Журналистика и общество: последствия медиатизации

Политические последствия деятельности СМИ

О проблемах негативного влияния стремительно развивающихся массовых коммуникаций на общественное сознание одним из первых заговорил американский социолог Ч. Р. Миллс^[1]. Сконцентрировав свое внимание на политических последствиях влияния массмедиа, Миллс констатировал, что с увеличением размеров и централизацией социальных институтов увеличились также размах и интенсивность усилий творцов общественного мнения. Он утверждал, что масштабы и действенность орудий формирования общественного мнения, которыми располагают социальные институты, способствовали возникновению современного общества как общества, состоящего из пассивных масс. А пассивное, политически инертное общество — это прямой путь к тоталитарному государству.

Миллс сформулировал основные проблемы, возникающие в связи с острой конкурентной борьбой «профессиональных поставщиков идей и мнений» за овладение вниманием аудитории.

• 1. Очень мало из того, что мы, по нашему мнению, знаем о мировой социальной действительности_} мы почерпнули из наших собственных наблюдений и размышлений. Большинство сложившихся у нас представлений внушено нам массовыми средствами общения, причем дело нередко доходит до того, что мы отказываемся верить своим собственным глазам, пока не прочтем об увиденном в газете или не услышим по радио. Эти учреждения не только снабжают нас информацией, но и управляют нашим жизненным опытом. Применяемые нами критерии достоверности фактов и наши мерила действительности определяются скорее этими инструментами, чем нашими собственными отрывочными впечатлениями
• 2. Так как средства массового общения еще полностью не монополизированы, то у людей имеется возможность противопоставлять одно из них другому, сравнивать и тем самым противостоять воздействию, исходящему от каждого из них в отдельности. Но как действительно обстоит ныне дело в этом отношении? Занимаются ли действительно люди сопоставлением различной информации, относящейся к общественным событиям или политическим мероприятиям, противопоставляя содержание одного сообщения другому? На поставленный вопрос приходится ответить так: как правило — нет; подобные сопоставления делают лишь очень немногие. Мы знаем, во-первых, что люди весьма склонны выбирать те источники информации, с идеями которых им уже приходилось соглашаться. Существует своего рода отбор новых мнений, производимый на основе ранее усвоенных мнений. Никто, по-видимому, не стремится выискивать какие-либо противоречивые суждения и утверждения в информации, предлагаемой разными источниками. Радиовещательные компании, журналы, газеты часто имеют довольно постоянный круг слушателей или читателей и, таким образом, закрепляют в сознании своей публики распространяемые ими идеи и представления. Во-вторых, мысль о практикуемом противопоставлении одного источника информации другому основана на предположении, что содержание информации действительно различно, что мы имеем подлинное столкновение мнений. Но это далеко не так. Различные предприятия из сферы массового общения внешне демонстрируют видимость многообразия и состязания, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что это состязание сводится скорее к обыгрыванию различных вариантов немногих стандартных тем, чем к настоящему столкновению идей. Возможность деловой постановки спорных проблем все более оказывается привилегией тех немногих влиятельных групп, которые имеют легкий и постоянный доступ к массовым средствам общения.
• 3. Массовые средства общения проникли не только в область нашего познания внешней действительности, они проникли также и в область нашего самопознания. Они снабдили нас новыми образцами и мерилами, по которым мы судим о себе, внушили нам новые устремления, связанные с тем, какими мы хотели бы быть и какими хотели бы казаться. В преподносимых ими образцах поведения они предложили нам новую, более крупную по масштабам и более гибкую шкалу самооценок. Оперируя терминами современной теории самопознания, можно сказать, что эти массовые средства общения включают в поле зрения читателя, слушателя или зрителя более многочисленные и высокие эталоны — действительные или воображаемые, представленные наглядно или символически, лично ему известные или случайно перед ним мелькнувшие, — но которым ему предлагают равняться.
• 4. В наше время массовые средства общения, особенно телевидение, часто вытесняют беседы и споры граждан в тесном кругу и подрывают возможность разумного, неторопливого и человеческого обмена мнениями. Они являются крайне важной причиной разрушения уединенной внутренней жизни человека, понимаемой во всем ее облагораживающем значении. Этим в значительной степени объясняется тот факт, что они не только не выполняют роль просветительного и воспитательного средства, но представляют собой пагубную силу: они не помогают зрителю или слушателю разобраться в более глубоких источниках его чувства разлада с действительностью, его личных тревог, невыраженного возмущения и смутных надежд. Они не дают возможности индивидууму подняться над своей узкой средой и вместе с тем не разъясняют ему ее ограниченное значение. Массовые средства общения поставляют много всяких сообщений и известий о том, что происходит в мире, но редко дают возможность слушателю или зрителю по-настоящему поставить свою повседневную жизнь в связь с более широкой действительностью. Они не связывают поставляемую ими информацию по общественным вопросам с заботами индивидуума. Они не углубляют понимание источника тревог, обуревающих отдельного человека, и тревог, обуревающих общество, находящих свое выражение в отдельном человеке. Наоборот, они отвлекают внимание человека от основного, главного и затрудняют ему возможность познать самого себя и окружающий его мир, фиксируя его внимание на надуманных столкновениях страстей и яростных конфликтах, разрешаемых тут же на сцене — обычно с помощью насилия или того, что именуется юмором^[2].

В той или другой степени эти взгляды разделяются большинством специалистов, всматривающихся в процессы, происходящие в современном обществе. Констатируется, что благодаря всепроникающим массовым коммуникациям та грань, которая прежде отделяла реальность от ирреальности, жизнь от спектакля, политику от шоу, все больше нивелируется. Как отмечает Ги Дебор, процессы театрализации всей общественной жизни зашли так далеко, что следует говорить не просто о стирании границ между жизнью и спектаклем, но о коренной подмене, о фальсификации и подлоге этих понятий. Ги Дебор прямо называет наш мир «реально обращенным», где истинное есть момент ложного, где под влиянием царящего вокруг спектакля сама действительность, заполняемая созерцанием спектакля, изменяется и в самой себе репродуцирует зрительный порядок. Таким образом, в обществе, по мысли Ги Дебора, происходит фактическая инверсия реальности и спектакля: «действительность возникает в спектакле, а спектакль является действительностью»^[3]. Инверсия спектакля и реальной человеческой жизни проявляется в том, что в сознании рядового человека происходит не только уравнивание изначально несравнимых действительных и виртуальных событий, но и подмена реальных сущностей их виртуальными прототипами. Падение Берлинской стены, «бархатная революция» в Праге, расстрел Белого дома в Москве, митинги голодных и обманутых шахтеров, лица российских солдат в Чечне, замерзающие жители Приморья соседствуют с ожившими героями комиксов и кинофильмов, утопают в блеске рекламных огней, растворяются в вихре информационных событий, отступают перед очередной телевизионной «новостью дня». Правда и ложь, представление и действительность — все перемешалось в калейдоскопе событий. Как пишет французский исследователь К. Видаль, «весь мир в конце концов превратился в один огромный Диснейленд»^[4].

У спектакля есть множество различных проявлений: информация, пропаганда, реклама, СМИ, потребление развлечений, но во всех своих частных формах спектакль сохраняет свою сущностную основу — утверждение всякой человеческой жизни и всех событий, ее наполняющих, как простой видимости. Человеку в этом мире отводится лишь одна возможная роль, роль отчужденного и бездеятельного, но одновременно осчастливленного и утопающего в своей бездеятельности созерцателя. Трансформация людей в зрителей коренным образом изменяет их психологию и мировосприятие. Индивид под влиянием царящего вокруг него спектакля, беспрестанного круговорота образов и бесконечной смены событий сам абстрагируется от реального мира и принимает абстрактную по отношению к нему роль. Он не только становится зрителем, но и ощущает себя им — посторопним наблюдателем отчужденно созерцаемой им жизни. Человеку все еще кажется, что он живет, на самом деле он только смотрит бесконечную пьесу о том, как живут и действуют другие, но и они не живут, а лишь имитируют жизнь^[5].

Став зрителем, человек перестает действовать. Все свои чувства, страсти, эмоции и фантазии он проецирует и переживает на предлагаемых ему мнимостях иллюзорного мира, которые обретают в его сознании реальные черты. «Каково бы ни было происходящее на экране фантастическое событие, зритель становится его очевидцем и как бы соучастником. Поэтому, понимая сознанием ирреальность происходящего, эмоционально он относится к нему, как к подлинному событию»^[6]. Нищета и скудность повседневной жизни находят свое замещение в приобщении к виртуальному миру зрелищ — этому наркотику нашего времени, дарующему некую иллюзию сопричастности с происходящими, пусть и не вполне реальными, событиями. Вытесненная на периферию сознания подлинная реальность служит неким неприятным дополнением, вносящим диссонанс в созданную идиллию^[7].

Однако современный человек не просто вечный зритель. В своей повседневной жизни он постоянно вживается в образы демонстрируемых ему персонажей. Как незабвенная Эллочка-людоедка, современный человек стремится воплотиться в призрачный образ виртуального героя. И неважно, кто он: политический лидер, звезда шоу-бизнеса, популярный журналист — главное, что именно этот мелькающий на экране телевизора виртуальный герой ставит перед зрителем насущные для него вопросы, воспроизводит жизненные ситуации и немного погодя дает ответы на них, демонстрирует конкретные пути разрешения жизненных проблем, задавая тем самым стереотипные модели поведения индивида в каждой конкретной ситуации.

Вполне закономерное предположение сформулировал знаменитый французский исследователь Р. Барт, который полагает, что спектакль следует рассматривать в первую очередь как новейшую стратегию власти на очередном этапе ее развития, как инструмент деполитизации и отчуждения, призванный примирить людей с окружающей их действительностью, способствовать сохранению в обществе существующего социального статус-кво, втиснуть человека в обманчивый рай домашнего быта, отрезать его от социальной ответственности, изолировать в этом замкнутом мирке «мелкобуржуазной реальности». Многочисленные зрелищные действа, заполняющие сегодня всю без остатка социальную жизнь человека и отвлекающие его от действительности, — суть этой новой стратегии. Спектакль для Р. Барта есть некая ширма, зрелищный муляж, «маскирующий убожество» этого мира^[8]. Аналогичную мысль высказал Ж. Бодрийяр, но мнению которого в новых условиях «изменилась стратегия власти, которая уже не может быть понята ни в терминах насилия и запрета, ни в терминах закона. Она уже не опирается на право на смерть, а функционирует как полиморфная техника управления жизнью в форме советов и рекомендаций специалистов»^[9]. Спектакль по своей природе «плюралистичен», он предлагает индивиду широкий выбор альтернативных вариантов его действий, а альтернативу самому выбору оставляет за собой. Неважно, касается ли дело выбора среди нескольких однотипных фильмов и телепрограмм той самой, которая угодит именно вашему вкусу, или выбора одного политического актера из нескольких вам предложенных, — в любом случае нужно признать, что выбор уже сделан, и сделан он за нас, нам остается только утвердить его своим пассивным участием в спектакле. «Свободные выборы господ не отменяют противоположности господ и рабов. Свободный выбор среди широкого разнообразия товаров и услуг не означает свободы, если они поддерживают формы социального контроля над жизнью, наполненной тягостным трудом и страхом, — т. е. если они поддерживают отчуждение»^[10].

Известный американский писатель Э. Берджес в романе «Заводной апельсин» писал, что человек, лишенный права выбора, перестает быть человеком и превращается в заводной апельсин, заводную игрушку, автомат в руках беспринципных политиков, действующий в соответствии с заложенной в него программой. Уже нет больше надобности заставлять, принуждать или приказывать, нужно просто завести пружину, запустить готовый к действию механизм. Анализируя этот механизм, Э. Фромм выделил те стимулы, которые постоянно воспроизводят СМИ и потребительский рынок: секс, накопительство, садизм, нарциссизм и деструктивность^[11].

Обобщение политических угроз, связанных с развитием массовых коммуникаций, привело к возникновению теории медиатизации и концепции медиакратии.

Понятие «медиатизация» еще не имеет устоявшегося академического определения, поэтому есть необходимость обозначить хотя бы самые общие смысловые границы его использования. Во времена Наполеона это понятие употреблялось для обозначения политического акта, по которому мелкие владетельные лица переходят под покровительство и в подданство более могущественных, оставив за собою только некоторые права^[12]. Такая же трактовка сохранилась и в Новом словаре иностранных слов^[13], и в Большом словаре иностранных слов^[14], и в Толковом словаре иноязычных слов Л. П. Крысина^[15].

Напоминая об этом смысле понятия «медиатизация», С. Жижек, рассматривая современную культуру в контексте всеобщей медиатизации, утверждает: человек, захваченный и погруженный в медиакультуру, сам становится продуктом медиа. Медиатизация — это процесс превращения реального объекта в искусственный: «тело, которое почти полностью „медиатизировано“, функционирует с помощью протезов и говорит искусственным голосом»^[16]. В тонком наблюдении С. Жижека есть глубокий смысл. Однако, скорее всего, авторы, вводившие в оборот понятие «медиатизация», вряд ли думали о Наполеоне. Можно предположить, что это понятие, как и понятие «медиакратия», о котором речь пойдет ниже, возникло спонтанно, как развитие понятия «медиа».

Анализ работ современных исследователей массовых коммуникаций К. Брантса и Ф. Ван Праага, X. Вайфйеса, С. Коттла, С. Ливингстон, Д. МакКвсйла, Дж. Маццолени и У. Шульца, Дж. Стрембека и С. Хьярварда и др.^[17] дает основание для вывода о том, что, отталкиваясь от традиционного понимания слова «медиация» {mediation) как посредничества в спорах или конфликтах, когда третья сторона выясняет отношения и примиряет спорящих, исследователи стали трактовать понятие «медиация» как проявление преобразующей функции СМИ. Превращение сообщения в образный медианарратив, как и индивидуально-бытовой характер потребления массового информационного продукта, не могут не приводить к радикальной мутации самих форм участия широкой общественности в совместном производстве социально значимых смыслов. Непосредственная очевидность события, требующая гражданской активности прямого вмешательства, уступает место семиотической очевидности удаленного наблюдения. Во всяком случае, нарастающая медиатизация публичной сферы значительно уменьшает шансы для рядового обывателя когда-либо оказаться полноправным участником рациональной дискуссии, хоть как-то критически оценить реальное положение общественных дел. Разумеется, эго открывает избыточные возможности для замыслов стратегического характера со стороны медиа: использование элементов мистификации постепенно превращается в рутинную технологию. В последнем случае имеется в виду концепция колонизации жизненного мира, разработанная в трудах немецкого мыслителя Ю. Хабермаса.

Именно для обозначения процессов влияния медиа на общественное сознание и бытие, судьбы культуры английский социолог Дж. Б. Томпсон вводит англоязычный неологизм mediazation. По его мнению, это слово яснее подчеркивает растущее подчинение влиянию массмедиа всего современного жизненного пространства. С его точки зрения, возведение события в публичный статус медиафакта коренным образом изменяет саму природу происходящего^[18].

Можно добавить, что аналогичные терминологические соотношения обнаруживаются и в англоязычной социологии коммуникаций. Например, известная теория структурации Э. Гидденса содержит концепт «опосредованное™ опыта» (mediated experience). Экспансия электронных медиа, стремительно «несущих» результаты социального взаимодействия сквозь пространственно-временные интервалы, не могла не привести к утрате непосредственности массового восприятия в рамках общественных систем. Вторжение в повседневность информации об отдаленных событиях, полагает Э. Гидденс, «подорвало традиционную связь между „социальной ситуацией“ и ее „физическими основаниями“: медиатированные социальные ситуации конструируют неведомые доныне типы сходств и различий в рамках устоявшихся форм коллективного опыта»^[19]. Иными словами, по мере глобализации социум усложняется, становится менее предсказуемым, стохастичным. При этом повышается и автономия системных референций: режим самовоспроизводства общественных практик отныне все более зависит от правил функционирования медиа и циркулирующих в их контурах информационных ресурсов.

В книге П. Бурдье «О телевидении и журналистике»^[20] показано, как телевидение подвергает большой опасности разные сферы культурного производства (искусство, литературу, науку, философию, право), а также политическую жизнь и демократию. По мнению П. Бурдье, сегодня имеет место фактическая монополия журналистов на средства производства широкого распространения информации и доступ как простых граждан, так и ученых, артистов, писателей к «публичному пространству». Журналисты располагают властью над средствами публичного самовыражения и технологиями публичного признания. Существует во многом бессознательная цензура поля, когда журналист «пропускает» только то, что соответствует его «системным», «полевым» категориям мышления (о «личных» категориях речь не идет). С другой стороны, телевидение сегодня является господствующей моделью для всего журналистского поля, которое в целом гораздо больше зависит от внешних сил, чем другие поля производства культурной продукции или политическое поле. И вот это-то поле с сильной внешней зависимостью оказывает структурное давление на все другие поля.

Русскоязычная версия понятия «медиатизация» появилась в 1991 г.^[21] С самого начала этот термин использовался в целях описания особой технико-технологической инфраструктуры, призванной обеспечить индивидуальный и коллективный доступ ко всем духовным богатствам информационной цивилизации. Например, с концептуальных позиций социальной информатики «медиатизация — это процесс совершенствования средств сбора, хранения и распространения информации»^[22]. Осуществление и поддержка этих процессов в обществе есть основная функция СМ К, а при атрибутивном понимании информации — и всей медиасреды. В примечании к дефиниции термина «медиатизация» И. В. Соколова уточняет: «от лат. mediatus — выступающий посредником»^[23].

Лишь впоследствии некоторые социологи, правоведы, исследователи систем массовой коммуникации заговорили о «медиатизации общества» как становлении особого типа социального пространства. Например, Н. Б. Кириллова отмечала, что все смысловое богатство «медийности» как важнейшей категории современного образа жизни не может быть втиснуто в узкую схему банального посредничества, поскольку «медиа — это не просто средство для передачи информации, это целая среда, в которой производятся, эстетизируются и транслируются культурные коды»^[24].

Опираясь на идею превращения «средства» в «среду», которое знаменует собой становление особого коммуникационного «пространства медиакультуры», исследователи сформулировали позицию, согласно которой под медиатизацией понимается процесс развития медисреды, когда классические бумажные СМИ постепенно вытесняются на периферию, уступая место своим аналогам в Интернете, предстающем в качестве самой массовой интерактивной коммуникационной системы, с одной стороны, и интегрирующего ядра всей интерактивной массовой коммуникации — с другой^[25].

После появления работ Л. И. Земляновой, критически проанализировавшей употребление интересующих нас терминов^[26], понятие «медиатизация» и в российском дискурсе стало употребляться для обозначения ситуации, в которой СМИ становятся главным институтом общества.

Для целей данного исследования понятие «медиатизация социального института» используется для обозначения социально-коммуникационного процесса, отличительными признаками которого являются:

• • инкорпорирование схем и правил, характерных для СМК, в систему правил, организующих действия и взаимоотношения людей в рамках определенного социального института, т. е. превращение социальных институтов в активных субъектов медиапространства;
• • активное взаимодействие власти, бизнеса, некоммерческого сектора, а также других социальных институтов со СМИ с целью создания с их помощью благоприятных условий для своей деятельности;
• • постепенный переход от сотрудничества со СМИ к управлению ими путем как привлечения сотрудников СМИ на свою сторону, так и создания собственных медиаресурсов.

И надо сказать, есть достаточное количество фактов, подтверждающих зависимость социальных институтов от медиа^[27].

• [1] Миллс Ч. Р. Инертное общество // Миллс Ч. Р. Властвующая элита. М.: Иностраннаялитература, 1959. С. 415—430.
• [2] Миллс Ч. Р. Властвующая элита. URL: http://historylib.org/historybooks/Mills-R_Vlastvuyushchaya-elita/83 (лата обращения: 03.10.2016).
• [3] Дебор Г. Общество спектакля. М., 2000. С. 25.
• [4] Цит. по: Ильин И. П. Постмодернизм: от истоков до конца столетия: эволюция научногомифа. М., 1998. С. 177.
• [5] Герасимовский Д. В. Эпоха политического спектакля // Актуальные проблемы политологии. М.: МАКС ПРЕСС, 2001.
• [6] Лотман Ю. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Таллин, 1973. С. 16.
• [7] Герасимовский Д. В. Указ. соч.
• [8] Барт Р. Мифологии. М., 2000.
• [9] Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000. С. 21.
• [10] Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриальногообщества. Киев, 1994. С. 10.
• [11] Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. Минск, 1999. С. 302.
• [12] Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка / под ред. А. Н. Чудинова. СПб.: Издание В. И. Губинского, 1910.
• [13] D Новый словарь иностранных слов. EdwART, 2009.
• [14] Большой словарь иностранных слов. М.: ИДДК, 2007.
• [15] Крысий Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. М.: Русский язык, 1998.
• [16] Жижек С. Киберпространство, или Невыносимая замкнутость бытия // Искусствокино. 1998. № 1. С. 125.
• [17] Brants К., Praag Р. van. Signs of Media Logic Half a Century of Political Communicationin the Netherlands // Javnost-The Public. 2006. Vol. 13. № 1; Cottle S. Mediatized Conflict. Developments in Media and Conflict Studies. England, 2006; Hjarvard S. The Mediatizationof Society. A Theory of the Media As Agents of Social and Cultural Change // NordicomReview. 2008. Vol. 29. Ns 2; Livingstone S. On the Mediation of Everything. URL: http://www.icahdq.org/conferences/presaddress.asp (дата обращения: 03.10.2016); Mazzoleni G., Schulz W."Mediatization" of Politics: a Challenge for Democracy? // Political Communication. 1999.Vol. 16. № 3; McQuail D. On the Mediatization of War: a Review Article // The InternationalCommunication Gazette. 2006. Vol. 68. № 2; Stromback J. Four Phases of Mediatization: an Analysis of the Mediatization of Politics // The International Journal of Prcss/Politics. 2008.Vol. 13. № 3; Wijfjes H. Introduction in Huub Wijfjes and GerritVoerman, eds. Mediatization onPolitics in I listory. Walpole, 2009. URL: http://www.huubwijfjes.nl/upload/OpgemaaktWijfjes.pdf (дата обращения: 03.10.2016).
• [18] Thompson J. В. Ideology and Modern Culture. Critical Social Theory in the Era of MassCommunication. Oxford, 1990. P. 241—242.
• [19] Giddens A. Modernity and SelfIdentity. Self and Society in the Late Modern. Standford, 1991. P. 84.
• [20] Бурдье II. О телевидении и журналистике. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры»; Ин-т эксперимент, социологии, 2002.
• [21] Современные тенденции информатизации и медиатизации общества: науч.-аиалит.обзор / Т. В. Андрианова, А. И. Ракитов. М.: ИНИОН, 1991. С. 32.
• [22] Соколова И. Л. Социальная информатика. М.: Перспектива; Изд-во РГСУ, 2008. С. 14.
• [23] Там же.
• [24] Кириллова Н. Б. Медиакультура: от модерна к постмодерну. М.: Академический проект, 2006. С. 22.
• [25] Медиа, медиасреда, медиатизация в контексте современной культуры. URL: http://inftinculturc.blogspot.com/2010/10/blog-post.html (дата обращения: 03.10.2016).
• [26] Землякова Л. М. Медиатизация культуры и компаративизм в современной коммуника-тивистике // Вести. МГУ. Сер. 10. Журналистика. 2002. № 5. С. 84.
• [27] Дзялошинский И. М. Медиапространство России: коммуникационные стратегии социальных институтов: монография. М.: Изд-во АПК и ППРО, 2013.