Учение об Абсолюте

Легче всего понять исходные положения какой-либо философии, если сразу же иметь в виду ее конечный вывод. Однако философы никогда не предъявляют результата своих размышлений сразу. Они предлагают читателю или слушателю начать с нуля и, рассуждая логично, совместно, без всякого принуждения, прийти к определенному выводу. В таком случае у человека возникнет представление, что он сам пришел к этому выводу и, значит, сопричастен к философской мысли, правильность которой он теперь будет отстаивать хоть с оружием в руках — как собственное убеждение.

Приступая к изложению своих идей, философ, конечно, знает, к чему именно он придет в итоге. Но он обычно делает вид, будто не ведает этого. Такую моду изложения ввел древнегреческий мудрец Сократ, прекрасно знавший людей. Люди противятся всему, что им навязывают, — даже если это самые прекрасные мысли. Поэтому Сократ заявлял своему собеседнику в начале разговора, что он знает только одно — то, что он ничего не знает. Затем он спрашивал собеседника о его знаниях — и легко находил в них противоречия, доказывая, что и собеседник тоже не знает ничего. После этого Сократ говорил: «Итак, мы оба ничего не знаем», — и предлагал совместно отправиться на поиски истины. Искусство сократовской беседы заключалось в том, чтобы незаметно подвести собеседника к заранее определенному выводу — но так, чтобы тот думал, что он сам пришел к этой мысли.

Такой экскурс в историю и психологию изложения философских идей необходим нам для того, чтобы понять смысл гегелев;

ского учения об Абсолюте. Конечная цель всей философии Гегеля заключается в том, чтобы доказать необходимость создания на немецких землях единого и разумного государства-нации, основанного на идеалах Великой французской революции, но — без насилия и кровопролития. Однако Гегель не говорит об этом прямо. Он прибегает к «хитрости разума» — и начинает издалека. Вначале он рисует величественную картину разумного устройства всего космоса, изображая на его фоне все человечество. После этого читателю не остается ничего иного, как самому сделать вывод о необходимости прусского разумного государства — и поставить себя на службу этому государству.

Как уже было сказано выше, немецкие земли на несколько веков отставали в развитии от Англии, Франции и других европейских стран. У карликовых немецких государств было два варианта выбора — либо утратить самостоятельность и впасть в зависимость от более развитых соседей, либо совершить «большой догоняющий скачок», мобилизовав все свои силы.

Страна, которая осуществляет устойчивое развитие, без искусственных пришпориваний и «скачков», имеет совершенно иной менталитет, который находит свое выражение и в философии. Так, в Англии, где на протяжении многих веков были созданы хорошие условия для развития бизнеса, где в результате возникло множество крупных собственников, представленных в парламенте и располагающих большими финансовыми ресурсами, возобладала философия либерализма. В ней центральной фигурой стал предпринимающий человек, действующий на основании своего опыта. Именно такой индивид и обладал всеми «правами человека», которые должно было обеспечивать государство. Всячески подчеркивалась служебная, вторичная роль государства. Оно вовсе не выступало как высшая ценность, данная от бога. Высшей ценностью выступал именно свободный индивид с неограниченным правом предпринимать. Именно такие индивиды садились за круглый стол и заключали «общественный договор» о создании государства для собственного удобства и выгоды. Государство служило предпринимательству, а чиновники — включая высших — выступали как слуги тех предприимчивых индивидов, которые составляют цвет народа и развивают экономику. Если государство переставало соответствовать интересам бизнеса, оно должно было изменить свою форму — но никак не наоборот. Никаких единых стандартов и планирования свобода предпринимательства не допускала. Именно парламент, представлявший интересы предпринимателей, решал все финансовые вопросы, в том числе вопрос об объявлении войны. По сути, состоятельные люди «скидывались» на решение важнейших социальных и политических задач, и такая сделка обсуждалась в парламенте, оформляясь в виде закона. (Ухо русского человека до сих пор режет англосаксонский термин «сделка с правосудием».).

Разумеется, англосаксонские философы тоже прибегали к тому приему, который мы описали,-они стремились показать, что именно такой порядок организации общества, государства и бизнеса соответствует общему мироустройству. А именно — рисовалась картина плюралистической вселенной, в которой существовало множество принципиально несводимых друг к другу вещей. Единого, раз и навсегда установленного миропорядка не было и быть не могло. Разные люди могли по-разному видеть одни и те же вещи (именно это и подразумевала теория «первичных и вторичных качеств» Дж. Локка, а также англосаксонская теория первичности опыта, который у каждого человека индивидуален). Все философские построения англосаксов сводились к предельно общему выводу: «Часть — это все, целое — это ничто (т. е. всего лишь представление, имя, но не реальность)». В соответствии с этим читатель подводился к выводу о том, каким должно быть государство — либеральным, защищающим интересы индивидов. Нужна философия, в которой главной фигурой является индивид. Индивид — это все, а единый для всех порядок — это тормоз для развития индивидов. Государства должно быть столько, сколько его необходимо; столько, чтобы не мешать индивидам предпринимать, но при этом — и не позволять им доводить конкуренцию до насилия.

Какая философия нужна, чтобы «освятить» такие порядки? Если выразить эти либеральные идеи в самом обобщенном виде, то философия должна отстаивать тезис: «Часть — это все, а целое это ничто. Часть реальна, а целое — всего лишь наше представление, которое надо изменить, как только оно перестанет соответствовать развивающимся частям». Так обстоит дело в «развитых» государствах, т. е. в государствах, лидирующих на данный конкретный период во всем, что касается качества жизни.

Совсем другая философия требуется для стран, которые отстают от своих соседей-конкурентов, но намерены преодолеть отставание решительным скачком. У таких государств нет выбора: либо они станут колониями «развитых», либо, напрягая все силы, догонят «развитые» хотя бы в том, что касается военной сферы (тогда они не будут завоеваны). Шанс совершить «большой догоняющий скачок» такие страны рассчитывают получить благодаря предельной концентрации и мобилизации всех своих ресурсов, в том числе и человеческих.

Экономика государств, где господствуют либералы, часто бывает расточительной. Ведь свобода частного предпринимательства предполагает стихийно складывающийся рынок, отсутствие всех и всяческих планов, перепроизводство «модных» товаров, которые превращаются в неликвиды. «Догоняющая» страна надеется избежать всех этих издержек и нерационального расходования сил, устроив производство предельно разумно. Для этого надо произвести тотальный учет и контроль, выстроив вертикаль власти сверху донизу.

Предприниматели не должны сохранять независимость, складываясь на государственные нужды только излишками. Нет, каждый человек в «догоняющей» стране должен сознательно примкнуть к единому национальному сообществу, осуществляющему разумный план. Этот разумный план, конечно, следует постоянно корректировать в зависимости от обстановки. Поэтому нужен постоянно действующий разум страны, который будет охватывать все аспекты ее жизни. Таким разумом и должно стать государство нового типа (наконец-то сбудется мечта Платона о философах, управляющих государством). Государство-разум должно непрерывно мыслить и претворять свои планы в жизнь, не оставляя не осмысленными и не подчиненными общему замыслу никакие частности человеческой жизни.

Естественно, самые разумные люди сознательно проникнутся государственным разумом, сознательно сделают себя причастными ему. Другие станут воплощать в жизнь замыслы этого государственного разума, сами не ведая и не сознавая того. Государственная разумность будет с трудом, но все же пробиваться сквозь их тупость и несознательность. Тем не менее государственный разум должен присутствовать даже в темных, несознательных гражданах, — ибо будет проводиться их государственное вразумление.

Можно было бы сравнить такое разумное государство с разумным, гармонично устроенным организмом. Одни будут его мозгом, другие — нервами, третьи — руками, четвертые — сердцем и т. п. Люди будут действовать все как один, но — сохраняя свою специфику, предусмотренную единым замыслом. Такой народ-организм может быть ценен только как единое целое. Отделившийся от него отщепенец ни смысла, ни ценности не имеет — так же, как отделенные от организма глаз или рука.

Итак, государство — это разумное Все, разумное Целое, и вне его ничто отдельное существовать не может. Человек оценивается в зависимости от меры усвоения им разумной государственности, но даже самые несознательные неосознанно выполняют разумную государственную программу (в этом смысле все действительное — разумно, а все разумное — действительно, как говорил Г. Гегель).

Для того чтобы подвести философский фундамент под такую абсолютизацию государства как тотального разумного целого, надо представить себе аналогичным образом весь Космос. Все, что существует, тоже есть тотальное разумное целое, проникнутое единым Мировым Разумом. Природа, человеческое общество — все это представляет собой единое целое, в большей или меньшей степени, но проникнутое разумом.

Такое единое общемировое целое у Гегеля именуется Абсолютом. Государство — лишь часть этого великого Абсолюта, хотя, говоря строго, у него нет и не может быть частей. Здесь все переходит во все, все связано со всем, представляет собой Великое Всеединство.

Продолжим объяснение этой сложнейшей идеи, разворачивая аналогию с тотальным разумным государством. Если бы такое государство было создано, его можно было бы рассматривать как порождение некой единой Идеи Права: власть была бы лишь материальным воплощением этой Идеи, в большей или меньшей степени пронизывающей косные бюрократические структуры. Можно было бы, описывая тотальное разумное государство, рассмотреть его материальное устройство. Но можно было бы рассмотреть вначале саморазвертывание идеи права, которая лишь застывает в материальных отпечатках — в государственных учреждениях. Тогда право предстало бы как саморазворачивание юридической мысли, как процесс возникновения одних юридических понятий из других.

Точно так же можно смотреть и на весь мир, обрисованный Г. Гегелем.

Можно посмотреть на него с одной стороны — и, начав с материи природы, увидеть в ней воплощение Мировой Мысли. Можно начать с рассмотрения человеческой истории — и увидеть в ней воплощение Мировой Мысли, которая приходит к осознанию себя в мысли человеческой. А можно начать прямо с Мировой Мысли — с ее чистого саморазвития, отвлекаясь от ее воплощенности в природе и в человеческой истории.

Но все это будет рассмотрение одного и того же — только в разных аспектах, с разных сторон.

Мировая Мысль не существует вне ее воплощения в природе и в истории. Нельзя представить себе дело так, будто вначале Мировая Мысль придумывает свое собственное содержание, создает, пребывая в одиночестве, все свои понятия и только потом уже творит природу и человеческую историю. До возникновения природы и истории нет никакой Мировой Мысли — точно так же, как до Мировой Мысли нет никакой природы и истории. Мысль становится и развивается, творя природу и человеческую историю. Она напоминает конструктора, который «мыслит руками», собирая и разбирая что-то из деталей. Мировая Мысль мыслит, творя природу и историю, прямо в процессе творения, а не отдельно от него.