Поворот мобильности. 
Социология риска и безопасности

Дж. Урри написал достаточно объемный труд — «Мобильности», — в котором определяет поворот мобильности как «новый тип мышления» о мобильности, исходящий из того, что «все социальные образования от отдельно взятого домашнего хозяйства до огромных корпораций предрасположены к многим и различным формам фактического и потенциального движения. Поворот мобильности связывает анализ различных форм путешествия, транспорта и коммуникаций со сложными способами осуществления и организации экономической и социальной жизни в контексте времени и различных пространств», включая «процессы потоков… Я использую термин мобильности для отсылки на более широкий проект утверждения социальной науки, обусловленной проблематикой движения»^[1].

Как видно, поворот мобильности мыслится как результат интеграции социологии с другими науками. Востребованность предлагаемой парадигмы обусловлена, но его мнению, тремя важнейшими обстоятельствами. Во-первых, существующие социальные науки умаляют движения, коммуникации, активности, весьма значимые для жизни людей (проведение отпусков, ходьба, вождение автомобиля, звонки, но телефону, перелеты и т. д.). Во-вторых, минимизируется значимость этих форм движения для определения самой природы работы, обучения, семейной жизни, политики (например, в обычных структурных анализах зачастую умаляется важность влияния фактора движения на социальные институты — в частности, типы семей обусловлены паттернами регулярности общения их членов). В-третьих, игнорируется роль материальных инфраструктур в экономической, политической и социальной повседневной жизни (дороги, железнодорожные сообщения, телеграфные линии, водопроводы, аэропорты и т. д.)^[2].

Кроме того, необходимо, считает ученый, изучать не только мобильность собственно социальных акторов, но и «движущиеся места». Ибо места «подобно кораблям движутся туда — сюда и не фиксированы внутри одного расположения. Места путешествуют, медленно или быстро, на более длинные или короткие расстояния внутри человеческих или нечеловеческих сетей»^[3].

Действительно, эта весьма важная проблематика до Дж. Урри не нашла отражения в самостоятельных исследованиях вообще и в социологических подходах к риску в особенности. Весьма значим его акцент — нельзя трактовать природу социальных структур вообще, вне их мобильности, а также вне связи с несоциальными, материальными объектами, которые также находятся в движении. В относительно простом и закрытом социуме, социокультурная динамика которого была невелика, этими факторами можно было пренебречь. Однако в сложном социуме фактор мобильности является решающим для определения характера социальных институтов. Поворот мобильности позволяет критически пересмотреть постулат о том, что сознание и поведение людей не зависит от динамики их материального окружения и также учесть изменения как в рисках, так и в рисквосприятиях.

Ученый ведет речь как о традиционных, так и о совершенно новых типах мобильностей, возникших и возникающих буквально на наших глазах, которые появляются как на микро-, гак и на макроуровнях, особо акцентируя новое усложняющееся содержание мобильностей: «то, что является ключевым, — люди путешествуют дальше и быстрее, при этом не более часто и не проводя фактически больше времени в дороге»^[4]. И далее: «Я постоянно возражал против представления мобильностей как просто нового. То, что является действительно новым, следующее: масштаб движения по миру, разнообразие мобильных систем ныне задействованных, и что особенно важно — самоэкспансия автомобильной системы»^[5].

Сравнивая традиционные и современные мобильности Урри отмечает, что если раньше мобильность предполагала культурно обусловленные ритмы тела, устоявшиеся биосоциальные практики (движения ходящих тел японцев и европейцев существенно разнятся), если прежде были конкретные пути, дороги, тенденции социокультурной динамики вообще, то теперь качественная сложность мобильностей проявляется в том, что они происходят вне территориально фиксированных обществ и культур, вне конкретного времени и пространства, что, естественно, ведет к производству качественно новых рисков.

Социолог выделят пять взаимозависимых мобильностей: телесное путешествие людей на работу и отдых, в процессе семейной жизни или миграции; физическое движение объектов; воображаемое путешествие посредством образов мест и народов; возникли виртуальные мобильности; наконец, коммуникативное взаимодействие людей посредством посланий, текстов, телефона^[6].

Сложность проявляется в том, что, если раньше мобильности предполагали иерархизацию социума, которому соответствовали рельефно выраженные тенденции горизонтальной и вертикальной мобильности (По терминологии У. Бека, риски этих мобильностей были обусловлены реалиями индустриального модерна), то теперь возникли сетевые мобильности с качественно иными рисками. Если прежде мобильность была в значительной степени структурирована, соответственно, были структурированы и риски, то ныне появились неструктурированные мобильности в виде потоков людей, знаний, денег, рисков, которые практически не контролируются государствами; это значит, что сами риски приобретают все более неструктурированный характер. Социолог утверждает, что принципиально новым также является следующее: увеличивающееся разнообразие мобильных систем; саморазвитие и самоэкспансия ряда мобильностей, в частности, автомобильной системы и мобильности ее рисков; идет развитие мобильностей вне национальных обществ и космополитических рисков.

Утверждается значимость многосложных мобильностей для социальной и эмоциональной жизни людей. Появляется так называемый «мобильный комплекс», освобождающий индивида через предоставление новых возможностей жизненных выборов от структур класса, семьи, возраста и даже карьеры. Мобильности также создают экспрессивные тела, обладающими новым коллективным габитусом, стремящегося к эмоциям, наслаждениям, развлечениям, новизне, новым местам и людям. Соответственно, мобильности изменяют представления о товарном фетишизме, превращая многие части тела в товары^[7]. При этом все возрастающую значимость обретает «фетишизм движения»^[8] с адекватными ему неструктурированными рисками.

Под влиянием усложняющегося движения новый смысл обретают социальные отношения. Если во времена Маркса капитал формировал социальные отношения, обусловленные отношением к собственности, средствам производства и власти, то ныне формируются социальные отношения, в которых приоритет принадлежит средствам мобильности. В частности: риски, безопасное или опасное перемещение тела из одного места, города, страны в другое пространство обусловлено отношением к средствам мобильности^[9].

Усложняющееся движение требует переосмысления базовых человеческих ценностей. Ныне неотъемлемым правом личности, по мнению Урри, является право на мобильность в глобальном масштабе. Соответственно, не просто изменяется понятие «гражданство», оно становится другим и сложным: в частности, появляются «мобильное гражданство, связанное с правами и обязанностями посетителей других мест и культур»; «постнациональное гражданство», обеспечивающее права человека. Все эти гражданства обретают новое качество — они «не национально-центрированы»^[10]. Данные и другие новые гражданства представляют собой новые риски, ибо предполагают решения людей, последствия которых могут приносить для них как благо, так и зло в виде тех или иных нефункциональностей и дисфункциональностей.

В контексте усложнения мобильностей социолог предлагает принципиально новый подход к социальной дифференциации и иную трактовку неравенства, предлагая концепцию доступа (access). Если прежде социальное неравенство предполагало дифференциацию людей по владению материальными, политическими или духовными благами, то ныне неравенство, считает социолог, прежде всего обусловлено совокупностью отношений к дистанции, транспорту, способам коммуникации, которые могут быть рискогенными, неадекватными, ограниченными, плохо организованными, что фактически ведет к дифференциации людей по доступу к работе, обучению, лечению, включая возможности взаимодействия с членами своей семьи, находящимися на расстоянии. И самое главное: это — доступ к различным социальным сетям, который становится приоритетным в современном сетевом обществе и является своеобразным маркером мобильного социального неравенства, прямо влияющим на характер рисков, с которыми люди сталкиваются. Так, в Великобритании наличие водительских прав в два раза увеличивает шансы на работу. Представители более мобильных социальных групп больше участвуют в разного рода добровольных ассоциациях. Отсюда Урри делает вывод: «Социальное исключение могло бы быть уменьшено посредством улучшения доступа»^[11].

Таким образом, поворот мобильности предполагает принципиальный переход от изучения собственно социальных структур и их функций к исследованию самых разных сложных мобильностей, выходящих за конкретные пространство и время, что предполагает новую постдисциплинарную парадигму, основанную на интеграции теоретико-методологического инструментария разных наук.

• [1] UiryJ. Mobilities. Cambridge: Polity Press, 2008. P. 6, 18.
• [2] Ibid. P. 19.
• [3] Ibid. P. 42.
• [4] UiryJ. Mobilities… Р. 4.
• [5] Ibid. Р. 195.
• [6] Ibid. Р. 47.
• [7] UrryJ. Mobilities… Р. 195.
• [8] Ibid. Р. 197.
• [9] Ibid. Р. 196−197.
• [10] Ibid. Р. 189−190.
• [11] UrryJ. Mobilities… Р. 192.