Умеем ли мы задавать вопросы?

Ничего нет проще, чем быть писателем, — заметил как-то американский романист и философ Ральф Эмерсон, — сначала пишешь одно слово, потом другое…".

Ничего нет проще, чем быть интервьюером, — готовы судить некоторые молодые тележурналисты, сначала задаешь один вопрос, потом другой…

Профессиональное интервью между тем — документальный спектакль, где журналист — одновременно и драматург, и психолог, и актер, а герой тем убедительнее, чем меньше он вынужден быть актером, то есть пытаться исполнить роль самого себя, а не оставаться самим собой. Последнее зависит, в частности, оттого, насколько минимален эффект внушения, который допускается со своей стороны журналистом.

Размышляя о том, что такое эффект внушения, один исследователь приводит случай со школьным учителем, который однажды обратился к ученикам: «На прошлом занятии я обещал вам показать настоящий дублон. Я его принес. Вот он. Сейчас я пущу его по рядам, посмотрите на него». Когда дублон вернулся к учителю, он предложил всем достать по листку бумаги, нарисовать этот дублон и обозначить, в каком месте монеты находится дырочка. На самом деле никакой дырочки на дублоне не было. Но учитель упомянул про нее как про нечто само собой разумеющееся, и каждый школьник подумал: «Надо же, а я и дырочки не заметил! А как мой сосед?.. Ну вот, он ее уже рисует. Пожалуй, и я нарисую. Может, и не там, где она была, но никто не скажет, что я ее вообще не видел».

Это и был эффект внушения, вполне сознательно спровоцированный учителем.

Физики называют такой эффект «возмущающим воздействием исследователя на объект». Даже факт присутствия тех или иных инструментов, с помощью которых ведется эксперимент, не может не оказывать своего воздействия на ход самого эксперимента. Казалось бы, смешно говорить о возмущающем воздействии исследователя, рассматривающего, например, в микроскоп живую клетку. Однако сама клетка настолько крохотна, что создать с нее, скажем, приличную фотографию для учебного пособия невозможно. Зато легко добиться результата при наличии электронного микроскопа. Но электронный микроскоп хотя и дает отличную оптическую картинку, убивает живую клетку. И когда мы видим в учебниках фотографии живых клеток, нужно иметь в виду, что это фотографии свежих трупов еще недавно живых клеток. Поэтому многие исследователи физического мира считают, что ученые в принципе наблюдают не мир, а мир плюс воздействие наблюдателя.

Тем более это относится к человеку. Например, футбольные болельщики на стадионах оказывают воздействие на итог игры уже самим фактом своего присутствия, о чем прекрасно знают футбольные фанаты.

К «инструментам воздействия» относится микрофон, телекамера и, наконец, сама обстановка студии, откуда идет передача. Все эти детали, включая присутствие журналиста, выполняют роль своего рода «агрессоров», вызывая защитную реакцию собеседника. Речь идет прежде всего о престижной реакции.

Техника допроса, изучаемая в юридических вузах, рекомендует начинать допрос не с ответа на вопросы следователя (чего доброго из свидетеля станешь обвиняемым), а со свободного рассказа собеседника — чему он, собственно, был свидетелем. Вопросы будут потом.

Немало полезных деталей журналист может извлечь и из опыта социологов. В анкетах, которые предлагается, скажем, заполнить вызванному лицу, где перечисляется множество вариантов ответов («вопрос-меню») не следует допускать ответов прямолинейных или ответов-подсказок (в советские времена таким ответом на вопрос «Что для вас означает труд?» было «Это дело чести, доблести и геройства»). И еще одна психологическая особенность: если предложить собеседнику на выбор несколько примерно равных, на его взгляд, альтернатив, то, скорее всего, он выберет первую из них. Такое предпочтение составляет приблизительно 20%. Вот почему в половине подобного рода анкет перечисление альтернатив печаталось в обратном порядке. А это позволяло нейтрализовать количество «личных» ошибок.

Скажите мне откровенно: кто из вас любит сдавать экзамены?.. Двое. Для одной группы это уже значительное число. Нелюбовь к экзаменам — давняя студенческая традиция. Да и не только студенческая. Интервью ничем не должно собою напоминать экзамен. Задавая вопрос собеседнику, читал ли он такую-то новую книгу, вы тем самым невольно даете понять, что, не читая ее, тот вроде бы совершил оплошность. Тактичнее было бы спросить: читал или только собирается прочитать.

В одной американской компании проходил отбор желающих в ней работать. В числе вопросов анкеты был и такой: «Случались ли в вашей жизни ситуации, когда кто-нибудь вас склонял к воровству, но вы отказались?». Некоторые из участников полагали, что ответ «Да» заставит компанию понять, насколько безупречен поступающий, который отверг нечестное предложение. Они ставили крестик против вопроса, не подозревая, что это — крестик на их карьере в данной компании. Потому что редко бывает, чтобы к воровству склоняли человека, не дававшего никаких к тому оснований в предыдущем своем поведении (по принципу «не соблазняй меня, а то я паду»).

Легкомысленно спрашивать собеседника, любит ли тот детей? Кому неизвестно, что дети — цветы жизни и наше будущее? Хотя на самом деле ваш собеседник, быть может, терпеть их не может — хнычат, кричат, без конца меняй им памперсы… Но делиться такими соображениями с аудиторией?

Подобного рода вопросы в социологии называют программными. То есть такими, ответ на которые хочет получить экспериментатор, но знает: чтобы ответ был искренним, вопрос не следует задавать впрямую.

Вообще полагать, что люди говорят обычно то, что они думают, — верх наивности. Чаще всего они говорят то, что, по их мнению, от них хотят услышать в ответ. Некоторые настолько достигли совершенства в таких ответах, что у них просто нет необходимости бояться собственных мыслей: они думают всегда так, как лояльному человеку и следует думать в обществе.

В давней картине Киевской студии научно-популярных фильмов воспитательница в детском саду накануне 8 Марта дарит каждому ребенку по два апельсина и спрашивает, что он с ними будет делать. Чаще всего ей отвечали: один апельсин съем, а другой отнесу маме. Или бабушке. Или младшему братику. В течение дня все апельсины, разумеется, были съедены. Перед тем как дети уже собирались идти домой, воспитательница интересовалась: «Машенька, а где апельсины?». «Я их съела!» — радостно сообщала Машенька. «Но ты же хотела один из них отнести маме». — «Ой, я вспомнила, что у мамы сегодня болели зубки». Другой ребенок вспомнил, что его бабушка совершенно не любит сладкого, третий — что у братика болит животик. Зрители смеются, поскольку каждый представляет себя в их возрасте (да и в нынешнем тоже).

Молодой школьный учитель в повести Виктории Токаревой однажды решает с завтрашнего дня отвечать на любые вопросы одну только правду и ничего, кроме правды («День без вранья»).

Утром он едет в троллейбусе по дороге в школу. Сталкивается с ежедневной проблемой — заплатить за проезд.

«Я порылся в карманах, достал мелочь — три копейки и пять копеек. Подумал, что если брошу пятикопеечную монету, то переплачу — ведь билет стоит четыре копейки. Если же опушу три копейки, то обману государство на копейку. Посомневавшись, я решил этот вопрос в свою пользу, тем более что рядом никого не было.

И сейчас же рядом появляется контролерша.

• — Молодой человек, сколько вы опустили в кассу?
• — Три копейки.
• — А сколько стоит билет?
• — Четыре копейки.
• — Почему же вы опустили три вместо четырех?
• — Пожалел.
• — Что?! Вот сейчас оштрафую вас — заплатите в десять раз больше. Не жалко будет?
• — Почему же? Очень жалко.
• — Может быть… вы просто… забыли бросить копейку?.
• — Я не забыл. Я пожалел.
• — Вы думаете, мне приятно брать с вас штраф?
• — По-моему, в этом заключается ваша работа.
• — Нет, не в этом, моя работа в том, чтобы касса делала полные сборы. А некоторые…"

Герою со скандалом приходится покинуть троллейбус. А в школе он сразу встречает завуча Веру Петровну.

«- Вы опять опоздали. За эту неделю третий раз.

• — Четвертый.
• — Вам не стыдно?
• — Не очень.
• — А напрасно. Был звонок. Вас нет, дети волнуются.
• — Что вы! Наоборот, они думают, что я заболел, и очень рады.
• — Сегодня с вами невозможно разговаривать серьезно…".

К концу дня стопроцентно правдивый герой, разумеется, разругался со всеми сослуживцами и знакомыми и начал, кажется, понимать: говорить правду можно только в том случае, если живешь по правде.

В советские времена мой знакомый тележурналист однажды заглянул со своей бригадой в уличное кафе, чтобы снять репортаж об обслуживании в пунктах общественного питания. За одним из столиков сидел посетитель и безуспешно ждал официанта. Журналист спросил, не согласен ли он ответить на его вопросы перед микрофоном. Тот охотно согласился. «В этом кафе замечательно обслуживают, — бодро начал он, глядя почему-то на камеру, а не на репортера. — Коллектив кафе может служить примером… А какие здесь вежливые официанты…». Журналист возмутился: «Какие вежливые официанты?! Вы его ждете уже десять минут…». Молодой человек понимающе улыбнулся: «Что же мы, такелажники, не знаем, как вести себя перед камерой? Зачем же я стану вас подводить?». Понятно, что посетитель отвечал не журналисту, а всему государству, словно перед всем миром отчитываясь о достоинствах советских заведений общественного питания. Надо ли сомневаться, что само телевидение и воспитывало такого рода привычки во всесоюзной аудитории.

Далеко не у каждого собеседника хватало мужества спросить: «Вам отвечать то, что я думаю, или то, что надо?» Образцовый пионер на вопрос, часто ли он бывает в Мавзолее Ленина, отвечал — каждую неделю, а какие песни любит — революционные. В подобной общественной атмосфере вопросы журналиста производили возмущающее воздействие. Отвечающий искал зашифрованную подсказку в самом вопросе.

В сегодняшней ситуации ответы совсем другие, но так же часто заведомо предсказуемы. И задача журналиста все та же: как противостоять эффекту внушения, как не спровоцировать защитной (или негодующей) престижной реакции. Собеседнику надо дать понять — интонацией, поведением, что тот не экзаменующийся, что не бывает ответов правильных и неправильных. И психология вопроса состоит не только в том, что спросить — но и в том, как спросить.

Матвей Ганапольский стал известен телезрителем в экранном варианте радиопередачи «Бомонд», где встреча с гостем проходила в редакции только что родившейся станции «Эхо Москвы». Матвей — энергетическая натура, его магнетизм, органичная эксцентричность и подначивающие реплики вовлекали партнера и зрителя в ситуацию игрового конфликта, нечто вроде дуэли.

ФРАГМЕНТ ПРОГРАММЫ «БОМОНД» (продолжительность — 7 мин.).

Вот его собеседник с полным ртом оказывается на экране. Он, смутившись, улыбается («жизнь врасплох») и делает «ужасные» глаза.

• — Жующий, но не ставший от этого менее талантливым Сергей Юрьич Юрский! — с интонациями конферансье объявляет Ганапольский.
• — Я с утра весь день стоял в очереди за бензином, поэтому ничего не ел. И когда пирожки… в начале я не рискнул, думал, что перерыв побольше, ну и вот…
• — Сергей Юрьич, как вы можете — у нас такой разговор! — подстрекает ведущий. Оба собеседника часто не то чтобы шутят, а пошучивают, чуть иронизируют, не столь словами, сколь интонациями. Во время разговора за кадром смеются. Это не подложенный смех, как в нынешних комических сериалах, это набившийся в крохотную комнату весь любопытствующий молодняк — сотрудники «Эха».
• — Наталья Максимовна Тенякова, прекрасная актриса…
• — (с энтузиазмом) Да!
• — и любимая жена…
• — (искренне, чуть с придыханием) Да.

Ганапольскому нравится этот диалог и он пытается продолжить игру наугад:

— И отличная хозяйка…

Юрский молча улыбается. Ведущий поспешно пасует:

• — И красивая женщина…
• -Да!
• — Как ей с вами, как с такой гениальностью, как она… как с вами совла…(затрудняется с глаголом) совладо… вывает…
• — Это Вы у меня спросите, как я с ней совладовываю!
• — Ваш союз долгий, — перебивает Матвей, и вдруг добавляет: — Это странно.
• — Очень, очень странно. Очень.
• — Почему он такой долгий?
• — Да черт его знает, — отвечает почти под нос, шепотом, почти себе самому. — Совершенно непонятно.
• — Сколько лет вы вместе?
• — Мы вместе… двадцать… э-э (небольшая пауза)
• — Вот, не знаете, — дразнится Матвей.
• — Нет, я просто не готовился к этому вопросу… 24 года. Да, 24 года.
• — Это был самый серьезный вопрос… Я хочу вот что спросить: если бы сейчас сюда вошли и сказали: пошли делать что-нибудь безрассудно-веселое, вы бы пошли?
• — Нет! Конечно, нет!
• — О, Господи! — оторопел ведущий. Он явно этого не ожидал.
• — Ну, конечно нет, разумеется, нет, да что вы! Но я бы с удовольствием посмотрел на этих людей… безрассудно-веселые…
• — Вы меня страшно огорчили.
• — Вы все время ждете от меня чего-то другого, какого-то…
• — А как вы думаете, чего я от вас жду?
• — Брызжущей радости? И вот того звездного взлета — мы звезды, мы в блестках!
• — Но если не вы будете ве… нет — слово «веселить» — это оскорбит вас.
• — Да нет же! Как?! Обязательно! Это моя мечта всегдашняя — чем и занимаюсь. Да приходите ж на спектакли!
• — Да что я, не видел ваши спектакли?!
• — Так в чем же дело?! В чем дело?.. Меня, кстати, очень веселит — сделать бы номер такой: новое радио, много появилось новых людей… Я не говорю о вашей программе, которую очень уважаю, но когда: (в образе) «Говорит радиостанция такая-то, 10 часов … э-э-э! 11 часов! У микрофона Борис Николаев… э-э-э, нет! Николай Борисов!». Всякие ошибки, оговорки — это вообще замечательная вещь!
• — Но весь ужас, что уже заканчивается передача.

А у нас в гостях был… э-э… Михаил Боя… это… а! ну, ясно кто был!

Такой метод спровоцированных ситуаций отлично гарантирует передачу от шаблонных и трафаретных ответных реакций.

И тут мы подходим к проблеме типологии вопросов.