Футуристы серебряного века

ш

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ.

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН

(Игорь Васильевич Лотарев) (1887−1941).

Долговязый брюнет в длиннополом старомодном сюртуке. Черты его большого лица так неподвижны, что кажутся вырезанными из дерева. Он держится прямо, высокомерно закинув голову. Весь он какой-то чопорный, накрахмаленный, как его непомерно высокий, подпирающий подбородок воротник… Он сидит молча, с напряженно-беспокойным видом путешественника, ждущего на вокзале пересадки, и явно чувствует себя здесь совсем не на своем месте. Никто не обращает на него внимания. Никто как будто не знает, кто он…". Таким увидела Игоря Северянина поэтесса И. Одоевцева, познакомившаяся с ним в берлинском кафе в 1922 г. К тому времени «принц фиалок и сирени», как называли Северянина в России, утратил свой лоск, сник; его стихи не печатали, литературных вечеров не проводили; проживал он в глухой эстонской деревушке, изредка выбираясь в Финляндию, Германию, Францию. А было время…

«Моя двусмысленная слава и недвусмысленный талант», — высказался о своей литературной судьбе поэт. Эту формулу трудно оспорить. Северянин в свое время пользовался огромным, подчас скандальным, успехом, не оставлял равнодушными ни своих недругов, ни — тем более — почитателей. Свою «двусмысленную славу» поэт в значительной степени формировал сам. Ведь для подавляющего большинства читающей публики его имя ассоциировалось с такими строчками из «Громокипящего кубка»:

Я, гений Игорь Северянин, Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен!

Я повсесердно утвержден!

От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.

Я покорил литературу!

Взорлил, гремящий, на престол!

(Эпилог, 1912)

И немногие тоща и впоследствии задавались вопросом: в этом ли весь Северянин? Неужели в его творчестве нет ничего, кроме эпатажа и позы? И как относился к подобному восприятию сам поэт? В 1926 г. он напишет своего рода «автопортрет со стороны», в котором попытается показать себя в истинном свете.

…Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном, Слегка скорбя, подчас слегка шутя Над всею первенствующей планетой…

Он — в каждой песне, им от сердца спетой, Иронизирующее дитя.

(Игорь Северянин)

«Иронизирующее дитя» — вот словосочетание, через которое, по-видимому, предлагается воспринимать его творчество. Но даже тогда, в середине 20-х годов, зрелый лирик не может отказать себе в кокетстве. Он как бы игнорирует то, что некогда сам потрафлял вкусам толпы, поэтизируя те ценности, за пристрастие к которым он ныне ее осуждает. Уязвимо и самоопределение — может ли «дитя» быть «иронизирующим»? Но так или иначе И. Северянин всегда оставался большим ребенком, искренним, но при этом наигрывающим, как все дети, влюбляющимся и самовлюбленным, фыркающим, когда что-то раздражает. Эта роль — амплуа, отчасти соответствовала человеческой природе поэта, отчасти создавалась им искусственно — достраивала естественную ипостась.

Северянин был ярок и самобытен даже не в лучших своих стихах, даже там, где он гнался за словесной и ситуативной экзотикой («Июльский полдень. Синематограф»), за нарочитой звукописью («Сонмы весенние»). Последнее стихотворение, вырастающее из упоительной игры с созвучиями, ни в чем не уступает бальмонтовским фоническим изыскам, отличаясь от них налетом какой-то ребячливой несерьезности:

Сонные сонмы сомнамбул весны Сонно манят в осиянные сны.

Четко ночами рокочут ручьи.

Звучные речи ручья горячи.

Плачут сирени под лунный рефрен.

Очи хохочут песчаных сирен.

(1909)

Всегда ли хороша для поэта ребячливость? Ведь есть вещи, с которыми шутить нельзя, подтрунивать над которыми безнравственно. Например, война и смерть. И. Северянин считал себя пацифистом («Я не сочувствую войне/Как проявленью грубой силы…»), но иногда явно заражался ура-патриотическим дурманом («Когда отечество в огне,/И нет воды, лей кровь, как воду…»). Но это бы еще ничего. Хуже — другое: писать о войне в таком тоне и с такой легковесностью («Переход через Карпаты», «Стихи в ненастный день» и др.), с таким смакованием ее отдельных образов — аморально. Стихотворение «Белая фея», в котором больничное лекарство сравнивается с пенистым шампанским, иначе как пошлым не назовешь. Правда, поэт и не скрывал свою чужеродность подобной тематике.

Подобные мотивы звучали у него тогда во многих произведениях: я, мол, не по этому делу, но если надо, то пойду и всем им там покажу:

Друзья! Но если в день убийственный Падет последний исполин, Тогда ваш нежный, ваш единственный, Я поведу вас на Берлин!

(Мой ответ)

В этих стихах поэт был таким, каким его хотела видеть публика. Он растворялся во вкусах определенного контингента любителей экстравагантной, экзальтированной поэзии, людей, отгораживающих себя от надвигающихся бурных событий. Характерное взаимовлияние: публика создавала Северянина, а тот формировал свою аудиторию, далеко не всегда заботясь о качестве своего поэтического воздействия, «…не я ли пел порок/Десятки лет…», — напишет он в поэме «Солнечный дикарь» (1924), переоценив свое раннее творчество.

Игорь Северянин — псевдоним Игоря Васильевича Л Огарева. Родился он 4 мая 1887 г. в Петербурге и приходился по линии матери дальним родственником Н. М. Карамзину, чем несказанно гордился. Однако гордость эта никак профессионально, на первый взгляд, не выражалась: претензии поэта на некий «историзм» в худшем случае подвергались насмешкам, в лучшем — увязывались с его автобиографическими поэмами («Роса оранжевого часа», «Солнечный дикарь»), стихотворным романом «Рояль Леандра» (1925) и книгой воспоминаний «Уснувшие весны» (1941), наполненными историко-литературным содержанием, но эстетически не завершенными. В современном литературоведении к этому определению творчества И. Северянина относятся гораздо серьезнее, трактуя его художественную эволюцию как пул" от разработки карнавального амплуа («дитя», «вундеркинд», «гений») и игры в эстетизированную реальность («грезофарс») к уязвленно-риторическому объяснению с действительностью с позиции поэта-историка («Крашеные», «Позза упадка», «Поэза правительству», «Моя Россия»).

Отец поэта был военным инженером, дослужившимся до чина штабс-капитана. Мать, будучи в первом браке за генерал-лейтенантом Г. И. Домонтовичем, впоследствии утратила свое положение и богатство, уготовив своему сыну от второго замужества, будущему поэту, весьма скромное, по тем меркам, существование. Возможно, тогда и возник в обособившейся душе подростка неизбывный источник иронии?..

Свои отроческие годы начинающий поэт (стихи писал с 8-летнего возраста) провел в Череповецком уезде Новгородской губернии (отсюда — псевдоним Северянин, присоединяющийся к имени через дефис). Блестящего образования не получил, окончив лишь четыре класса Череповецкого реального училища. Поэтическими кумирами Северянина становятся Ал.К.Тол стой, А. Апухтин и Ш. Бодлер: позднее — К. Фофанов и М.Лохвицкая. Последние двое, которых к числу крупных величин в поэзии никак не отнесешь, еще одно свидетельство отсутствия у «гения» утонченного вкуса и широких культурных запросов.

Не мне в бездушных книгах черпать Для вдохновения ключи напишет он в эгофутуристическом прологе.

Первые опусы И. Северянина, поселившегося в Гатчине, под Петербургом, выходят под экстравагантными псевдонимами (Игла, граф Евграф Д. Аксанграф и др.). Реакция на них критики свидетельствует скорее о недоумении и возмущении, чем о признании таланта.

Известность И. Северянина растет медленно, но неуклонно, а с 1911 г. — окончательно приобретает скандальный оттенок. Писатель И. Нажив ин почему-то решил показать одну из северянинских брошюрок Л.Толстому. Найти для нее менее подходящего читателя вряд ли было возможно. Яснополянского старца особенно возмутило стихотворение «Хабанера II», его первая строфа: Вонзите штопор в упругость пробки, —.

И взоры женщин не будут робки!..

Да, взоры женщин не будут робки, И к знойной страсти завьются тропки…

Толстой долго сокрушался: «Чем занимаются!.. Чем занимаются… это литература! Вокруг виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них — упругость пробки!» (Бобров С. «Северянин и русская критика»). Маститый писатель явно не воспринял северянинскую иронию и скрытую пародийность текста, но так или иначе о реакции Толстого, вспоминал сам поэт, «мгновенно всех оповестили московские газетчики во главе с С. Яблоновским, после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем сделала меня сразу известным на всю страну!».

С поэтом уже нельзя было не считаться как с явлением литературы, что и подтвердила статья Н. Гумилева в журнале «Аполлон» (1911). Акмеист отнесся к эгофутуристу терпимо, уйдя от вопроса «хорошо это или плохо; это ново — спасибо и за то». К тому же И. Северянин помогал себе сам — авторскими «поэзоконцертами».

Многие современники отдавали должное музыкальности северянинских выступлений, говорили даже об их нотных записях, сохранившихся у поклонников «гения». А среди них, подчеркивал композитор С. Прокофьев, всегда было много музыкантов и певцов, да и у самого Северянина «имелись начатки композиторского дарования…» (там же). Свой исполнительский стиль поэт сохранил и в эмиграции. Северянин, писала И. Одоевцева, читает, «скрестив по-наполеоновски руки на груди и закинув голову… Он с таким упоением, так самозабвенно распевает. Он как будто впал в транс. Прервать его — все равно что разбудить лунатика. Я продолжаю слушать эти знакомые мне с детства поэзы, над „фантастической безвкусицей, безграничной пошлостью и лакейскиприказчичьими изысками и новаторством“ которых Гумилев и все мы привыкли издеваться… Пошлость, вульгарность, изыски? Да, конечно. Но это все наносное, несущественное. В этих, пусть смехотворных, стихах явно слышатся, несмотря ни на что, ?"вздохи муз и звоны лиры, и отголоски ангельского пения». В них высокая, подлинная поэзия… Я все сильнее подпадаю под власть его необычайного чтения-пения, «гипнотически» действующего и на меня. Я закрываю глаза, я тону, я иду на дно этого искрометного громокипящего водоворота поэзии…".

К этому времени вокруг «принца фиалок» оформилось некое литературное объединение, вошедшее в историю под названием «эгофутуризм». В него входили молодые поэты: Константин Олимпов (Фофанов), по оценке Г. Иванова, «явно сумасшедший, но не совсем бездарный мальчик лет шестнадцати; Грааль Арельский, по паспорту Степан Степанович Петров, студент не первой молодости, вполне уравновешенный и вполне бесталанный», сам Георгий Иванов (эти трое состояли при И. Северянине в качестве «директориата»), а также — Иван Игнатьев, Василиск Гнедов, Вадим Баян. «Шумные поэзо-вечера и шумные попойки чередовались с „редакционными“ собраниями в квартире Северянина». Сложившись по полтора рубля, члены объединения выпустили манифест эгофутуризма, который появился в печати в конце 1911 г. К услугам «директориата» была еженедельная газета «Петербургский глашатай»; вышло и несколько альманахов под тем же названием.

В качестве основных лозунгов «Скрижалей Академии Эгопоэзии (Вселенского Эгофутуризма)» И. Северянин выдвинул следующие: 1. Душа — единственная истина; 2. Самоутверждение личности; 3. Поиски нового без отвергают старого; 4. Осмысленные неологизмы; 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы; 6. Борьба со «стереотипами» и «заставками»; 7. Разнообразие метров. В сущности, северянинская программа не несла в себе ничего нового, необычного. Сам поэт, приводя эти положения в своих воспоминаниях, выделил особым курсивом третье, отмежевываясь тем самым от кубофутуристов (В.Маяковский, В. Хлебников, братья Бурлюки, А. Крученых, Б. Лившиц и др.). Имелось в виду намерение наиболее рьяных из них сбросить Пушкина «с парохода современности».

Объединение эгофутуристов не могло бьггь прочным и долговечным ни в силу одаренности его членов, ни в силу исповедуемых принципов. У самого же И. Северянина, как отмечал В. Брюсов, для роли мэтра не оказалось нужных данных. Ведь в характеристике эпохи и цивилизации он не пошел дальше утверждения: «теперь повсюду дирижабли летят, пропеллером ворча», и поэтому нам надобно «острого и мгновенного». В плане поэтической техники И. Северянин утверждает преимущество ассонансов перед рифмой, «но этого как будто мало для программы литературной школы, принимая во внимание, что вот уже четверть века, как ассонансы широко применяются в русской поэзии!».

С выходом «Громокипящего кубка» (1913) отношение к поэту приобретает большую определенность. Помимо Брюсова и Сологуба, благожелательную рецензию в «Утре России» публикует Вл. Ходасевич; Р. Иванов-Разумник называет автора сборника «несомненно талантливым поэтом, самобытным и красочным лириком».

Название книги И. Северянина восходит к тютчевскому стихотворению о грозе («Люблю грозу в начале мая…»), одна из строф которого предваряет сборник в качестве эпиграфа. Она задает тон и формирует лирическое настроение: «громокипящий кубок» весны, выплеснутый на землю; свежесть и ясность весеннего дня; «гимн жасминовым ночам» и «сиренью упоенье»; утоление «алчущего инстинкта» любви — вот основные мотивы 1-го раздела книги («Сирень моей весны»). С одной стороны, здесь ощутима прозрачность и искренность настроений, сродни чувствам ребенка; с другой — эстетская манерность, которая препятствует целостности и чистоте восприятия поэз, разрушает сравнение души поэта с «днем весны».

Жизненное кредо И. Северянина выражено в стихотворении «Весенний день»:

Скорей бы — в бричке по ухабам!

Скорей бы — в юные луга!

Смотреть в лицо румяным бабам!

Как друга, целовать врага!

Шумите, вешние дубравы!

Расти, трава! цвети сирень!

Виновных нет: все люди правы В такой благословенный день!

Гораздо характернее и выразительнее — другой мотив, обращение к возлюбленной: «Не покидай меня! — я жалок/В своем величии больном…» («Стансы»), Но и здесь искренность растворена в кокетстве (одна из поэз Северянина так и называется: «Chanson coquette» — «игривая песня»), большое чувство подчинено игре.

Та же амбивалентность, раздвоенность восприятия знаменует и другие стихотворения цикла.

Поэзы 2-го раздела («Мороженое из сирени»), по-видимому, должны были продемонстрировать вмешательство цивилизации и корыстного расчета в мир природы и естественных отношений, подчинение культуры чувств явлениям псевдокультуры.

Возникает мир, вывернутый наизнанку, далекий от идеальных устремлений поэта. Его населяют исключительно «грезэрки», «куртизанки», «эксцессерки» и «экстазеры». Березовый коттэдж на «реке форелевой» сменили синематограф и «жено-клуб». А на место брички, несущейся по ухабам, заступили «фаэтоны», «ландолеты бензиновые», «аэропланы» и «эллипсические рессоры». Поэт отдает дань современной моде и патетически восклицает: «О фешенебельные темы! от них тоска моя развеется!». Развеется за счет иронического отношения ко всему этому антуражу, привычному и в чем-то родственному натуре Северянина, но уже превратившемуся в суррогат жизни; для него неприемлема сама ситуация, когда «глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп…».

Скрывая за маской иронии свое истинное лицо, поэт идет на сознательное смещение смысловых и нравственных акцентов («Я славлю восторженно Христа и антихриста…/ Кокотку и схим шжа! порывность и сон!»). Его лирический герой пребывает в «фиолетовом трансе». Опьянев «грозово, все на пути пьяня», он врывается «сквозь природу» в какое-то жуткое пространство, подобное тому, что полвека спустя откроется в песнях В. Высоцкого:

Встречалась ли деревня, — ни голосов, ни изб, Врезался в чернолесье, — ни дерева, ни пня!..

(Фиолетовый трапе, 1911)

Откуда эти фантасмагории в еще недавно столь мирной и солнечной поэтической картине И.Северянина. Возможно, предчувствие надвигающихся бурных перемен заставило «лирического ироника», ощутить себя «в морях Дисгармонии». Не случайно в последней строфе слышится: «…Я вещий. Я тихий…».

В 3-ем разделе («За струнной изгородью лиры») — попытка подняться над экстравагантной дисгармонией бытия, обрести идеал в литературе и искусстве («Из Анри де Ренье», «Врубель», «На смерть Фофанова»), в величии природы («Демон», «Коктебель»), Это своего рода катарсис («Мои похороны», «Секстина»), вера в свет и силу искусства, в собственное бессмертие, в очищение мира посредством истинной поэзии и красоты:

Близка гроза. Всегда предгрозье душно.

Но хлынет дождь живительный воздушно, — Вздохнет земля, свободно и послушно.

Близка гроза! В курятник, Шантеклэр!..

• (Секстина, 1910)
• 4-й раздел («Эгофутуризм») содержит в себе нечто вроде поэтического манифеста группы, противопоставившей свое искусство культуре, которая «гнила… как рокфор>. Девиз поэта — слиться своим творчеством с природой; основываясь на «первобытном» и «дикарстве», дать возможность «познать неясное земле».

Вот один из главных постулатов северянинской лирики: удивлять — неожиданным поворотом смысла, безграничными возможностями словообразования. И — постоянная претензия на оригинальность, хоть и не всегда подкрепляемая вкусом и стилистическим разнообразием:

Не терпим мы дешевых копий, Их примелькавшихся тонов, И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов…

Это, пожалуй, самое принципиальное: эстетизация всего сущего как средство отвержения неприемлемой реальности и создание утопии. Поэт не романтик, а ироник; его ирония ведет к театрализации жизненных форм, что само по себе (жизнетворчество, мистификачество, театральность) является одной из главных примет серебряного века. Все вокруг представляет собой нескончаемый спектакль, в котором действуют стилизованные, костюмированные персонажи.

«Я царь страны несуществующей», — заявляет опьяненный собственной утопией поэт. Эта сказочная страна так и останется в сознании его почитателей как эмблема творчества И.Северянина. Она получит название Мнррэлия (ассоциации с поэтессой Миррой Лохвицкой, «русской Сафо», воспевавшей любовь и сладострастие; а также некий мираж, застилающий обыденную реальность). Это «край ландышей и лебедей»,.

Где нет ни больных, ни лекарства, Где люди не вроде людей…

Эта страна пребывает в изначальной гармонии, которая распространяется на взаимоотношения людей и животных.

Увы, утопии этой не суждено было удержаться даже в поэтическом сознании И. Северянина, зато «чернолесье» вскоре стало реальностью; понятие «грезо-фарс» утратило первую половину слова и обернулось горькой драмой, трагифарсом. Ну, а пока что, в середине 10-х годов, поэт пребывает в зените своей славы. К 1915 г. выходит 9 изданий «Громокипящего кубка» (небывалый случай), появляются и другие поэтические сборники: «Златолира» (1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Victoria Regia» (1915), «Поэзоантракт» (1915), «Тост безответный» (1916), по сути дела, повторяющие образы и темы первой книги. Северянин работает легко и много, готовит к изданию многотомное собрание поэз. Его произведения имеют невиданный для стихов тираж, вместительный зал городской Думы не удовлетворяет спрос на северянинские поэзоконцерты. Газеты пестрят восторженными статьями и саркастическими фельетонами.

Но, окруженный толпами поклонниц, Северянин, по существу, один. После распада своего «директориата» он попытался, было, сблизиться с кубофутуристами (1914) и даже принял участие в их выступлениях, но прочной основы для эстетических контактов не было, о чем недвусмысленно говорится в «Поэзе истребления»; «Меня взорвало это „кубо“,/13 котором все бездарно сплошь…». Людей, не понимающих, что «Пушкин — Пушкински велик», можно охарактеризовать лишь как «шарлатанов и шутов», выпускающих «ггихотомы… без стихов». В «Рояле Леандра» (2-я ч., строфы 4—10) И. Северянин даст весьма язвительную характеристику поэтическому миру дооктябрьской России, подчеркнув свою инородность всем литературным группам и течениям. В отличие от других футуристов, справедливо подметил В. Брюсов, И. Северянин только на словах проповедовал пренебрежение к старой литературе. Да и то эпизодически. У старой поэзии «он заимствовал размеры, приемы изобразительности, рифмы, весь склад своей речи. Откинув маленькие экстравагантности, состоящие почти исключительно в употреблении новопридуманных слов или форм слова, мы в стихах Игоря Северянина увидим естественное продолжение того пути нашей поэзии, по которому она шла со времен Пушкина или даже Державина», от золотого века к серебряному.

Февральская революция застала поэта в Харькове, куда он приехал после поэтических вечеров в Кутаиси и Баку. Северянина в этот момент больше волнуют похвалы Брюсова, нежели исторические катаклизмы, как явствует из книги воспоминаний «Уснувшие весны», ведь что такое «земные нелады перед небесным ладом душ наших?». Однако разминуться с Историей, с «револьверами революции» было уже невозможно. Необходимо было делать выбор. Через неделю (март 1918) после своего триумфального выступления в Политехническом музее, «король поэзии» покидает Россию, провозгласив себя «просто дачником», человеком «вне политики». Он живет в Эстонии, в маленькой приморской деревушке Тойла. Успехи и скандалы остались позади. Знаменитый поэт оказался в положении нахлебника у простого плотника-хуторянина, на чьей дочери, «принцессе», (Фелиссе Круут) он женился. Поскольку стихов Северянина практически теперь не печатали (издатель П. Пильский даже платил ему «пенсию за молчание»), поэту оставалось только ловить рыбу да читать свои произведения речным камышам и водяным лилиям.

Стала жизнь совсем на смерть похожа:

Все тщета, все тусклость, все обман.

Я спускаюсь к лодке, зябко ежась, Чтобы кануть вместе с ней в туман…

Итак, «король поэтов» в эмиграции оказался никому не нужен. Правда, в течение 1919—1923 гг. все же выходят девять его книг («Вервэна», «Эстляндские поэзы», «Фея Е.о.е.», «Падучая стремнина», «Менестрель», «Трагедия титана» и др."), но мизерный тираж делает их практически не известными широкому читателю и не дает поэту реального заработка. И. Северянин вынужден заниматься переводами эстонских поэтов да уповать на заграничные гастроли… Самое обидное заключалось в утрате им, казалось бы, прочного положения в русской поэзии.

В последние годы жизни И. Северянин живет преимущественно в Таллинне и Нарва—Йыэсуу, мечтает о возвращении на родину. Мечте этой не дано было осуществиться: поэт умирает в Таллине в конце 1941 г. А за десять лет до этого, в Белграде, была опубликована книга И. Северянина «Классические розы», подводившая итоги его поэтического творчества. В зрелые годы И. Северянин, как явствует из названия, приходит к своеобразному поэтическому классицизму. Его слог становится, по сравнению с рантами стихами, более ясным и прозрачным, настроения — строже и безыскусней. Детскость, непосредственность северянинской поэзии входит как бы в новую фазу. Он проявляет себя как тонкий лирик, обостренно чувствующий природу («Что шепчет парк…», 1923). Весеннее половодье «громокипящей» лирики 900-х годов уступает место «осенним», более проникновенным стихам. Это, как правило, «пейзажи-настроения», реже — философические стихи-метафоры, трактующие осень как определенную жизненную фазу («Пора безжизния», «Осенние листья» и др.). Впрочем, не забывает поэт и о других временах года. Одно из лучших его «зимних» стихотворений — «На салазках» (1923). Оно вполне самодостаточно, равно самому себе: И. Северянин больше не претендует на нечто избыточное, возвышающееся над тем, что содержится в самом произведении. Исчезает театральность и кокетство. Ужин с женщиной в избушке, в мороз — высшая ценность, говорит поэт, и этому безоговорочно веришь.

Видоизменяется ирония поэта, некогда легкая и игривая. Теперь ее амплитуда значительно шире — от легкого подтрунивания (в том числе и над самим автором) до горькой усмешки, от скрытого намека до гневной сатиры. О северянинском даре сатирика говорят мало, хотя проявляется он у поэта в самых различных формах и аспектах: «Поэза истребления» (литературный аспект, борьба течений); «Чем они живут» (социально-этический аспект), «Их культурность», «Культура! Культура!» (духовный кризис и падение общего культурного уровня); «Кондитерская дочь» (замена любви похотью и расчетом); «Крашеные» (идеологический аспект, отношение к противостоянию различных политических сил). Вершиной сатирической лирики Северянина можно считать «Поэзу упадка» (1918), одну из лучших в нашей поэзии характеристик всеобщего российского предвоенного кризиса, и «Поэзу правительству» (1919) — о вечном противостоянии поэта и власти. «Иронизирующее дитя», «салонный лирик» выступает в своем зрелом творчестве как поэт-публицист, ведущий диалог с историей и современностью.

В какой же степени можно говорить о художественных достоинствах поэзии Северянина, о его новаторстве? Как можно оценить северянинское словотворчество — как оригинальность или безвкусицу?

«Поэтическое лицо Игоря Северянина определяется главным образом недостатками его поэзии, — в такой парадоксальной форме оценивает „Громокипящий кубок“ О.Мандельштам. — Чудовищные неологизмы и, по-видимому, экзотически обаятельные для автора иностранные слова пестрят в его обиходе. Не чувствуя законов русского языка… он предпочитает словам живым слова, отпавшие от языка или не вошедшие в него. Часто он видит красоту в образе „галантерейности“. И все-таки, — отмечает Мандельштам, — легкая восторженность и сухая жизнерадостность делают Северянина поэтом. Стих его отличается сильной мускулатурой кузнечика. Безнадежно перепутав все культуры, поэт умеет иногда дать очаровательные формы хаосу, царящему в его представлении…».

В.Брюсов видит в И. Северянине прежде всего поэта-живописца, который «рисует целые картины, сохраняющие всю свежесть красок и даже как будто весь аромат действительности». Сюда относятся стихотворения «День на ферме», «Ноктюрн», в котором «бледнел померанцевый запад», «На реке форелевой», «Январь» и многие другие. Брюсов обращает внимание на такие строки и образы Северянина: «Хромает ветхий месяц как половина колеса», «Ночь баюкала вечер, уложив его в деревья», «Морозом выпитые лужи», «Ночи в сомбреро синйх» и т. д.

Другое необходимое свойство поэта, которое в значительной мере проявилось в лирике Северянина, «способность переживать события глубоко и остро». Брюсов говорит в этой связи о некоторых ранних произведениях поэта («Это все для ребенка», «Злате» и т. д.), но в наибольшей степени это касается поздних стихотворений Северянина о России («Моя Россия», «Запевка», «Стихи Москве», «Пасха в Петербурге» и др.). В них нет никакой позы, ерничества. В зрелых, эмигрантских, стихах поэта появляются горькие, суровые ноты самоосуждения, трезвой оценки своего жизненного пути («Что нужно знать», «Грустный опыт», «Наболевшее»).

В.Брюсов выделяет еще одно достоинство поэта: дар перевоплощения. И. Северянин владеет разными стилями, перенимает то склад народной песни, то особенности народного говора («Идиллия», «Пляска мая», «Русская»). «Певческая» манера исполнения вела к фоническому разнообразию стихов, к использованию пеонических размеров, к применению ямбов с пиррихиями на ударных стопах, приему, заимствованному из романсов.

Достоинства эти, согласимся мы с Брюсовым, в немалой степени умалялись, особенно на ранней стадии творчества, отсутствием у Северянина вкуса и критического чутья, должной культуры и умственных интересов. В поздней, эмигрантской, лирике, отмеченной поэтической прозрачностью и непосредственностью выражения чувств, эти недостатки, в основном, были преодолены, а в одном из лучших своих творений, цикле «Медальоны» (1925—1927), И. Северянин показал себя как поэт-эрудит, мастер литературного и психологического портрета, умеющий подобрать к художественному содержанию компактную, адекватную ему форму.

АННОТИРОВАННЫЙ СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Венок поэту: Игорь Северянин: Сборник. Таллинн, 1987.

В сборник включены стихи, письма, воспоминания, отрывки из книг В. Брюсова, К. Фофанова, А. Коллонтай, Г. Шенгсли, М. Цветаевой, К. Паустовского, Д. Самойлова и др., посвященные поэту.

Игорь Северянин глазами современников / сост. В. Терёхина, Н. Шубникова-Гусева. СПб.: Росток, 2009.

В мемуарах родных, друзей, литературных современников, в посвященных ему стихах и пародиях раскрывается неповторимый мир «поэтагрезера». Важную часть книги составляет хроника жизни и деятельности И. Северянина, впервые создающая четкую канву происходившего и уточняющая мемуарные источники.

Критики о творчестве Игоря Северянина: статьи проф. Р. Брандта, В. Брюсова, С. Боброва. Рец. А. Измайлова, А. Крайнего, Р. Иванова-Разумника, С. Рубеновича, В. Шмидта, В. Гиппиуса, А. Амфитеагрова и др. М.: 1916.

В книге собраны статьи и рецензии, посвященные дооктябрьскому периоду творчества И. Северянина; здесь представлен весь спектр восприятия поэта, включающий в себя оценки как скептически-негативные (А. Крайний), так и объективно-доброжелательные (В. Брюсов).

Кошелев В. А. Поэт с открытой душой // Северянин И. Стихотворения / сост., вступ. ст. и примеч. В. А. Кошелева. М.: Сов. Россия, 1988.

Краткий очерк творческого пути И. Северянина. Особое внимание уделяется сборнику «Громокипящий кубок».

Петров Мих. Бокал прощенья. Материалы к биографии Игоря Северянина. Нарва, 2004.

Автор вводит в научный оборот новые факты и не публиковавшиеся ранее тексты. Читатель найдет здесь подборку первых публикаций: «Сражение при Цусиме», завершающее цикл стихотворений, посвященных Русско-японской войне, эссе Северянина «Фофанов на мызе Ивановка», воспоминания родственников и друзей поэта, а также его последней спутницы Веры Коренди. Представлены анекдоты про поэта.

О Игоре Северянине: Тез. докл. науч. конф. Череповец, 1987.

Сборник представляет собой материалы конференции, посвященной 100-летию со дня рождения И. Северянина. Включает в себя тезисы докладов, связанных с вопросами творческой биографии поэта, а также с проблемами словообразования, фоники, художественной эволюции Северянина, его положения в русской литературе конца XIX — начала XX в.