Политические культуры стран Латинской Америки

Термин «Латинская Америка» возник благодаря исторически сложившемуся в этой части мира преобладающему влиянию языка, культуры и обычаев романских (латинских) народов Пиренейского полуострова — испанцев и португальцев. Конечно, здесь имели место колониальные захваты и нелатинских государств (Великобритании, США и др.), но они начались позже и были сравнительно невелики. Во всяком случае, испанский и португальский компонент сформировавшихся латиноамериканских наций явно доминирует. Большинство местного населения говорит на испанском (63%) и португальском языках (34%), в то время как на остальных — 3% (жители Гаити — на французском, жители Барбадоса, Ямайки, Гренады, Доминики, Белиза, СентЛюсии, Багамских островов и т. д. — на английском, жители Суринама — на голландском). Языковая ситуация в большинстве стран Латинской Америки вследствие неоднородности этнического состава населения отличается сложностью и характеризуется двуязычием и даже чаще многоязычием.

В странах со значительным индейским населением распространены многочисленные индейские языки. В Парагвае гуарани не является государственным языком, но на нем говорит до 90% населения страны. В ряде стран Карибского бассейна в процессе межкультурного общения возникли так называемые креольские языки, образовавшиеся в результате неполного усвоения европейских языков другими лингвистическими группами (в основном, местным населением). Сложность межкультурной коммуникации дополняется сохранением различными иммигрантами своего языка, обычаев и особенностей культуры (немецкими, итальянскими, арабскими и др. группами). Латиноамериканская идентичность подразумевает прежде всего органический сплав, симбиоз европейской испано-португальской культуры и индейских элементов доколумбовых культур и цивилизаций (среди них были создатели высокоразвитых культур: майя, терраски, кечуа, ацтеки и инки). В результате колонизации и жестокой эксплуатации многие племена индейцев были уничтожены или значительно уменьшились в численности, другие вымерли из-за болезней, занесенных конкистадорами. Другим важным этническим компонентом явились негры, ввозившиеся в качестве рабов с XVI в. (за три с половиной века существования работорговли в Латинскую Америку было завезено несколько миллионов негров, принадлежавших к различным племенам и народностям. В результате смешения населения появились новые расово-этнические категории: креолы (так называли в основном потомков завоевателей, родившихся в Америке; в Бразилии и Карибских странах ими звались потомки негров-рабов), метисы (родившиеся от браков европейцев и индейцев), мулаты (от браков европейцев и негров), самбо (от браков индейцев и негров).

Кроме колонизаторов из Испании и Португалии в страны Латинской Америки переселялся большой поток иммигрантов из Восточной Европы и стран Азии. Всего в Латинскую Америку переселилось более 10 млн иммигрантов, значительная часть которых сохранили свои языки и некоторые особенности культуры.

Главный фактор, который определял и по сей день продолжает определять характер цивилизационного процесса в Латинской Америке, — взаимодействие на протяжении более 500 лет качественно разнородных, первоначально чрезвычайно далеких друг от друга цивилизационных традиций.

Симбиотический тип взаимосвязи разнородных цивилизационных пластов прослеживается в объединении традиций иберийского колониального строя и индейской общины. Последняя была интегрирована в возникшую после конкисты социально-экономическую систему, а общинный тип социокультурной организации был широко использован при создании социально-политической структуры управления «Индиями». Так, колонизаторы провозгласили, что верховная власть над подданными империй ацтеков и инков переходит от их прежних правителей к испанскому королю, который как бы занимал таким образом их место на верхушке властной пирамиды. Подобное наследование испанской монархией деспотической власти государств доколумбовой Америки осуществлялось с вполне определенной целью — использовать стереотипы политического поведения, сформированные в этих государствах, прежде всего традицию беспрекословного подчинения правителям и государственным чиновникам. Разумеется, нельзя не учитывать качественных различий между этой монархией и индейскими государствами. Тем не менее, налицо определенная преемственность в политической традиции — от доколумбовых деспотий к порядкам испанской колонии [4. С. 89].

Своеобразный отпечаток на все возникавшие на протяжении истории системы интерпретации латиноамериканской действительности наложило то обстоятельство, что речь идет в данном случае не о сформировавшейся цивилизационной системе, подобной классическим цивилизациям Запада и Востока, а о цивилизации в процессе становления, главные черты которой еще не вполне определились. Подобная цивилизация представляет собой совершенно особый человеческий мир, таящий в себе возможности реализации различных альтернатив цивилизационного развития. Участниками развития Латинской Америки являются европейские цивилизации, автохтонные индейские и афроамериканские культуры.

Прежде всего стоит отметить европейское влияние на умы латиноамериканцев: на всех этапах истории стран региона их духовную жизнь невозможно представить вне общего западного контекста. Основным было воздействие иберийской (испано-португальской) культуры, которая перенесла многие черты политической культуры испанцев на политическую культуру латиноамериканцев (институт касикизма, подданнические воззрения и многое другое).

В рамках испанского колониального общества возник социальный институт, переживший это общество, — латифундизм, представляющий собой в латиноамериканских условиях специфический феномен сращивания крупной земельной собственности и власти на местах. Латифундизм образовал прочный симбиоз с индейской общиной в тех странах региона, где сохранилось значимое автохтонное наследие. Этот симбиоз, составивший ядро латиноамериканского «традиционного общества», оказался весьма прочным историческим образованием и сохранялся в течение длительного времени.

В ходе встречи двух миров в западном полушарии полтысячелетия назад мифологический структурный уровень европейско-христианской цивилизации вступил в непосредственный контакт с мифологическим миром индейцев. В этих условиях у самих европейцев имела место актуализация архаического духовного наследия, произошло «всплытие» древних архетипов из глубин их психики.

Именно наличие в иберийской цивилизации архаического структурного уровня стало, по-видимому, непосредственной предпосылкой установления достаточно устойчивых форм связи европейских и автохтонных этнокультурных элементов [4. С. 94].

Помимо разнообразия этносов и языков, Латинская Америка отличается сложностью религиозной структуры. Подавляющее большинство жителей относят себя к католикам. Католицизм насаждался в испанских и португальских колониях со времен конкисты. Однако вопреки попыткам католической церкви уничтожить наследие доколумбовых религиозных культов, несмотря на гибель жречества — главного хранителя автохтонных языческих традиций, определенные элементы этих традиций сохранились и вступили во взаимодействие с христианской культурой иберийских метрополий, причем со временем сложились определенные устойчивые виды взаимосвязи индейско-языческого и иберийско-христианского начал, что воплотилось в религиозном синкретизме (характерной отличительной черте духовной жизни латиноамериканских народов, прямо связанной с особенностями цивилизационного процесса в Новом Свете). Можно выделить следующие основные формы существования (в преобразованном виде) сохранившихся элементов доколумбовых культов в рамках системы католической религии и церкви:

• — использование индейских танцев (ритуальных по происхождению и характеру) при организации различных католических праздников;
• — фактическое сохранение в некоторых странах традиционных празднеств языческого происхождения под христианскими наименованиями;
• — существование местных святых или божеств (и связанных с ними предметов культа) под новыми католическими именами.

Вторым по числу приверженцев является протестантизм, представленный большим количеством различных церквей и сект. Из нехристианских религий в Латинской Америке наиболее широко представлены индуизм, иудаизм и ислам. У различных этнических и социальных групп индейцев, негров и др. этносов сохранились традиционные вероисповедания и обряды.

Немаловажное значение для латиноамериканской общности имеют схожие черты исторического развития. Практически все страны — бывшие колонии, относительно рано добившиеся независимости (в сравнении со странами Африки и многими государствами Азии и Океании) испытали общие «тяготы и лишения» на пути к самоутверждению. Здесь отсутствуют резкие контрасты государств в уровне социально-экономического развития; большинство стран долгие годы переживает международные и внутренние военные конфликты. Колонизация привела к тому, что государства Латинской Америки имеют большую зависимость от иностранного капитала (прежде всего США) и в международном разделении труда занимают место экспортера сырьевых товаров. Поэтому можно с большой долей уверенности утверждать, что Латинская Америка представляет собой группу стран, теснейшим образом связанных между собой исторически, политически, социокультурно, этнически и конфессионально.

В политическом развитии многих стран Латинской Америки в XX в. произошли революции, военные перевороты и продолжительные гражданские войны. Среди них события международного значения: Мексиканская революция 1910;1917 гг., Гватемальская 1944;1945 гг., Боливийская 1952 г., Кубинская 1959 г., Чилийская 1970;1973 гг. и Никарагуанская 1979 г. Причем, по оценке исследователей, «ни одна революция и переворот в Латинской Америке, за исключением кубинской и никарагуанской, не получили завершенного, законченного характера», в результате перевороты и гражданские войны возникают все снова и снова.

В 80−90-е гг. диктатуры и военные режимы в большинстве стран Латинской Америки уступили место демократически избранным органам власти.

Уже более десятилетия Латинская Америка развивается без диктатур, в условиях конституционных, демократических форм правления. Однако при всех достигнутых успехах в политической сфере представительная демократия здесь функционирует далеко не последовательно и не в полном объеме. Несмотря на размывание традиционных патриархальных ценностей и становление заимствованных форм западной демократии, во многих странах региона все еще сильны проявления популизма, клановости, авторитаризма. Характерно, что повсеместно доминируют президентские республики с преобладанием сильной исполнительной власти над парламентом. Сверх того, в последнее время наблюдается тенденция к продлению срока полномочий ныне действующих президентов. Так, президенты Аргентины (К. Менем) и Перу (А. Фухимори) добились отмены конституционных запретов на повторное избрание главы государства и тем самым продлили свои полномочия на новый срок, оставаясь у власти уже почти 10 лет. Ставшему в 1995 г. президентом Бразилии Э. Кардозо тоже удалось изменить конституцию ради своего повторного избрания в конце 1998 г.

И при нынешних конституционных режимах представительной демократии как их неотъемлемый компонент сохраняется важная роль традиционных для социально-политической жизни Латинской Америки популистских, персоналистских и патерналистских тенденций, а также военного фактора [1. С. 70−71].

В отличие от глубоко укоренившихся традиций законности и правопорядка как основы конституционных режимов в Западной Европе и Северной Америке, в Латинской Америке эти понятия и соответствующие структуры в реальном политическом процессе еще довольно слабо восприняты и неустойчивы. В социально-политическом плане и в обыденной жизни в качестве приоритетов чаще всего выступают не закон и законопослушание, а собственное понимание «справедливости», «блага общества», интересов народа и государства (которые существенно отличаются у разных групп населения, у отдельных лиц и политиков), пренебрежение к формальному праву, к букве закона. Нет четкой структуры властей, их соотношения, достаточной степени их автономии от давления разных впеконституционных «факторов власти». Все еще сильно влияние на политику военной верхушки, хотя и ушедшей в тень с политической авансцены, но сохранившей рычаги давления на власть и не оставившей попыток вмешательства в ход событий.

Как показывают социологические опросы, проведенные в конце 2002 г. в Бразилии, Чили и Перу, 59,1% бразильцев и 56% чилийцев считают, что демократия при любых обстоятельствах является предпочтительным политическим режимом, однако только 25% перуанцев довольны демократией, 50% не совсем довольны и 23% совсем недовольны [11. С. 19].

Латиноамериканские политические партии не соответствуют западным образцам, равно как и не обладают устойчивостью партийно-политические структуры. В деятельности партий велик удельный вес популистских мотивов. Часто наблюдается преобладание личных субъективных качеств и воли лидеров партий над программными установками и демократическим функционированием партийных структур. В партиях идет борьба внутренних кланов, фракций, региональных групп. Они раскалываются, вновь объединяются, образуют новые партии, теснящие старые.

Усиление президентской власти, действующей популистскими методами часто авторитарно, выступления лидеров с многообещающими предвыборными программами и совершенно не выполняющимися ими после прихода к власти, слабые парламенты, партии, которые зачастую проводят одну и ту же политику в пользу верхов (по крайней мере, народ порой не видит разницы и не чувствует потребности в представительстве своих интересов через партии) — все это разочаровывает население в конституционных учреждениях как рычагах изменения политики в пользу широких слоев населения. Они не чувствуют себя интегрированными в партийно-политическую систему и склоняются к вере в отдельных кумиров, либо впадают в политическую апатию, либо обращаются к экстремальным формам протеста, либо попадают в сферу деятельности наркомафии. Политический клиентелизм создал предпосылки для усиления влияния наркобизнеса. Прогрессирующее обнищание населения, не имеющего доступа к реальной политике, привело к организации новых движений и партий, в том числе выступающих за вооруженный путь решения политических и социально-экономических проблем [1. С. 104].

В результате мы видим слабость и условность демократических традиций во многих странах Латинской Америки.

И основная причина этого — сложившаяся политическая культура населения Латиноамериканских стран.

Прежде всего, рассмотрим факторы, повлиявшие на становление базовых черт политической культуры.

Длительный период репрессивного правления (конкиста, социальное и расовое неравенство, гражданские войны, диктаторские режимы и т. д.) привел к тому, что насилие настолько въелось в массовое сознание латиноамериканцев, что стало его неотторжимой частью. Многие политологи называют даже тип латиноамериканской политической культуры «репрессивным». Репрессивная культура деформирует «нормальный» жизненный процесс, подавляет суверенную самостоятельность человеческой активности. Естественно, насильственные режимы известны и европейской цивилизации, но здесь объектом подавления становились зрелые общественные организмы, между тем как латиноамериканский мир подвергался деформации с момента его образования, репрессивный процесс не прекращался никогда, все более органично врастая в латиноамериканское мировоззрение.

Другим моментом политической культуры является ее пограничность. Проблема «цивилизации и варварства» отражается в массовом сознании в том, что латиноамериканец, с одной стороны, стремится к самостоятельности и суверенности и отождествляет себя с собственной цивилизацией, с другой стороны, не отождествляет себя с доколумбовой культурой и не воспринимается как равный западной.

Если основа европейских культур — многослойная, уходящая в глубь веков норма, то основа латиноамериканской культуры — сжатая во времени аномия, т. е. разрушение сложившихся норм. По сути дела, политическая история стран региона — это постоянный процесс заимствования, в результате этого рождаются и множатся новации, которые и концентрируют в себе то новое, что мы относим к проявлениям собственно латиноамериканской традиции.

Особое место в политической культуре занимает традиция популизма (массовое движение особого типа, главными характеристиками которого являются специфическая тяга населения к простым идеям скорейшего благосостояния и преобладание харизматического типа политического лидерства). Популизм представляет собой явление, типичное для многих стран Латинской Америки. В наиболее цельном виде этот феномен представлен в Аргентине и Бразилии. В Аргентине популизм нашел свое наиболее полное и законченное воплощение в перонизме (хотя определенные популистские черты проявлялись и ранее, например, в аргентинском радикализме у И. Иригойена). В Бразилии первоначальной исторической формой существования популистского феномена стало возглавляемое Ж. Варгасом националистическое движение. Наиболее четко характерные особенности традиционного бразильского популизма проявились в созданной Ж. Варгасом на базе корпоративных профсоюзов Бразильской трабальистской партии (БТП).

Латиноамериканские режимы характеризуются цепкой традицией каудилизма. Всю историю Латинской Америки пронизывает культ цезаризма, вождизма. Идеологический аппарат наделял диктаторов, власть которых порой измерялась десятилетиями, сверхчеловеческими чертами, культивируя тягу населения к харизматическому лидерству. Диктатора наделяли ролью мессии, приписывали его власти полубожественное начало и магнетические свойства. Так, гаитянский диктатор Дювалье-старший был наречен «великим электрификатором душ*, а доминиканский диктатор Трухильо— «помазанником Божьим». Но одновременно их стремились наделить концентрированными чертами «простого человека*, биологическими качествами стопроцентного «мачо» (от испанского слова «самец») — носителя импонирующей латиноамериканскому народу грубой мужской силы. Атрибутами культа личности диктатора стали воздвигнутые в его честь прижизненные конные статуи и штампованные бюсты, портреты на денежных купюрах и названные его именем города [5. С. 89].

Рождение независимых государств не сопровождалось созданием централизованной военной структуры, и это благоприятствовало анархии. Рвались традиционные связи, и только харизматический лидер оказывался способным силой сплотить разобщенные районы страны. С середины XIX в. харизматических и агрессивных каудильо сменяет заинтересованная в стабильности олигархия. Растущий национализм, а также пример Европы побудили руководителей государств создавать вооруженные силы в качестве оплота собственной власти. С этого периода формируется еще одна черта политического развития латиноамериканских стран, отразившаяся и в политической культуре, — милитаризм управления. Профессиональная армия становится автономным государственным институтом со своей системой иерархии, ценностных установок, законодательством. Людей в погонах отличают такие понятия, как дисциплина, верность присяге, патриотизм, честь. Очень часто они интегрировались с финансово-промышленным комплексом в роли его партнеров, выступали в качестве руководителей министерств, банков, государственно-монополистических объединений и частных корпораций. Цель — достижение экономической модернизации общества. Концепция модернизации проявилась прежде всего в попытках военных внедрить в экономику технократические методы управления.

Курс на модернизацию, взятый большинством латиноамериканских стран в 80−90-е гг., привел в итоге к резкому усилению социальной напряженности в результате бурного роста маргинализованных слоев. Это, в свою очередь, породило массовое недовольство и, как следствие, кризис сложившейся после ухода военных политической системы, что привело вновь к возврату популистской традиции на политической арене.

Согласно докладу Американского банка развития, основными чертами латиноамериканской ситуации к началу нового века предстают: общая для последних десятилетий замедленность экономического прогресса (по сравнению с развитыми странами и регионами ЮВА), неустойчивость этого развития и крайняя неравномерность распределения его плодов. «Перед лицом этой реальности жители региона испытывают вызывающее тревогу состояние пессимизма и замешательства. Опросы общественного мнения показывают, что большинство латиноамериканцев рассматривают экономическую ситуацию в своих странах как плохую, а распределение доходов — как несправедливое. Они считают, что бедность в регионе значительно выросла, что их отцы и деды „жили лучше“. Подавляющее большинство населения убеждено, что преступность и коррупция множились и что общественные институты не заслуживают их доверия» [9. С. 90].

В 2001 г. в 17 латиноамериканских странах были проведены опросы населения относительно результатов рыночных преобразований. И вот что они показали: двое из каждых трех опрошенных оценили нынешнюю экономическую ситуацию как «плохую» или «очень плохую». Только один из четырех участников опроса считает, что она может улучшиться в ближайшее время, трое из каждых четырех респондентов полаг ают, что бедность за последние пять лет увеличилась. После 1997 г. число тех, кто считает сложившуюся экономическую обстановку «плохой» или «очень плохой», возросло в 14 из 17 стран, где проводились опросы.

В том же 2001 г. 63% опрошенных заявили, что приватизация не принесла каких-либо выгод их странам, а число тех, кто не согласен с принципом «ухода государства из экономики» и передачей производственных функций на откуп частному сектору, достигло 45%, хотя еще год назад таких было 28%.

Примечательно и то, что значительно возросло число латиноамериканцев, разочарованных в демократических формах правления: двое из каждых трех опрошенных ныне недовольны результатами такой формы правления. Эта тенденция отчетливо просматривается в 14 из 17 стран региона, причем она особенно усилилась с 1997 г. [10. С. 36].

Поиск новых вариантов адаптации региона к глобализационным процессам, в свою очередь переживающим в мировом масштабе момент «транзита в транзите» («переход к управляемости»),^ одной стороны; резкое усиление (на юге региона) социально-политических импульсов к реформаторской и (или) протестной коррекции неолиберального курса — с другой, ставят под вопрос недавнюю однолинейность развития региона.

Переход к гражданским формам правления, направленный в большинстве стран региона в русле процесса «демократизации сверху», способствовал выдвижению реформистских институтов христианской демократии на роль политической наследницы военных режимов. Возрастание роли идей христианской демократии региона в последнее десятилетие, ее превращение в важный фактор политической жизни латиноамериканских стран тесно связано с особенностями современного переходного этапа развития, отмеченного тотальным кризисом авторитарных режимов и резким обострением борьбы вокруг возможных альтернатив демократизации.

В отличие от стран Азии и Африки, где за отсутствием исторических корней шансы для развития христианской демократии практически равны нулю, Латинская Америка, которую по праву называют «католическим регионом», является единственным континентом, где подавляющее большинство населения составляют католики-христиане. Выйдя из лона католической церкви и опираясь на религиозно-философскую основу католицизма, христианская демократия органично вошла в арсенал современной политической культуры большинства стран Латинской Америки. Оформившись в политические партии после Второй мировой войны, христианская демократия региона за несколько десятилетий своего существования прошла заметную эволюцию от оппозиционного, популистского и национал-реформистского социального движения к правящим современным партиям.

Неблагоприятные последствия политики модернизации отражались на уровне жизни и социальных правах населения и стимулировали забастовочное движение. Основными центрами массовых выступлений в конце XX — нач. XXI вв. были Аргентина, Бразилия, Перу и Уругвай, где ежегодно бастовали свыше 20 млн человек. Частым явлением стали всеобщие стачки. Значительными масштабами стачечных выступлений отличались Эквадор, Доминиканская Республика, Боливия. В странах с более стабильной обстановкой, устойчивым конституционным режимом и широким влиянием идей межсословного и классового сотрудничества (Мексика, Венесуэла) эта форма борьбы применялась меньше. Стачечное движение в ряде случаев способствовало смягчению социальной политики правительств.

С другой стороны, возросли удельный вес и социальная активность безработных, жителей? поселков нищеты", занятых в теневой экономике, пролетаризированных слоев мелкой буржуазии, маргинального населения, которые стали базой для проявлений бунтарства, революционного нетерпения, анархизма.

Чрезвычайно широкие масштабы деятельности наркомафии также коренились в процессах социальной деградации значительной части латиноамериканского общества.

Новым явлением в социально-политической жизни латиноамериканских государств стали внепартийные народные социальные движения, альтернативные традиционным партийно-политическим структурам. Наряду с христианскими общинами это были правозащитные, экологические, кооперативные, индейские движения, комитеты жителей народных кварталов и «поселков нищеты», безработных, безземельных и бездомных, женские, материнские и молодежные организации. С их помощью в общественно-политическую, социальную жизнь вовлекалось население, не принимавшее активного участия в партийно-политической деятельности. Рост этих движений, зародившихся еще в 60-е гг., приобрел большие масштабы в 80-х гг. Это в известной мере отражало разочарование общества в эффективности политических партий и правительств, поиски новых направлений, попытки изменить устоявшуюся систему социальных отношений в ее фундаментальном звене, выдвинуть альтернативные нормы и ценности жизни. Это были новые нетрадиционные формы социального протеста. В народных движениях проявлялось стремление осуществить надежды людей, далеких от «большой политики», в повседневной деятельности на уровне квартала, микрорайона, общины, населенного пункта, города, т. е. на «микроуровне» повседневной жизни. Сильной, эффективной стороной таких движений была их доступность «малым людям», реальные непосредственные результаты, возможность для широкого круга лиц активно проявить себя в общественной деятельности, преобладание практики над идеологическими и политическими разногласиями. Уязвимой стороной социальных движений являлись отстраненность от общенациональных социальных и политических проблем, недоверие к любым политическим партиям, раздробленность. Их участники отрицали важность и необходимость централизованных структур, перенося центр внимания на решение конкретных вопросов на микроуровне и признавая лишь горизонтальную координацию усилий автономных ячеек и организаций [1. С. 376].

Особенно широкие размеры приобрело движение ассоциаций жителей городских кварталов, зародившееся в «поселках нищеты» и распространившееся на остальные городские районы, вплоть до кварталов средних слоев. Совместными усилиями они создавали социальную микроструктуру (народные библиотеки, столовые, оздоровительные спортивные комплексы, детские учреждения), решали вопросы благоустройства территории, снабжения, защиты окружающей среды, рационального досуга жителей, развития культурных учреждений и т. д. Защищались права жителей на землю и жилища. В связи с движением ассоциаций получила развитие идея народного самоуправления. Возникли центры социального экспериментирования в виде самоуправляющихся общин, автономных от государственно-бюрократических структур власти. Крупнейшей из них была община округа Вилья ЭльСальвадор в Лиме с 300 тыс. жителей, собственным управлением и федерацией, включающей 4 тыс. первичных организаций разного рода. Община организовала ассоциацию мелких и средних предприятий (по производству и продаже населению округа необходимых товаров и продуктов), которая позволяла обеспечить и занятость жителей.

Переход от военных режимов к гражданской власти осуществлялся в разных странах примерно по одной схеме. Достигался компромисс, в соответствии с которым военному режиму «прощались» его преступления в обмен на восстановление представительной демократии. Военные возвращались в казармы, однако сохраняли механизмы контроля за деятельностью общества. Исключение составила Аргентина, где военным после позорного поражения в мальвинской войне было невозможно диктовать свои условия. С другой стороны, предпринимались попытки, например, Пиночетом, сохранить власть конституционными методами. Эта попытка, однако, была отвергнута в 1988 г. в ходе плебисцита. Были и попытки со стороны леворадикальных сил «отлучить» военных от политики, ограничить их функции узкопрофессиональными задачами. Однако проблема эффективного гражданского контроля над армией остается нерешенной. А это, в свою очередь, предопределяет потенциальную, а порой и реальную, нестабильность военно-гражданских отношений и оставляет возможность для быстрых сдвигов в характере, содержании и формах политического поведения вооруженных сил. По мере развития демократического процесса вооруженные силы отходят от позиции стоящего над обществом арбитра и принимают правила игры системы представительной демократии. Но это не исключает возможности при возникновении кризисных ситуаций вмешательства армии либо её части в политический процесс в антиконституционных целях.

По-прежнему значительную роль играют военные, ушедшие в тень с политической авансцены, но сохранявшие рычаги давления на власть и пытающиеся влиять на ход событий. Так было в Чили, пока Пиночет оставался главнокомандующим. Но и после его отставки в 2000 г. чилийские военные активно препятствовали попыткам предать суду Пиночета за массовые убийства в период его диктатуры. В Колумбии в условиях активизации наркомафии и повстанческого движения также возросла роль вооруженных сил. В Перу в 1992 г. армия была эффективно использована президентом Фухимори в борьбе с парламентом. Военные мятежи имели место в Аргентине, Венесуэле, Парагвае, Эквадоре.

Память о военных режимах достаточно актуальна для Латинской Америки. В начале 1998 г. бразильская общественность была повергнута в шок сообщением о том, что при проведении опроса среди курсантов военного училища в городе Порту-Алегри победила группа, назвавшая своим кумиром Гитлера. Результаты исследований оказались столь ошеломляющими, что о них не решались говорить. Гитлеру проиграли Иисус Христос, Жанна д’Арк, национальный герой в борьбе против португальского колониального владычества Тирадентис. Известный бразильский историк Десну Фрейтас объясняет результаты опроса исключительно социальными причинами. По его мнению, общество столкнулось с протестом, построенным на гротеске. Молодежь больше не верит в псевдодемократию, которая «несет нарастающую безработицу, неуверенность в завтрашнем дне, отсутствие какойлибо перспективы и, как следствие, безысходность и отчаяние». В этом смысле интересны данные, полученные социологической службой «Америка интерпрайз институт». Результаты проведенного опроса в 18 странах (1998 г.) показывают, что 52% бразильцев, 80% перуанцев, 63% чилийцев, 70% парагвайцев и 78% венесуэльцев считают, что авторитаризм — «не обязательно зло» [5. С. 99−100]. А в Бразилии и Венесуэле до половины опрошенных избирателей высказывались за приход к власти недемократического режима, способного покончить с нищетой [1. С. 379].

Победа на президентских выборах 1998 г. организатора провалившегося путча в 1992 г. отставного подполковника Уго Чавеса — еще один пример того, что демократия автоматически не исключает военных из политической жизни и склонности электората к сильной харизматической личности, которая решит насущные экономические проблемы.

В 1995 г. в основных странах региона был проведен опрос под названием «Латинобарометр». Он выявил, что каждый пятый респондент одобряет диктатуру. Самыми влиятельными институтами в Латинской Америке опрошенные называли армию, большой бизнес и исполнительную власть при игнорировании законодательной. Проведенный в Аргентине опрос показал, что семь из каждых десяти респондентов выражают недоверие национальному конгрессу и оценивают деятельность парламентариев как крайне неэффективную [5. С. 21].

Основная причина низкого влияния — это действия самих парламентариев, занятых непрерывными выяснениями отношений с президентом. Не может не шокировать избирателей, к примеру, готовность парламентариев изменять свою партийную приверженность к каждой сессии парламента. В Бразилии, согласно законодательству, парламентарии перед летними каникулами объявляют о своей партийной принадлежности на очередной сессии конгресса.

Партийно-политические системы не соответствуют западным образцам и не обладают достаточной устойчивостью. По-прежнему сильны проявления клановости, популизма. Личные субъективные качества политических лидеров, их авторитарные устремления часто преобладают над программными установками и демократическими партийными нормами. Большую роль в настроениях населения, в его отношении к политическим лидерам играет эмоциональный фактор и патерналистские ожидания.

Возросшую опасность для латиноамериканской демократии представляют широко распространившиеся наркобизнес и коррупция властей, подрывающие эффективность демократических институтов (а значит и веру в них населения). Пустившая глубокие корни в обществе и сферах власти наркомафия сохранила свои позиции в Колумбии. Официальные власти фактически утратили контроль над частью территории республики. Усилились наркомафия и коррупция в Мексике. Коррупция властей стала непосредственной причиной острых социально-политических кризисов в ряде стран.

В результате население не чувствует себя интегрированным в систему представительной демократии и склоняется либо к вере в отдельных кумиров и в их способность все изменить к лучшему, либо к политической апатии, либо к отчаянию. В Колумбии, Венесуэле, в других странах до половины и более избирателей не являлись на выборы. На выборах в Перу и Венесуэле избиратели «прокатили» все традиционные партии — от правых и до левых.

Широко распространилось массовое голосование за новых политических деятелей, не связанных с традиционными партиями. Это проявилось в Бразилии при голосовании за К. И. да Силву, Кардозо, в Перу в 1990 г. — за Фухимори. Аналогичная картина наблюдалась на президентских выборах 90-х гг. в Венесуэле и Эквадоре. В ряде случаев значительная часть электората (до ¼−1/3 и более) поддерживала новые левые партии социалистической ориентации (Партия демократической революции в Мексике, Партия трудящихся в Бразилии, Движение к социализму и Пятая республика в Венесуэле и др.).

Итоги общественного и цивилизационного развития Латинской Америки достаточно противоречивы. Уход авторитарных режимов, демократическая институционализация, успехи в социальной сфере сопровождались утратой прежних позиций и импульсов в экономической сфере, относительным обнищанием большинства, социально-психологическим кризисом, ухудшением внешнеполитической ситуации. На смену стремительному развитию единства и идентичности цивилизации региона в период борьбы альтернатив пришла ситуация культурного застоя, отступления цивилизационных процессов.

С этой точки зрения важно отметить, что Латинская Америка как совокупность национальных обществ и как региональная цивилизационная общность пока сохранила не только абстрактный «потенциал выживания», но и способность активного сопротивления тенденциям дезинтеграции и поглощения.

Свидетельство этого — недавняя беспрецедентная победа блока левых и левого центра на президентских выборах в Бразилии, ставшая не только утверждением реальности демократии и национальной идентичности в крупнейшей стране региона, но и выражением порыва трех четвертей избирателей к социальному сдвигу и региональному единству: это и нарастающая активность гражданского общества в других странах латиноамериканского Юга, и латиноамериканское участие в мировых социальных форумах (2001, 2002, 2003 гг.) в Порту-Алегри, «возобновление» активной интеграции Латинской Америки в мировой освободительный (альтернативный) процесс, в рождающееся глобальное гражданское общество. В своеобразной, противоречивой форме та же тенденция сопротивления и диалектического становления единой цивилизации выражается через развитие движений этническо-социального возрождения в среде индейских народов Сьерры (и афро-бразильцев). В том же плане (противостояния развивающейся экспансии) особого внимания опять-таки заслуживает та «запасная линия обороны» латиноамериканской цивилизационной идентичности, которую представляет развитие (независимо от конкретнополитического выбора) Бразилии. Такими же «оплотами сопротивления* латиноамериканизма предстают традиционные его бастионы — Куба и Южная Мексика. В каждой из этих национальных ситуаций речь идет о реальных движениях, объединяющих десятки, сотни тысяч и миллионы человек из числа политически и культурно активного населения — и о десятках миллионов так или иначе втянутых в это противостояние.

В большинстве стран региона активно развивается гражданское общество, чаще всего выступающее как носитель ценностей и институтов местной (или подлинно глобальной) цивилизации. Здесь один из трех главных центров глобального альтернативного («антиглобалистского») движения, поставившего своей целью сохранение и развитие многообразия человечества. Способность к протесту (подчас весьма радикальному) остается знаковым признаком культурно-психологического (и политического) развития региона.

На единство и идентичность региона работают и процессы его экономической интеграции — особенно в той мере, в которой они опережают соответствующие процессы в масштабах полушария.

• 1. Строганов А. И. Латинская Америка в XX веке. М.: Дрофа, 2002. 416 с.
• 2. Problems of Democracy in Latin America. Institute of Latin American Studies, Stockholm University, 1996.
• 3. Presidentialism and Democracy in Latin America/ Ed. By Mainwaring S., Shugart M. S. Cambridge — New York, 1997.
• 4. Шемякин Я. Г. Европа и Латинская Америка: Взаимодействие цивилизаций в контексте всемирной истории. М.: Наука, 2001. 391 с.
• 5. Хачатуров К. А. Латиноамериканские уроки для России. — М.: Международные отношения, 1999. 400 с.
• 6. Латинская Америка и Карибы. Политические институты и процессы / Отв. ред. 3. В. Ивановский. М.: Наука, 2000. 448 с.
• 7. Гончарова Т. В., Стеценко А. К., Шемякин Я. Г. Универсальные ценности и цивилизационная специфика Латинской Америки. М.: ИЛА РАН, 1995. В 2-х кн.
• 8. Государство, гражданское общество и процесс демократизации в Латинской Америке / Отв. ред. Б. М. Мерин и др. М.: ИЛА РАН, 1995. 254 с.
• 9. Майданик К. Латиноамериканская цивилизация в глобализирующемся мире // Мировая экономика и международные отношения. 2003. № 5. С. 86−95.
• 10. Шереметьев И. К. Латинская Америка: кризис неолиберальной модели // Латинская Америка. 2003. № 2. С. 30−37.
• 11. Критерии политической модернизации («круглый стол») // Латинская Америка. 2003. № 10. С. 16−30.