Историософия. 
История русской религиозной философии

П.Я. Чаадаев, исходя из христианского видения принципов развития общества, признает учение о провиденциализме, выступающее методологической основой его философии истории. Божественное воздействие обеспечивает связь между прошлым, настоящим и будущим, оно же придает и высший смысл истории, и, «если провидение призывает народ к великим судьбам, оно в то же время пошлет средства совершать их»^[1]. Однако было бы неверно утверждать, что Чаадаев активным началом в истории признает только Бога, а человека низводит до пассивного исполнителя его повелений. По его мнению само творение человека Богом предусматривает наделение индивида не только разумом, но и свободой воли. Для него ясно, что «Бог, предоставив челрвеку свободу воли, отказался от части своего владычества в мире»^[2]. В результате появления разумного существа в мировой порядок входит «новое начало» — активность человека. Деятельность индивида может способствовать «усилению зла в мире», тогда она не совпадает с провиденциальными установками и задерживает развитие социума. Если же активность человека направлена «ко благу», то есть осуществляет в обществе божественные замыслы, она ускоряет прогресс.

Высшей целью общественного развития, отражающей подлинные устремления человечества, выступает Царство Божие. Царство Божие понималось теологами как царство небесное и радикально противопоставлялось всем земным ценностям. Русский мыслитель, напротив, считает, что призывать к наступлению царства небесного бессмысленно, так как власть Бога на небе никогда не прерывалась. Человечество же должно «ежечасно взывать к нему о пришествии царствия его на земле»^[3]. Царство Божие устанавливается в земном общежитии путем гармонизации божественной и человеческой активности. К тому же для философа неприемлема позиция тех церковных «учителей», которые рассматривают христианство лишь как религию, воздействующую на отдельную личность, и считают, что «до общества и всего человечества ему нет дела». Благотворное влияние христианских идей на социальный организм, согласно этим убеждениям, происходит «по недосмотру». Подобные тезисы, по мнению Чаадаева, могут быть охарактеризованы как «точка зрения чрезмерного и непросвещенного аскетизма»^[4]. Идея Царства Божия — идея социальная и требует постоянной работы по развитию общества. У философа содержится плодотворная мысль о том, что как индивидуальный, так и социальный идеалы выступают мощным стимулом человеческой деятельности; причем и индивид, и общество на пути к «абсолютному совершенству» проходят «все те маленькие совершенства, на которые могут притязать люди»^[5]. Представления о социальном и индивидуальном идеалах зависят от религиозных убеждений индивида. Следовательно, именно религия играет главную роль в историческом процессе, она предопределяет и судьбу народов, и жизнь отдельной человеческой личности.

Эти общие установки своей философии истории П. Я. Чаадаев применяет, обращаясь к анализу прошлого России, ее настоящего и будущего. Он хочет провести сравнение русской судьбы и судьбы европейских народов и, исходя из этого, дать рекомендации по совершенствованию российской действительности. Подобный замысел и делает П. Я. Чаадаева одним из родоначальников русской религиозной философии, парадокс же этой ситуации состоит в том, что сам мыслитель, как мы увидим, с принципиальных позиций отрицает возможность появления самобытной философии в России. Уже в своем первом «Философическом письме» Чаадаев сформулировал один из центральных тезисов своей системы. По его мнению, мы, русские, «не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода»^[6]. Оторванность от европейской цивилизации, от европейского просвещения, по мысли философа, лишает русский народ подлинной истории. Если период становления государств в Западной Европе был эпохой «сильных ощущений, широких замыслов, великих страстей народных», то в России эта эпоха была «заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии». Западноевропейские народы создают великие культурные ценности, а у нашего народа не найдется «ни одного почтенного памятника». Преемственность исторического развития на Западе создает органическую связь между прошлым, настоящим и будущим, общество идет от одной вершины к другой. Россия же живет «одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя»^[7]. Приговор вынесен, над Россией произнесено своеобразное надгробное слово.

Откуда же проистекает такая печальная судьба русского народа? Она, по мнению Чаадаева, обусловлена двумя главными факторами: православием и географическим положением России. После раскола христианства на западную и восточную церкви провидение определило им в истории различную роль. На Востоке церковь становится «аскетической и созерцательной», доводящей «покорность до крайности», и «она всячески стремилась себя ограничить: преклонить колена перед всеми государями»^[8]. Именно православие переносит свойственные ему черты на русский народ, так как он образован «всецело под влиянием религии». Отсюда в русском характере рабская покорность царю и «полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет»^[9]. Более того, рабским сознанием проникнуты не только крепостные крестьяне, но и высшие классы. В сознании народа в целом господствуют начала «неотвратимо неподвижные», «безнадежно нерушимые» и т. д. Даже тогда, когда иностранцы отмечают в русских какие-либо положительные качества, они не понимают их природу, им недоступна их правильная оценка. Например, часто говорится об отваге русских, но, оказывается, безразличие к житейским опасностям проистекает от полного равнодушия «к добру и злу, к истине и ко лжи»^[10]. Наконец, народ в России неспособен «к углублению и настойчивости», он часто не доводит начатое дело до конца, и поэтому его деятельность по большей части малоэффективна.

Отрицательное воздействие религии углубляется географическим фактором. «Элемент географический», по мнению Чаадаева, также выступает «образующим началом» русского народа. Огромные пространства, рассеянность людей «во всех направлениях» и «обособленность отдельных сознаний» лишают русское общество той среды, в которой только и могут проходить «логическое развитие мысли» и возникать «порывы души» к разнообразным улучшениям жизни. Эти условия предопределяют отсутствие в России интеллектуальных центров, то есть «тех очагов, в которых сосредоточились бы живые силы страны, где созревали бы идеи, откуда по всей поверхности Земли излучалось бы плодотворное начало»^[11].

Следовательно, в обществе нет великих идей, объединяющих «внушительные массы умов», а это приводит к тому, что русский народ — лишь «любопытная страница физической географии». Он выступает как «важнейший фактор в политике и последний из факторов жизни духовной»^[12].

Если русский народ не мог выработать собственных духовных ценностей и на их основе создать высокую материальную и интеллектуальную культуру, то ему один путь — путь заимствования западных идей и материальных достижений. Для этого нужно прежде всего, преодолеть «слабость нашей веры или несовершенство наших догматов», державших Россию в стороне от общего европейского развития. В православии «кончилось царство идей», оно заменено царством «грубого факта и обряда», — в результате восточный культ целиком замыкается «в своих бесплодных обрядностях»^[13]. Своеобразие восточного христианства делает его невосприимчивым к «плодотворным идеям» западных вероисповеданий. Поэтому «совершенствование православия» фактически означает для Чаадаева отказ от основополагающих принципов этой религии.

Если восточное христианство бесплодно, то провидение создало западную церковь «в видах социального развития человечества» и именно ее активность порождает европейскую цивилизацию. В отличие от «созерцательной восточной церкви» католицизм есть начало деятельное, реализующее установки христианства в истории общества. Философ готов даже оправдать самые неблаговидные деяния католической церкви. Он признает, что «можно осуждать средства», которыми западное христианство пользовалось для достижения своих целей, но, оказывается, «объективный анализ» доказывает необходимость этих «средств», они якобы были «единственно возможные в различные эпохи». Чаадаев признает их «средствами», через которые только и «могут осуществляться начертания провидения»^[14]. Русский мыслитель в данном случае становится сторонником печально известного тезиса: цель оправдывает средства. Этические ценности оказываются в подчиненном положении по сравнению с другими задачами католицизма. На русской почве это один из первых случаев отказа в рамках религиозного мировоззрения от безусловной доминанты нравственного начала в деятельности.

П.Я. Чаадаев считал, что связанная с преодолением «коренных пороков православия» «духовная революция» создает условия для усвоения начал, на которых строится жизнь цивилизованных народов. В достижении этой цели он видел идеал, стимулирующий деятельность наиболее одаренных представителей русского народа.

Сравнительный анализ католицизма и православия, предпринятый П. Я. Чаадаевым, наглядно демонстрирует двойной стандарт в его оценках этих христианских вероисповеданий. В отношении к католицизму проявляется явная апология, тогда как в суждениях о православии господствует тотальный критицизм.

Следует отметить определенную непоследовательность взглядов П. Я. Чаадаева на судьбу России и на ее место в истории цивилизации. В «Апологии сумасшедшего», в ряде писем и заметок философ более оптимистично смотрит на роль своей Родины в мире. В этих работах появляется более критичное отношение к Западу и даже к католицизму. И напротив, у православия отмечаются некоторые положительные моменты. Отсутствие у русского народа глубоких самобытных начал может быть не только бедой, но и благом, ибо «все великое приходило из пустыни». Благодаря быстрому усвоению достижений Запада русский народ может «не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия». Россия пришла в семью цивилизованных народов «после других» для того, чтобы «делать лучше их»^[15]. В силу этого русские люди призваны «ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».

В этих словах присутствуют мысли, перекликающиеся со взглядами славянофилов. Известно высказывание философа, содержащееся в письме к одному из идеологов славянофильства Ю. Ф. Самарину о том, что «разница в наших взглядах была не так глубока, как мы думали»^[16]. Русский богослов и философ В. Зеньковский даже считает возможным говорить об отражении в творчестве Чаадаева «славянофильской веры в особый путь России»^[17]. Мы думаем, что можно говорить лишь о формальном совпадении славянофильского тезиса о мессианской роли России и ее особом пути с чаадаевской позицией. В действительности же принципиальные установки Чаадаева и славянофилов были всегда противоположны. А. С. Хомяков, И. В. Киреевский и другие обосновывали великую будущность России на путях развития самобытных начал, а Чаадаев всегда выступал за их преодоление, за отказ от национальных истоков. Даже в «Апологии сумасшедшего» он подчеркивал, что Петр Великий в прошлом России имел «только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нем слова Европа и Запад»^[18]. Именно с этого времени у русского народа повляется надежда на великую будущность, ибо западная культура «заполняет пустоту наших душ». В 50-е годы XIX века тенденции национального нигилизма во взглядах Чаадаева даже усиливаются. Достаточно вспомнить его статью, написанную в 1854 году от имени француза и полную негативных оценок своей Родины.

Чаадаевский анализ прошлого русского народа, хотя иногда и содержит верные наблюдения, в целом не отражает подлинной истории Отечества. Мы согласны с Н. И. Ульяновым, отметившим предвзятость взглядов Чаадаева на Россию: он «мстил» русской жизни «не как человек европейского просвещения, а как католик»^[19], хотя формально русский мыслитель никогда не вступал в лоно Римской церкви.

Философ пренебрежительно оценивал любое оригинальное явление, не соответствующее западноевропейским образцам, как проявление варварства, деградации и т. д. Известный отечественный мыслитель А. Д. Градовский, которого трудно упрекнуть в необъективности, справедливо замечал, что на примере П. Я. Чаадаева хорошо видна «крайность западничества», которая заключается не только в критике самобытных особенностей русского народа, но и «в отрицании его способности сделать что-либо без полного заимствования всех начал чуждой культуры, без отречения от самого себя»^[20]. Бесплодность подобных установок при рассмотрении исторического процесса и культурного развития с позиций современного знания очевидны.

Чаадаев неоднократно заявлял о своей любви к Родине. В письме к Ю. Ф. Самарину он в 1846 году отмечал: «Я любил мою страну по-своему, вот и все, и прослыть за ненавистника России было мне тяжелее, нежели я могу вам выразить»^[21]. Но эта любовь, по мнению философа, должна быть требовательной: она не может мириться с недостатками, вообще со всем, что мешает развитию России. Бичевать пороки русского общества — в этом и проявляется любовь к отечеству «в его интересах, а не в своих собственных». Во многих работах, посвященных творчеству мыслителя, исследователи соглашаются с его аргументацией и считают философа истинным патриотом. Вот как об этом пишет Н. А. Бердяев: «Мысли Чаадаева о русской истории, о прошлом России выражены с глубокой болью, это крик отчаяния человека, любящего свою родину»^[22].

Есть и противоположная точка зрения на этот вопрос, наиболее полно сформулированная Н. И. Ульяновым. Он писал, что Чаадаев перешел через «роковую черту» и его «историософия не от великого гнева, порожденного великой любовью, а от великого презрения. Не об исцелении прокаженного тут речь, а об изгнании его в пустыню»^[19]. Мы также считаем, что в философии истории Чаадаева все-таки преобладают мотивы национального нигилизма. В «Апологии сумасшедшего» он утверждает, что любовь к отечеству — «прекрасная вещь», но «есть еще нечто более прекрасное — это любовь к истине»^[24]. С этим тезисом можно согласиться, он правильно ориентирует исследователя. Все дело в том, чтобы «истина была истиной, а не обольщением». Истиной же для философа, как мы видели, является программа преодоления самобытных начал, отказ от национальных традиций, от православия и от русской культуры в целом, то есть установки, искажающие правильное познание истории. Конечно, в николаевской России, как и в тысячелетней истории нашей страны, было много «азиатского невежества» и «холопских проявлений». А. С. Пушкин, друг П. Я. Чаадаева и в то же время его оппонент по вопросам о «русских началах», не хуже философа знал историю России. Критичное отношение ко многим сторонам российской действительности было характерной чертой творчества поэта, но в своем письме к Чаадаеву от 19 октября 1836 г. он особо подчеркивает, что не принимает нигилистическую оценку истории России, ибо у нее в мире «было свое особое предназначение». И Пушкин клянется честью: «Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»^[25].

• [1] Там же. С. 187.
• [2] Там же. С. 179.
• [3] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 179.
• [4] Там же. С. 180.
• [5] Там же. С. 186.
• [6] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 41.
• [7] Там же. С. 42—43.
• [8] Там же С. 210.
• [9] Там же. С. 204.
• [10] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 46.
• [11] Там же. С. 189.
• [12] Там же. С. 190.
• [13] Там же. С. 387.
• [14] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 209.
• [15] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 157.
• [16] Там же. С. 309.
• [17] Зеньковский D.B. Русские мыслители и Европа. Париж, 1955. С. 75.
• [18] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 151.
• [19] Ульянов Н. И. «Басманный философ"//Вопросы философии. 1990. № 8. С. 83.
• [20] Градовский AMСоч. СПб., 2001. С. 302.
• [21] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 309.
• [22] Бердяев Н. А. Русская идея//Вопросы философии. 1990. № 1. С. 96.
• [23] Ульянов Н. И. «Басманный философ"//Вопросы философии. 1990. № 8. С. 83.
• [24] э Чаадаев П. Я. Статьи и письма. С. 147—148.
• [25] Пушкин А. С. Поли. собр. соч. Т. 16. М., 1998. С. 393.