Георгий Владимов. 
Проза русской эмиграции

Георгий Николаевич Владимов (Волосевич) родился 19 февраля 1931 г. в Харькове. Выпускник суворовского училища. Получил юридическое образование. В 1956—1959 гг. Георгий Владимов работал в «Новом мире». Как литературный критик печатается с 1954 г., как прозаик — с 1960;го.

Одно из первых его произведений — повесть «Большая руда» (1961) — явно выделялось в литературном процессе своего времени.

Ее главный герой Виктор Пронякин работает шофером в Рудногорске. Ради заработка он выходит в рейс на своем МАЗе в любую погоду и однажды, не совладав с управлением на крутой и скользкой трассе, погибает. Ради чего он погиб? Был ли то «трудовой порыв», как полагает недалекая, радостно разбрасывающая громкие фразы его сослуживица Рита? Или же он действительно заслужил, чтобы другие шоферы сказали о нем: «За четвертную перед начальством выпендривается»? Или же он примитивный работяга, рассуждающий: «Я себе жилы вытяну и на кулак намотаю, а выбьюсь…»? Неоднозначность героя как раз и привела в смущение критиков, которые не могли определить ему место в славной плеяде «положительных героев» советской литературы, а потому и повесть Владимова посчитали произведением чрезмерно критичным, написанным с оглядкой на традиции зарубежного неореализма.

Однако мастерство писателя, проявившееся в этой повести, позволило без всяких скидок говорить об уроках русской литературной классики, проявившихся в произведении. Сквозной образ — сама руда, ради которой гибнут люди. Она — зловещего красно-бурого цвета, словно запекшаяся кровь, по которой ходят персонажи повести. Не случайно перед катастрофой кусочек такой руды оказывается на ладони героя — словно непонятым предупреждением о грядущей беде…

Также в «Новом мире» спустя восемь лет был опубликован роман «Три минуты молчания». Счастливый конец этого романа и решение главного героя — несмотря на сложившуюся наконец личную жизнь — вернуться в море, и пустые слова объяснения («стране ведь нужна рыба…») показывают не изменения творческих возможностей писателя, а изменение климата внутри самой редакции «Нового мира»: проходными отныне стали книги только с такими, роковыми, на наш взгляд, уступками цензуре.

Работа над центральным произведением «Верный Руслан» шла довольно долго, более десяти лет. Именно эта повесть стала мостиком, по которому шагнул в эмиграцию Владимов. Он показывал первый вариант Твардовскому, который заметил, что она может стать большим литературным явлением, если автор «более разнообразно» представит главного ее героя — пса Руслана.

«…Мир дан в восприятии собаки… И здесь среди людей нет положительных героев, — пишет французский исследователь Леонид Геллер. — Но есть они среди собак. Ингус, пес-„интеллигент“, возглавивший бунт собак и погибший. Сам Руслан — воплощение русского богатыря. Два начала соединены в Руслане. Нет сомнения, что Владимов ведет своей повестью диалог с „Собачьим сердцем“ Булгакова. Руслан — это как бы Шариков наоборот. Там плохонький человек разжился худшими собачьими свойствами. Ничего страшного, в общем, из этого не вышло — для системы комический конфуз, не более. У Владимова замечательная собака Руслан воплощает и лучшие качества человека. Из этого получилась трагедия: идеальный герой служит ложной, подлой идее»^[1].

Не имея возможности опубликовать повесть в СССР, писатель в конце концов переправил ее в журнал «Грани», главным редактором которого он стал спустя несколько лет.

Письмо Владимова в Президиум IV съезда писателей и затем заявление о выходе из Союза писателей — высокие примеры истинной публицистики, которые можно сравнить со статьей Замятина «Я боюсь» и с его письмом к Сталину.

Вслед за Мандельштамом он говорил о двух литературах, о двух искусствах, одновременно существующих в СССР: «Одно — свободное и непринужденное, каким ему и полагается быть, распространение и воздействие которого зависит лишь от его истинных художественных достоинств, и другое — признанное и оплачиваемое, не только угнетенное в той или иной степени, не только стесненное, а подчас и изувеченное всяческими компрачикосами, среди которых первым на пути писателя становится его же собственный „внутренний редактор“, — наверное, самый страшный, ибо он убивает дитя еще в утробе. Которое из этих двух искусств победит — предвидеть нетрудно. И волей-неволей, но приходится уже сейчас делать выбор — на какую же сторону из них мы встанем, которое же из них поддержим и отстоим»^[2].

О самих же произведениях, которые отвергаются редакциями и издательствами как «антинародные», писатель говорил: «Ничего антинародного в них нет, — об этом ни один художник, здравый умом, никогда и не помыслит, — но в них есть дыхание таланта, и яркость, и блеск раскрепощенной художественной формы, в них присутствует любовь к человеку и подлинное знание жизни. А подчас в них слышится боль и гнев за свое отечество, горечь и ненависть к его врагам, прикидывающимся ярыми его друзьями и охранителями»^[3].

После того как Владимова не выпустили на книжную ярмарку во Франкфурте-на-Майне, он вышел из Союза писателей. В открытом письме в правление СП СССР (10 октября 1977 г.) он писал: «Когда на Западе появилась и стала распространяться моя повесть «Верный Руслан», вы спохватились, многого ли достигли долгим битьем «Трех минут молчания», — или просто рука устала? — вы сочли ошибкою и саму травлю, и статус «неугодного», каким я всегда для вас был, и вы призвали меня «вернуться в советскую литературу».

Отдавали вы себе отчет, куда предлагали мне «вернуться»? В какой заповедный уголок бережности и внимания? Туда, где по семи лет дожидаешься издания книги, после того как ее напечатал первый журнал в стране (дети, родившиеся в тот год, как раз пошли в школу, выучились читать)? Где любой полуграмотный редактор и после одобрения вправе потребовать любых купюр, пускай бы они составляли половину текста (не анекдот — письма ко мне М. Колосова)? И где независимый суд в 90 случаях из ста (а если произведение критиковалось в печати, то в ста случаях) примет сторону государственного издательства и подтвердит в решении, что надо уложиться в «габариты повести»? Литературоведы, не знающие этого термина, обратитесь к судье Могильной — она знает

Несите бремя серых, делайте, к чему пригодны и призваны, — давите, преследуйте, не пущайте. Но — без меня"^[4].

Эмиграция оказалась единственным, неизбежным выходом. Обстоятельства своего отъезда он объяснял следующим: «Я не хотел уезжать. Но у меня был выбор: эмиграция или лагерь. Будь мне сорок лет, я бы отправился в лагерь, но мне было за пятьдесят, и я перенес инфаркт…»^[5]

В «Новомировском дневнике» Алексея Кондратовича есть такая запись, датированная 6 августа 1968 г.:

«А. Т. прочитал рассказ Владимова «Генерал и его армия». Рассказ ему не понравился. Я уже говорил Жоре, что не верю в то, что генерал, командующий армией, пляшет на Поклонной горе, не верю, что он, не доехав до улицы Горького, останавливается и начинает выпивать с ординарцем, адъютантом и шофером. А. Т. нашел еще больше таких несоответствий и натяжек.

А. Т.: — Не может генерал сидеть сзади, он обязательно сядет рядом с шофером. Не мог быть с ним адъютант, если он уже снят. И вообще непонятно, снят он или нет. Не мог он уехать из армии, чтобы об этом не знала Ставка. Он командующий армией — его мог снять только Сталин. А если так, то не мог он попасть в приказ Главнокомандующего (о взятии города). И т.д. и т. п.

А. Т.: — Это не рассказ, а папье-маше. В нем одна видимость и все не так, все не от знания, все подделка.

А. Т. пригласил Жору, и тот вышел расстроенный. Жора — человек умный, и, видимо, доводы А. Т. оказались для него тяжелыми…"^[6]

Последний роман Владимова — «Генерал и его армия» — был опубликован весной 1994 г. Итак, поначалу «Генерал и его армия» был задуман и выполнен как рассказ. Но изменил ли Владимов свое произведение согласно сделанным замечаниям?

Кажется, что роман начинается с лирического отступления: «Вот он появляется из мглы дождя и проносится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту — „виллис“, „король дорог“, колесница нашей „Победы“»^[7]. Но это не так. Роман начинается с предательства. Ведь лирическое отступление — оно авторское отступление, а перед читателем — размышления одного из персонажей романа, причем не самого главного персонажа — водителя генеральского «виллиса» Сироткина. Главного героя — генерала Кобрисова — Сироткин уже успел предать, и само сироткинское откровение, высказанное особисту майору Светлоокову, это отступление и завершает. Так и весь роман: думали, что он о генерале Власове (по крайней мере, так информировали анонсы), а он о вымышленном генерале Кобрисове, полагали, что ждут нас в этом романе великие литературные откровения и открытия, а оказался привычный реалистический роман «о войне», написанный в довольно сдержанной манере. Даже фамилии у Владимова — «говорящие наоборот». Чистенький и подтянутый майор Светлооков оказывается гнусным вербовщиком стукачей, бесцеремонным и недалеким филером, а ординарец Шестериков — вовсе не «шестеркой», а честным и добросовестным, скромным воякой, преданным, и не только по уставу, своему генералу.

В этой «наоборотности» фамилий проявляется один из важнейших творческих принципов Владимова. Следование традициям у него ограничивается, как правило, лишь областью стиля.

Но вернемся к тексту. Уже в этом откровении узнаем мы, что Кобрисов — «заговоренный», пуля его не берет, потому и лезет он всегда в пекло, потому и надеется откупиться от него хоть ранением кобрисовский водитель. Хорошая вещь — надежда, да только не особисту бы он надежды высказывал…

И противно Сироткину так быстро сдаваться на милость «этого дотошного, прилипчивого, всепроникающего майора» (№ 4. С. 9), и себя жаль, и гене… Нет, вот генерала-то ему не жаль. Для Сироткина на войне — как в любви: каждый за себя. Но вывод он вынужден сделать совсем иной: «если пересеклись твои пути с интересами тайной службы, то как бы ни вел ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собой не останешься». (№ 4. С. 16.).

Вот и получается, что Кобрисов воюет на два фронта. И не так страшны ему немцы, от которых он «заговоренный», как свой, внутренний фронт. С немцами потягаться ему не страшно, здесь даже Светлооков — на одной с ним стороне, а вот на втором фронте за Кобрисова только Шестериков, его ординарец. Здесь ни на шофера не понадеешься, ни на адъютанта. Ведь для его адъютанта майора Донского вызов генерала в Ставку — это шанс продать себя подороже. Засиделся, засиделся он в майорах за генеральской спиной (кстати, единственный усвоенный автором урок Твардовского — см. выше). Донскому невдомек, что, обрушься судьба генерала Кобрисова, — и ему несдобровать. А маленькая тайна адъютанта — ставить себя в положение генерала — не имеет здесь никакого сюжетного смысла, кроме одного: адъютант Донской — генеральский двойник, его тщеславная и мстительная тень. Потому и любимый герой Донского — тоже адъютант, князь Андрей Николаевич Болконский. Только Кобрисов — не Кутузов, да и фронтовые дороги майора Донского «дорогой чести» не назовешь.

Здесь шансы Кобрисова невелики. И оптимистичная концовка — весьма приблизительна и относительна: нет у него, у Кобрисова, никакой армии. Один победный приказ остался да новое воинское звание на прощание. Но все это — там, в продолжающейся за пределами романа пунктирной фабульной линии. В романе он — победитель. В этом-то и состоит его победа. Искусственна она, литературна, что ли.

Поначалу кажется, что и основной-то конфликт — в сравнении беспечного генерала-выпивохи с генералом Власовым. Но нет, поднимай выше: кобрисовское понимание победы противопоставляется здесь Жуковскому.

Стилевые особенности этого произведения еще в 1990 г. отметил Сергей Залыгин: «Там на каждой странице происходит какое-то интересное событие, а стиль как будто совершенно спокойный. Мне это ужасно нравится»^[8]. Камерность повествования, сдержанность повествователя (хотя он и забегает время от времени вперед, рассказывая о дальнейшей судьбе того или иного персонажа) наталкивают на мысль о скрытой полемической направленности романа против гроссмановской «Жизни и судьбы». Отдельные главы написаны с точки зрения разных героев. И хотя все герои изнутри укрупнены повествователем, пересечение этих точек зрения создает стереоскопическую картину.

В центре повествования — генерал Кобрисов, военачальник мудрый и справедливый, не желающий платить «Россией за Россию». Центральный эпизод повести — совещание, которое ведет маршал Жуков. Брать или не брать остающийся в руках немцев город Мырятин — вот какой вопрос стоит перед генералами. Дело в том, что обороняют его воюющие на стороне фашистов русские люди. Они не сдадут город за так, ибо знают, что в плен их брать не будут. Битва тут будет действительно до последнего патрона. Не меньше десятка тысяч бойцов придется положить за этот городишко, со стратегической точки зрения никому не нужный. Да ведь и стрелять будут друг в друга русские люди… Вот и предлагает Кобрисов этот город не брать, а оставить его в глубоком тылу и всеми силами навалиться на Предславль (название, за которым скрывается Киев).

Но амбициозность, национализм, тщеславие берут верх на этом совещании. Никто не думает о жертвах. Взятый город — это добытые награды и большие звезды на погонах. Вот и приходится Кобрисову разрабатывать план операции по взятию Мырятина. А Кобрисов — отказывается. Не нужно ему этого. Брать этот город, класть за него десятки тысяч собственных бойцов — значит изменить самому себе, своему пониманию генеральского долга. И вот Кобрисов отозван в Москву — то ли за новым, с понижением, назначением, то ли за чем-то более трагическим для его судьбы. Рядом с ним во фронтовом «виллисе» — адъютант, ординарец и шофер. Но не доехав до центра, у Поклонной горы, вдруг слышат они по репродуктору приказ Верховного Главнокомандующего в связи со взятием Мырятина. И среди тех, чьи войска взяли этот город, — фамилия генерала Кобрисова. То ли не сработала бюрократическая машина, задержавшая приказ о его отзыве, то ли произошло какое-то очередное «чудо», связанное со сталинской прихотью, но сегодня он — победитель, он — триумфатор. Ему присвоено очередное воинское звание. В честь его армии гремит артиллерийский салют. И, не доехав до Ставки, Кобрисов разворачивается и направляется в свою армию. Сегодня он — победитель. А завтра…

Задумывавшийся как рассказ, роман и остался «рассказоцентричным»: он так и устремлен к самому главному эпизоду — совещанию у Жукова. А этот центральный эпизод держится еще на двух: на расстреле пленных и заключительной сцене, где пьяный пляшущий генерал так и остается меж двумя фронтами, каким бы победителем он себя ни ощущал.

Война стала в произведении материалом для чисто психологического романа, написанного в подчеркнуто сдержанной манере.

По мнению Павла Басинского, «это роман об иерархической организации мира. Вообще — жизни как иерархии. Это центральная тема Владимова и в прежних его вещах, особенно в „Верном Руслане“. Нетрудно понять, какую микротему присвоил себе Владимов. Ну да — тему службы. Владимов чуть не единственный из современных прозаиков, кто нашел в этой теме поэтическое очарование. С изумительной дерзостью он вклинился с этой темой даже в лагерную прозу, и если б не его талант — страшно подумать, что вышло бы из „Верного Руслана“, этого, посудите сами, апофеоза честной службы в концентрационном лагере»^[9].

Кроме того, критик обратил внимание на то, что «исподволь Владимов вводит в свой роман тему легитимности, которая постепенно становится главной. Легитимный человек — то есть человек на своем месте, то есть имеющий законное (обеспеченное свыше) право на этом месте находиться. И наоборот — все зло мира происходит от смещения этих координат, распадения изначальных внутренних связей»^[10].

Отклик Аллы Марченко на рецензию Басинского уточнил предмет спора. А. Марченко остановилась на двух моментах в напечатанной «Литературной газетой» рецензии. Во-первых, на упущенной Басинским (быть может, из-за своей очевидности) перекличке Владимова с Львом Толстым-баталистом, перекличке, которая подчеркнута в газете и вынесена ею в аншлаг «Владимов спорит с Толстым». Во-вторых, на том, как Басинский интерпретирует замысел писателя: «Победа в войне, считает автор, была обеспечена теми еще не до конца распавшимися внутренними иерархическими связями в России, на которых и вообще держится мир как тонкий и сложный иерархический организм»^[11].

А. Марченко пишет: «Переведите модно упакованную теорему на язык нашенских реалий образца 1943 года (время действия „Генерала и его армии“) — и выйдет при переводе, что молодой, дотошный, суперначитанный критик, не дрогнув, не усомнившись в легитимности подмены, приписывает Георгию Владимову самый примитивный, правоверный, в стиле Ивана Стаднюка времен приснопамятной „Войны“, то есть самый простодушный, сталинизм, ибо если и было в „кремлевском горце“ хоть что-то от гения всех времен и народов, так это упорство, с каким Верховный Иерарх строил, держал, украшал (орденами, позументом, системой привилегий и отличий) чудовищную египетскую Иерархическую Лестницу»^[12]. Надо сказать, что сама рецензия, на мой взгляд, не дает оснований для подобных упреков. Ссылки на некий «объективный» смысл сказанных П. Басинским слов не помогают. Совершенно очевидно, что критик ухватил одну из важнейших для автора идей. Эта идея — сродни той самой знаменитой воинской субординации. Еще с романа Гроссмана «Жизнь и судьба» в послевоенной литературе обсуждается проблема чрезмерной централизации командования. Явное покушение на святая святых армии — вовсе не такая уж бессмыслица. Будь это так и в самом деле — не было бы международных соглашений о невыполнении преступных приказов, не было бы, наконец, и результативного Нюрнбергского трибунала. А вместе с тем именно иерархизация ведет к такой страшной плате — Россия за Россию. Именно она и ведет к такому стилю военных действий, о котором с горечью и досадой думает на совещании Кобрисов: когда три слоя солдат ложатся, а четвертый ползет по ним.

Нельзя не сказать, что в сопоставлении с Гудерианом Кобрисов выигрывает отнюдь не безоговорочно. В быту он нарочито снижен. Солдаты не обратятся к нему по имени, да и он не слишком с ними запанибрата. Более того, в одной из последних сцен он спокойно пьет с адъютантом коньяк, и его не смущает, что шофер и верный ординарец Шестериков пьют простую солдатскую водку. Но за ним — сила жалости, если таковая есть на свете. Своих солдат ему не по-генеральски жалко. И он знает, что, кроме него, спасти этот десяток тысяч солдат — некому.

Однако Алла Марченко права, когда противопоставляет толстовскую баталистику и перо современного прозаика:

«Да, действительно — Владимов спорит с Толстым.

Для Толстого — война и жизнь — вещи несовместные.

По Толстому война — бедлам и хаос, где никто ничего предвидеть не может и никакой полководец — поэтому — ничем не руководит.

А по Владимову: жизнь войны ничуть не проще, не примитивней, в ней, может быть, заключена куда большая цельность, чем в жизни мира"^[13].

Не случайно и Гудериан читает «Войну и мир», причем читает в Ясной Поляне. Согласимся и с тем, что «совсем не толстовской кистью писаны и портреты главных героев. Даже круглый Шестериков, как выясняется, кругл лишь на скользящий взгляд. Задержитесь подольше, понаблюдайте за ним пристальней — и проглянет иное: жесткое и себе на уме. Да и Кобрисов, подразнив отдаленным сходством с Кутузовым, как доходит до дела, сбрасывает это сходство, как бекешу, превращаясь из почти увальня в сгусток энергии. И это преображение мгновенно меняет и структуру и походку романа: не подробная, медленная, а-ля Толстой эпопея, как обещали обманно первые главы, а сжатый, эскизный, лоскутный блицроман, прошитый-простроченный голой скоростью — и маршрутом — кобрисовского „виллиса“. Дважды простроченный — с запада на восток в первых главах и с востока на запад в конце»^[12].

Еще анонсируя роман в «Московских новостях», Наталья Иванова предупреждала: «Роман Владимова полемичен по отношению к возобладавшему в общественном сознании новому манихейству. Но не только.

Роман Владимова — о тотальной попытке разврата, разврата всепроникающего, разврата генералитета и шоферни, офицерского корпуса и штабных заседателей. Разврат — и немедленный, без суда и следствия расстрел («тороплюсь, покуда ребятки горячие, с боя не остыли») смоленских и вятских, костромских и рязанских их же земляками, только с другой, не с «нашей» стороны. Разврат — это и взятие очередного пункта «любой ценой», против которого восстает Кобрисов.

Разврат — это и отстранение Кобрисова от участия в освобождении Предславля, за которым легко угадывается Киев, потому что политически выгодно, чтобы украинскую столицу освобождали украинские же генералы"^[15].

В. Кардин в статье «Страницы другой войны» на страницах «Московских новостей» замечает: «При строгой ясности письма, предполагающей простоту сюжетного построения, роман отнюдь не прост композиционно. Его сюжет позволяет автору словно по касательной задеть событие, высветив неведомую еще картину „другой войны“»^[16].

Толстовские же традиции ему представляются вполне очевидными: «Владимов, следуя Толстому, наблюдая, однако, хаос совсем иной войны, приходит к своему Каратаеву — рядовому Шестерикову. Не подражательство, но логика противодействия и хаосу, и „новому порядку“, будь он гитлеровского или сталинского образца. В эпоху войн и революций (точнее — в эпоху лагерей и геноцида), доказывает писатель, можно сохранить чистоту и крепость души»^[17].

Впрочем, отнюдь не все восприняли роман столь благосклонно. Владимир Богомолов, автор известного романа «Момент истины», именно в День Победы, 9 мая 1995 г., опубликовал в «Книжном обозрении» обширный фрагмент из готовящейся к печати своей книги. Он выступает здесь против концепции романа активно и яростно, заключая свою статью следующим пассажем: «В своих интервью писатель (имеется в виду Г. Владимов. —Б. Л.) настойчиво аттестует себя реалистом, однако реализм предполагает объективность изображения и верность жизненным реалиям, а не идеологическую тенденциозность и основанное на ней беззастенчивое сочинительство. Именно поэтому роман „Генерал и его армия“ неправомерно выдавать за „новое видение“ или „новое осмысление“ войны — это всего лишь новая — для России! — мифология, а точнее фальсификация, цель которой — умаление нашего участия во второй мировой войне, реабилитация и, более того, восславление — в лице „набожно-гуманного“ Гудериана — кровавого гитлеровского вермахта и его пособника генерала Власова, новая мифология с нелепо-уничижительным изображением советских военнослужащих, в том числе и главного персонажа, морально опущенного автором генерала Кобрисова»^[18]. На наш взгляд, обвинять Владимова в «умалении нашего участия во второй мировой войне, реабилитации и, более того, восславлении» гитлеровского вермахта оснований у читателя нет, как нет оснований обвинять его и в создании «новой мифологии с нелепоуничижительным изображением советских военнослужащих» — ибо мы не считаем, что советские военнослужащие изображены в романе именно так. Что очевидно, кроме обидного тона Владимира Богомолова, это слишком буквальная трактовка реализма, который на самом деле вовсе не отнимает у писателя возможности (в отличие от историка) опираться на авторский вымысел, чем, собственно, Владимов и воспользовался.

Андрей Немзер в газете «Сегодня» отмечал, что «роман организован так, что читатель разом испытывает и детективный интерес („что дальше будет?“), и чувство предрешенности („будет плохо“). И когда сюжетный вираж последних страниц возносит Кобрисова ввысь, когда опальный генерал слышит по радио, что армия его (по-прежнему его) взяла город Мырятин, а он стал Героем Советского Союза и генералполковником, когда он самовольно возвращается с московской окраины к своим солдатам и на каждом КПП его, следующего в сторону фронта без „надлежащего предписания“, встречают как триумфатора, — поперву вздыхаешь: обошлось. Вроде бы»^[19].

Однако — прав Немзер. Пока обошлось. Предчувствие смерти, которое мучит генерала не зря, не оставляет закрывшего последнюю страницу читателя. «Сегодняшний день — весь целиком — принадлежал генералу». А что будет завтра? И будет ли оно у генерала Кобрисова?

Критик перечисляет: «…выверенность слога, продуманность мотивных перекличек, символика, достоверность, сюжетная энергетика, точность психологического рисунка, мука, милосердие и внелогичная надежда — в романе»^[17]. Этот пассаж критик заканчивает своей итоговой оценкой — «великий роман». Для Немзера оценка небывалая.

Образ полководца, появившийся в романе, прежде всего делает роман «Генерал и его армия» выдающимся произведением современной русской литературы.

В интервью для программы «Намедни» Георгий Владимов говорил, что есть примерно тысяча людей — непосредственных адресатов его произведений, та тысяча, ради которой он, собственно, пишет и чьи оценки пытается предугадать. Его последнему роману суждено стать любимым произведением для многих тысяч читателей.

По фильмам Владимова были сняты фильмы «Большая руда» (1964) и «Верный Руслан» (1991).

С 1999 г. Владимов был включен в комиссию по помилованию при Президенте Российской Федерации.

Роману «Долог путь до Типперэри» суждено было стать последним, прощальным.

Георгий Владимов умер в 2003 г. во Франкфурте-на-Майне, Германия. Его похоронили на кладбище писательского поселка Переделкино.

Литература

к главе

Сочинения

Большая руда: Повесть. С послесловием автора. Франкфурт, 1984. (Впервые напечатана в «Новом мире» // 1961, № 7, и затем — отдельной книгой в изд-ве «Советская Россия». М., 1962.).

Верный Руслан: История караульной собаки: Повесть. Франкфурт, 1975.

Три минуты молчания: Роман. С предисловием автора. Франкфурт, 1982. (Впервые напечатан в «Новом мире» // 1969, № 7—9, и затем — отдельной книгой — в изд-ве «Современник». М., 1976. В этом издании автором восстановлен доцензурный текст).

«Не обращайте вниманья, маэстро». Рассказ для Генриха Белля. Франкфурт, 1983.

Майор Светлооков // Континент. Париж, 1984. № 42.

Поклонная гора // Континент. Париж, 1988. № 58.

Генерал и его армия. Роман // Знамя. М., 1994. № 4—5; 1996. № 2.

Публицистика

Генеральному секретарю ЦК КПСС Ю. В. Андропову // Континент. Париж, 1983. № 35.

Послесловие // Владимов Г. Большая руда. Франкфурт, 1984.

Альфа «Ардиса»: памяти Карла Проффера // Время и мы. Нью-Йорк — Иерусалим — Париж, 1984. № 79.

Необходимое объяснение // Грани. Франкфурт, 1986. № 140.

К читателям журнала «Грани» // Континент. Париж, 1987. № 49. Комментарий Георгия Владимова к выступлению «Литературной газеты» [14.01.1987] // Континент. Париж, 1987. № 51.

[Письмо в редакцию «Континента"] // Континент. Париж, 1989. № 60.

Новое следствие, приговор старый // Знамя. М., 1994. № 8.

«Когда я массировал компетенцию…»: Ответ В. Богомолову // Книжное обозрение. М., 1996. 19 марта.

Владимов Г. «Я бы хотел сейчас быть рядом с соотечественниками»: Интервью // Литературная газета. М., 1990. 6 июня.

Нужна «посадочная площадка» / Беседа с Георгием Владимовым // Форум. Мюнхен, 1987. № 16.

Аннинский Л. О «Верном Руслане» //Литературное обозрение. М., 1990. № 3.

Аннинский Л. Собачье сердце?: Из заметок о прозе Г. Владимова // Литературное обозрение. М., 1989. № 8.

Аннинский Л. Спасти Россию ценою России… // Новый мир. М., 1994. № 10.

Архангельский А. Строгость и ясность // Новый мир. М., 1989. № 7.

Басинский П. Писатель и его слова: О романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» // Литературная газета. 1994.15 июня.

Богомолов В. Срам имут и живые, и мертвые, и Россия… («Новое видение войны», «новое осмысление» или новая мифология?) // Книжное обозрение. М., 1995. 9 мая.

Давыдов О. Между Предславлем и Мырятином // Независимая газета. М., 1996. 1 февр.

Иванова Н. Русский роман о войне прислан из Германии // Московские новости. М., 1994. № 14.

Иванова Я. Дым отечества // Знамя. М., 1994. № 7.

Иванова Я. Трагедия преданности и ее комедия // Огонек. М., 1989. № 21.

Кардин В. Страницы другой войны // Московские новости. М., 1994. № 25. Кондратович А. Новомирский дневник. 1967 — 1970. М., 1991.

Ланин Б. А. Георгий Владимов о генералах и об армии // Новое в школьных программах по литературе. М.: Изд-во МГУ, 1998. 2-е изд. 2000. То же: Литература (Приложение к газете «Первое сентября»). М., 1996. № 32. С. 4. Латынина А. Глазами Руслана // Литературная газета. М., 1989. № 9. Марченко А. Анархия — мать порядка? // Новый мир. М., 1994. № 11. Немзер А. Кому память, кому слава, кому темная вода // Сегодня. М., 1994. 17 июня.

Немзер А. В поисках утраченной человечности // Октябрь. М., 1989. № 8. Немзер А. Одолевая туман: Заметки о романе Георгия Владимова «Генерал и его армия» // Звезда. СПб., 1995. № 5.

[Редакция «КО"] Ложь и клевета — не аргументы в споре, а признак бессилия // Книжное обозрение. М., 1996. 19 марта.

Серые начинают и выигрывают // Континент. Париж, 1986. № 48.

Терц А. Люди и звери // Вопросы литературы. М., 1990. № 1.

Чернявский В. Гибель героев: О творчестве Георгия Владимова // Грани. Франкфурт, 1977. № 106.

Штокман И. Из бездны: Заметки на полях журнальной прозы: Обзор текущей журнальной прозы. Владимов Г. Верный Руслан // Литературная Россия. М., 1988. 12 мая.

Щеглов Ю. Страх, с которым нужно бороться // Независимая газета. М., 1996. 1 февр.

Porter R. Four contemporary Russian writers. Oxford: Berg, 1989.

• [1] Геллер Л. Слово мера мира. М., 1994. С. 37—38.
• [2] Владимов Г. В Президиум IV съезда писателей СССР // Его же. Не обращайте вниманья, маэстро. Франкфурт, 1983. С. 60—61.
• [3] Владимов Г. В Президиум IV съезда писателей СССР. С. 61.
• [4] Владимов Г. В Правление Союза писателей СССР // Его же. Не обращайте вниманья, маэстро. Франкфурт, 1983. С. 65, 69.
• [5] Цит. по: Быков Л. П., Подчиненов А. В., Снигирева Т. А. Русская литература XX века: Проблемы и имена. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1994. С. 71.
• [6] Кондратович А. Новомировский дневник (1967—1970). М.: Советский писатель, 1991. С. 282.
• [7] Владимов Г. Генерал и его армия // Знамя. М., 1994. № 4. С. 3. (Далее сноскина этот роман даются прямо в тексте с указанием номера журнала «Знамя» и страниц.)
• [8] Залыгин С. «Я сделал свой выбор…» (Беседа С. Залыгина с журналистом В. Амурским) // Континент. Париж, 1990. № 64. С. 383.
• [9] Басинский П. Писатель и его слова: О романе Георгия Владимова «Генерал и егоармия» // Литературная газета. 1994. 15 июня.
• [10] Басинский П. Писатель и его слова: О романе Георгия Владимова «Генерал и егоармия».
• [11] Марченко А. Анархия — мать порядка? // Новый мир. М., 1994. № 11. С. 209.
• [12] Там же. С. 211.
• [13] Марченко А. Анархия — мать порядка? С. 210.
• [14] Там же. С. 211.
• [15] Иванова Н. Русский роман о войне прислан из Германии // Московские новости.М., 1994. № 14. С. 62.
• [16] Кардин В. Страницы другой войны // Московские новости. М., 1994. № 25.
• [17] Там же.
• [18] Богомолов В. Срам имут и живые, и мертвые, и Россия… («Новое видение войны»,"новое осмысление" или новая мифология?) // Книжное обозрение. М., 1995. № 19.
• [19] Немзер А. Кому память, кому слава, кому темная вода // Сегодня. М., 1994.17 июня.
• [20] Там же.