественный язык выступает сокровищницей готовых типов и характеристик, имеющих социальное происхождение и открытый горизонт неисследованного содержания.

Итак, мы абстрагируемся от того, что перед нами личности с бесконечно разнообразными свойствами, судьбами и т. п. Наша повседневная жизнь состоит из встреч не с живыми людьми, но с типами, потому что у живых людей есть проблемы, боли, обиды, любовь и т. д., но в большинстве повседневного общения все это нас не интересует.

Например, я вижу пред собой не уникальную личность, но «продавца», или «соискателя, сдающего экзамен по кандидатскому минимуму» и «профессора», а вот это просто женщина, а вот это милиционер. Вернемся снова к Петрову и Николаеву. Ясно, что они смогут общаться, если тоже предстанут друг перед другом в качестве типических конструктов: например, пешехода и предпринимателя, или в качестве отцов взрослых дочерей, или любителей чешского пива, и т. п.

Таким образом, постулаты о взаимозаменяемости перспектив есть способы типизации явлений и объектов, принадлежащих к общей для индивидов среде. В силу этих постулатов объекты взаимодействия лишаются уникальных черт и приобретают черты универсальности и безличности, а это и значит — черты социальности. Итак, в основе социальности лежит типизация людьми друг друга, подмена друг друга абстракциями.

О природе символа. Альфред Шюц строит феноменологическую теорию знаков и символов. И здесь он отталкивается от особенностей сознания индивида. Эта теория излагается в его работе «Символ, реальность и общество» .

Сначала он говорит, что в литературе нет ясности относительно природы знака и символа. Термином «знак» обозначают нимб вокруг луны, указывающий на дождь, отпечаток лапы животного, звонок в дверь, светофор, знаки в нотной грамоте, жесты одобрения и т. д. Также символы приравнивают к именам, но, с другой стороны, льва называют символом мужества, флаг — символом нации, букву О — символом кислорода, а роман «Моби Дик» — символом человеческого существования.

В литературе спорят, является ли обратимой связь между знаком и означаемым. Например, гром может быть знаком сверкнувшей молнии, но и молния может рассматриваться как знак того, что вот сейчас прогремит гром.

По Аристотелю, звукосочетание есть знак представлений в нашей душе, а письмо есть знак звукосочетаний, но не наоборот.

Однако при всех пониманиях знака и символа есть общая черта. Она состоит в том, что мы имеем некоторый объект, факт или событие, которые относятся к чему-то отличному от них самих. Например, дым как определенное физическое явление может быть рассмотрен сам по себе, можно говорить о химическом процессе с определенными свойствами и т. д. Но если мы рассматриваем этот же дым как знак огня, то мы тогда берем этот дым как проявление иного, нежели он сам, а именно — проявление огня.

У членов африканского племени есть тест на глупость. Когда дураку показывают на луну, он начинает разглядывать палец. То есть он видит всего лишь палец, а не указание на то, что пальцем не является. Он не чувствует, что имеет дело со знаком. философ социализация феноменологический шюц Таким образом, речь идет о некотором отношении двух разных, не совпадающих явлений. Мы, говорит Шюц, спариваем два разных предмета, объединяя их в определенном отношении. Спрашивается, как возникает это спаривание? Лучше, пожалуй, сказать — соединение.

И здесь Шюц обращается к Гуссерлю. Напомним, Эдмунд Гуссерль является основателем направления феноменологии, а Шюц строит социальную феноменологию, то есть объяснение социальной жизни на основе феноменологии.

Гуссерль в своих поздних работах описывает феномен образования пар, который, по его мнению, является общим свойством нашего сознания.

Сознание работает таким образом, что два или более феномена интуитивно даются в единстве, независимо от того, направлено на эти феномены наше внимание или нет. То есть речь идет об определенном автоматизме сознания.

Пример Гуссерля. Допустим, мы рассматриваем некую вещь. Реально мы можем воспринять нашим зрением лишь переднюю, обращенную к нам сторону объекта. Но это восприятие передней стороны включает в себя также и мысленное восприятие другой, задней стороны, происходит примысливание того, что мы могли бы воспринять, если бы мы обошли объект и увидели бы его с задней стороны. Это примысливание, или домысливание, основано на опыте прошлых восприятий. Вполне возможно, что-то, что мы увидели бы, не совпало с тем, что мы ожидаем увидеть. Но в любом случае мы предполагаем, что другая его сторона будет какой-то формы, какого-то цвета, из какого-то материала.

Таким образом, по Гуссерлю, передняя сторона объекта, которая дана нам в непосредственном восприятии, присоединяет, аппрезентирует, пишет Гуссерль, невидимую заднюю сторону. Аппрезентирующий член, присутствующий в восприятии, соединяется в пару с аппрезентируемым членом.

Возможны разнообразные случаи аппрезентации. К актуальному восприятию может присоединиться в качестве аппрезентируемого члена воспоминание или фантазия. Например, то, что мы видим, может разбудить затаенные в глубине воспоминания, которые начинают подниматься на поверхность, независимо от того, хотим мы этого или нет. Во всех случаях объект, факт или событие переживаются не сами по себе, а как стоящие вместо другого объекта, который непосредственно нам не дан.

Опираясь на это учение Гуссерля об аппрезентации, или работы сознания по образованию пар, Шюц строит теорию знаков. Он различает метки, индикации, знаки и символы.

Он начинает с положения единичного индивида в мире, причем на первых порах отвлекается от существования других людей и общества. В этой ситуации индивид воспринимает мир, организованный в пространстве и во времени вокруг самого индивида как центра. Я иду по улице, и передо мной расступаются окружающие предметы. Фрагменты окружающего мира как бы прокручиваются перед собой. Вот на меня надвигается здание моего вуза, а теперь надвигается супермаркет. Или как в стихах: Вот моя деревня, вот мой дом родной.

В этом мире индивид отмечает некоторые объекты, как средства ориентации среди вещей, эти объекты выступают для него как метки. Например, сломанная ветка дерева указывает на тропу к колодцу, закладка на странице отмечает место, на которой прервано чтение, карандашные пометки на полях книги напоминают те мысли, которые связаны с соответствующими строчками.

Важно, что сломанная ветка есть нечто большее, чем она сама, эта сломанная ветка аппрезентативно соединилась в пару со своим значением — путь к колодцу.

Переход к индикациям. Некоторые факты и события известны мне как связанные друг с другом более или менее типичным образом. И я ожидаю, что любое будущее повторение события типа А связано определенным образом с событием типа В. То есть я могу воспринимать событие А как выступающее не само по себе, но означающее что-то иное, именно прошлое, или теперешнее, или будущее событие В. Событие В я не могу в данный момент реально воспринять, но соединенное с ним в пару событие А является основой для предположения, что событие В существует, даже не будучи воспринятым. Сама связь между А и В для меня остается непрозрачной, может быть неизвестной, но есть уверенность, что такая связь есть. Такое отношение Шюц называет индикацией. Примеры: нимб вокруг Луны, указывающий на то, что вот-вот начнется дождь, дым, указывающий на огонь, положение стрелки, указывающей уровень бензина в топливном баке. Здесь налицо повторяющаяся типичная связь.

Знаки. Здесь Шюц вводит других живых существ, или общество. Другой человек мне дан как материальный, телесный объект. То есть другой человек выступает передо мной как некая, определенным образом движущаяся телесность. Его психическая жизнь, внутренний мир не открыты мне непосредственно, они не представлены, но снова опять-таки аппрезентируются. Например, определенное движение руки воспринимается не само по себе, а в качестве жеста, т. е. телесного движения, имеющего смысл. Зевок воспринимается не сам по себе как физиологический акт, а как показатель внутреннего состояния скуки. В этом типе аппрезентации дана основа разных знаковых систем и в конечном счете — языка.

Таким образом, тело другого, его физические движения воспринимаются как выражающие внутренний мир другого Я. Эта же ситуация воспроизводится и с тем, что называют культурными объектами. Манера одеваться аппрезентирует характер личности. Книга есть материальный объект. Но при ее чтении мы направляем внимание не на типографские знаки, а на значение того, что в ней написано. Вижу типографские знаки, а передо мной Наташа Ростова на балу с впервые оголенными плечиками.

В акте аппрезентации мы примысливаем или домысливаем тот смысл, который соответствует материальным объектам. Такие объекты и есть то, что называется знаками.

И наконец, символы. В случае символов речь идет об аппрезентативном связывании объектов моего повседневного мира с такими объектами, которые по определению находятся или мыслятся как находящиеся за пределами этого повседневного мира, за чертой моего даже возможного восприятия. Речь идет о том, что в принципе не может находиться в пределах моего восприятия, действия и понимания. Я могу это обозначать как лишь мыслимое, но совершенно непредставимое наглядно, как-то, что в принципе не может находиться передо мной. Это — природа в целом, общество в целом, мое Я по ту сторону потока моего сознания и всего того, что я могу помыслить и представить.

Поэтому символы нельзя определить и представить иначе, чем через другие символы.

Шюц приводит примеры китайской символики неба и земли, которые представлены через верх и низ человеческого тела, через голову и ступни. То есть в качестве символа берутся предметы или объекты повседневного мира — человеческая голова, ступни ног, но они соотносятся с тем, что нельзя представить в виде конкретной вещи из этого же мира — небо и земля как таковые. Или используются мужское и женское начала как символы неба и земли. Но сами мужское и женское начала, ступни ног и голова представляются тоже символически, это не ступня вот этого конкретного индивида.

Символы выступают как способы упорядочивания и освоения мира, который находится по ту сторону мира повседневности, но влияет на этот мир повседневности, в котором находятся люди. В результате через символы мир в целом, индивид и общество образуют единство.

О множественных реальностях. Повседневность как верховная реальность. Здесь Альфред Шюц опирается на учение Эдмунда Гуссерля о различных регионах бытия и на теорию множественных подмиров Уильяма Джемса, представителя американского прагматизма.

Можно говорить о существовании различных типов реальностей, каждый из которых обладает самостоятельным способом существования. Во-первых, это — мир чувственных, или физических, вещей в пространстве и во времени, во-вторых, мир науки, затем мир математических отношений: треугольников, окружностей, интегралов и т. д., мир мифа и мир религии, миры индивидуальных мнений, мир умопомешательства и мир сновидений, игровой мир. Каждый мир, пока на него направлено внимание, по-своему реален. Реально все, что связано с нашей эмоциональной и деятельной жизнью, или иначе: реально все, что возбуждает наш интерес.

В каждом из этих миров переживания согласованы и совместимы друг с другом, они характеризуются различной степенью напряженности сознания — от бодрствования в реальности повседневной жизни до сна в мире сновидений, а также характеризуются особым ритмом времени.

Но есть верховная реальность, ею является мир повседневной жизни. Для нее характерны четыре признака:

1. Мы всегда, даже когда спим и фантазируем, в ней участвуем посредством наших тел, которые сами по себе есть вещи внешнего мира.

2. Внешние объекты ограничивают наши возможности свободного действия и требуют усилий по преодолению их сопротивления.

3. В эту реальность мы можем встроиться нашей телесной активностью и поэтому можем ее изменять и преобразовывать.

4. В этой реальности мы можем вступать в общение с другими индивидами.

Мир повседневной жизни принимается нами как естественная данность, и мы переходим в другие области реальности через шок, т. е. по принципу «Или — или» .

В течение дня можно пройти через несколько шоковых переживаний. Например, в нас происходит как бы переключение, когда в театре поднимается занавес и мы оказываемся в мире Ромео и Джульетты. Только что вдыхали запах клея и видели фанеру декораций, и вдруг все другое. Нельзя видеть одновременно фанеру декораций и слышать голос Джульетты. Или — или.

Приступив к рисованию, мы ограничиваем наше поле зрения тем, что находится внутри рамки, тем самым переходя в изобразительный мир. При засыпании мы совершаем прыжок в мир сно-видений. Шоком является погружение в религиозный опыт или решение ученого заменить участие в мирских делах беспристрастной созерцательной установкой.

Переход из одной реальности в другую происходит скачком, без промежуточных состояний. То, что совместимо в одной области значения, не будет совместимо в другой области значения. С точки одной реальности все переживания, связанные с другой реальностью, будут казаться фиктивными, и наоборот.

Например, научная теория есть реальность, достоверность символов которой — уравнений и закономерностей — не зависит от соответствия или несоответствия с реалиями повседневной жизни. Также символы поэзии бессмысленно определять через соответствие объектам мира повседневной жизни. Бессмысленно определять с точки зрения здравого смысла или науки истинность поэтической строчки: На холмах Грузии лежит ночная мгла. Потому что мгла есть отсутствие света, а отсутствие чего-то не может лежать на чем-то.

В одной из своих работ Рудольф Карнап разбирает фрагмент из статьи Хайдеггера с точки зрения формальной логики и показывает бессмысленность его содержания. Но эта бессмысленность с точки зрения формального языка и означает, что философский язык есть нечто другое по сравнению с тем, что может быть описано в соответствии с правилами формальной логики.

Примечания

1. Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: «Рос. полит. энцикл.», 2004. С. 486. Далее ссылки в тексте на это издание даны в скобках с указанием страницы.

2. От слова — relevant (англ.) — уместный, значимый.