Возможности дискурс-анализа в области психологии личности

Дискурс-анализ пока мало используется в психологии личности: нацеленность его сторонников на деконструкцию систем социальных представлений оставляет в тени его потенциал для понимания процессов, происходящих на уровне отдельного индивида. Между тем, на наш взгляд, дискурс-аналитическая перспектива открывает уникальную возможность систематического исследования роли культурно-символических ресурсов в процессах индивидуального самоопределения. Производимое в традиции дискурс-анализа смещение фокуса внимания с исследования только внутренней жизни на изучение этой внутренней жизни в ее сложных связях с «культурной сценой», в ее опосредованное™ культурно-символическими ресурсами может быть весьма плодотворным для специалистов в области психологии личности. Дискурс-анализ может быть хорошим инструментом для изучения особенностей культурного опосредования содержания внутреннего мира личности.

Идея опосредования высших психических функций культурными средствами (знаком, символом), понимание интрапсихического как преобразованного и интериоризированного интерпсихического — эти представления составляют важную часть развиваемой в отечественной психологии культурно-деятельностной парадигмы. Дискурс-анализ может быть весьма близок идеям отечественных подходов. Однако в дискурс-аналитической перспективе открывается тот аспект культурного мира, который оказался в отечественной психологии просмотренным, неактуализованным. В работах советских и российских психологов подчеркивается формирующая, развивающая роль культуры. Усвоение культурных форм — основа становления человеческой личности. В перспективе социальной критики, на которую опирается большая часть дискурсивных подходов, культура предстает не только формирующей, но и репрессивной силой. Например, в концепции Дж. Батлер (2002) субъекция (subjection) означает одновременно и становление субъектом, и акт подчинения. Субъект получает «фигуру автономии» через «фигуру подчинения». Усваивая культурные формы, принимая на себя позиции в дискурсе, субъект попадается на крючок идеологии, включается в процесс подчинения себя застывшим социальным смыслам. Можно добавить, что сборка личности посредством культурных форм невозможна без «фигуры отчуждения»: будучи отмечен идентификациями, субъект, по выражению Ж. Лакана, одновременно и вызван к существованию, утвержден в существовании, и загражден, потерян. В контексте этих идей дискурс-анализ может быть способом вовлечения личности в рефлексивную работу, цель которой — дать ей возможность понять, пленником каких идеологических отчуждающих конструктов она оказалась и возможны ли для нее какие-то альтернативы.

Пример 24.3.

Дискурс-анализ в исследованиях личности В исследовании особенностей самоопределения женщин 30—35 лет в контексте современных дискурсов фемининности, успешности и счастья мы ставили перед собой задачу выяснить основные интерпретативные репертуары, которые используются женщинами в описаниях самих себя. Мы пытались узнать, с помощью каких дискурсивных средств они конструируют привлекательные для себя женские образы и как соотносят самих себя с этими конструкциями. В особенности нас интересовали области конфликтного самоопределения и области самоопределения, в которых наблюдаются симптомы эмоционального неблагополучия.

В интервью применялся прием из методики исследования самооценки Дембо — Рубинштейн: респонденткам предлагалось три шкалы (идеала женщины, успеха и счастья), и нужно было описать полюса шкал (идеал/антиидеал женщины, успешных/ неуспешных женщин, счастливых/несчастливых женщин), отметить на каждой шкале, где, по мнению респондентки, находится она сама, описать это положение, а затем отметить желаемое положение и рассказать, чего ей не хватает, для того чтобы его занять. Прием Дембо — Рубинштейн задавал лишь общую структуру интервью, сама же беседа проходила в довольно свободной манере. Дискурс-анализ транскриптов интервью включал тематическое кодирование, посредством которого мы отвечали на вопрос, какое представление конструируется; анализ лингвистических средств, при помощи которых это представление конструируется; выделение интерпретативных ресурсов, заимствуемых респондепткой из социального пространства для решения задачи самоопределения, и отслеживание особенностей их использования в процессе разговора. Мы обращали внимание на то, какие именно культурно-символические ресурсы привлекаются респондентами, что они принимают за само собой разумеющееся и чему оказывают сопротивление.

Ниже приводятся фрагменты интервью с К. (интервью проводилось Н. Гавриловой) и их анализ. В речи К. мы выделили несколько интерпретативных репертуаров, к которым она обращается наиболее часто: «дискурс новой традиционной фемининности» — своеобразное соединение двух во многом конфликтующих друг с другом систем представлений: «дискурса традиционной фемининности» и «дискурса индивидуальной самореализации»; «гедонистический дискурс», организованный вокруг фигур удовольствия и легкости; и «дискурс позитивности». Мы остановимся на последнем, поскольку для К. именно он оказался в наибольшей мере связан с областью внутреннего конфликта и симптомами эмоционального неблагополучия.

Фрагмент 1

• (1) И.: Хорошо, давайте теперь поговорим в общем,
• (2) какую жизнь сейчас женщины проживают? Вот как вам это видится?
• (3) К.: Мне очень сложно, потому что со многими женщинами знакома,
• (4) но вот в большинстве, мне кажется, большинство живут
• (5) как-то уныло, однообразно, застой у них.
• (6) Выходят замуж, появляются дети,
• (7) а потом впадают в застой. Да.
• (8) Вот рутинность, монотонность, работа, семья, дети,
• (9) в отпуск съездить, такого плана что-то, конечно,
• (10) там события какие-то происходят, не знаю,
• (11) просто есть женщины, у которых и семья там, и работа,
• (12) но они какие-то живые и глаза светятся,
• (13) активные, интересы есть, еще что-то.
• (14) И.: Если я вас правильно поняла, есть два типа женщин:
• (15) те, которые проживают монотонную жизнь, у которых застой,
• (16) и другие — активные, с интересами.
• (17) К.: Да. Активные женщины (.)
• (18) меня такие женщины очень притягивают,
• (19) от них энергетика такая исходит,
• (20) а это вот сидят, такие вот, видно просто, что
• (21) придет домой, дети, уроки, ужин и т. д.,
• (22) это все классно, я знаю,
• (22) но вот что-то не хватает им.

Характеризуя жизнь женщин, К. обращается к метафоре «застоя» (5, 7): «рутинность, монотонность, работа, семья, дети». Используемая далее дискурсивная форма: «в отпуск съездить, такого плана что-то, конечно», «там события происходят, нс знаю» (9—10), — привносит, не нарушая ее, реализм в выстроенную формулу «застоя». В следующих фразах К. вводит интересное противопоставление: «семья, работа», но «глаза светятся», «интересы», «живые», активные" (11 — 13). Конструируется женский персонаж, жизнь которого также полна рутинности «семьи, работы», но при этом он сохраняет живость, «свет в глазах» и т. п. Позиция, рисуемая респонденткой, заимствуется из расхожего «дискурса позитивности», организованного вокруг «героя», умеющего особым образом — позитивно — ко всему относиться.

Интервьюер фиксирует противопоставление (14—16), и далее К. еще раз его подтверждает, теперь используя метафору «энергетики» (19): женщины, от которых «исходит энергетика» и которые ее «притягивают», противопоставляются женщинам, проживающим монотонную жизнь: «придет домой, дети, уроки, ужин» (20—21). К. немного сглаживает противопоставление (22: «это все классно, я знаю»), тем самым она подчеркивает, что не отрицает ценности такой жизни, ее желание — не радикальное преобразование, а скорее внесение дополнений к тому, что есть. К., по-видимому, делает шаг к конструированию проблемы в психологической плоскости: одни женщины таковы, что умеют сохранять интересы и т. п. даже в условиях монотонной жизни, а другим, вероятно, чего-то не хватает.

Фрагмент 2

• (1) И.: Итак, давайте попробуем обозначить первый тип. Как мы таких назовем?
• (2) К.: Вот, по-моему, безликие, очень подходит это название,
• (3) а мне хочется быть яркой.
• (4) И.: Безликие, угу. А второй тип?
• (5) К.: Ну, те (.) да, так скажем, энергичные. Да!
• (6) У которых есть энергия, блеск в глазах.
• (7) И.: А вы сами?
• (8) К.: Ну, не знаю, ну, скажем, я, в принципе, мне кажется, мм…
• (9) что у меня низкая энергия, но в то же время
• (10) я смотрю на свой график, на свою жизнь, на свой ритм,
• (11) я не могу сказать, что я не энергичная,
• (12) я очень устаю, именно в данный момент,
• (13) т.к. есть вещи, которые мне не нравятся в данный момент,
• (14) я хочу что-то изменить.
• (15) Они все равно весят, тянут из меня, как будто сосут энергию,
• (16) потому что вот есть что-то, что тебя зажигает, а есть что-то…
• (17) И.: Есть такое впечатление, что вы все-таки хотите
• (18) отнести себя ко второму типу, но не решаетесь?
• (19) К. (улыбается): Да, это как с восхищением,
• (20) все восхищаются мной, кроме меня самой. Ну да, да.
• (21) И.: А эти энергичные женщины, что же
• (22) они никогда не сталкиваются с трудностями,
• (23) никогда не чувствуют упадка сил,
• (24) т. е. некая такая батарейка Энерджайзер,
• (25) работать, работать, работать?
• (26) К.: Вот-вот-вот, вы прям наткнулись на то, о чем я и думала,
• (27) потому что в последнее время у меня сложилось
• (28) такое чувство неполноценности.
• (29) Я хожу по институту, смотрю, ну ведь люди работают,
• (30) есть семьи, и я смотрю, вроде нормально живут,
• (31) не жалуются и глаза вроде живые.
• (32) Чего ж я, чего ж я не могу?
• (33) Я какая-то неполноценная?
• (34) Я какая-то плохая, я чего-то вот (.) такая сякая,
• (35) начинаю себя гнобить, потом начинаю думать,
• (36) ну, я же психолог, я же нс знаю их обстоятельств, правильно?
• (37) т. е., может, им кто-то помогает,
• (38) может, у них работа попроще,
• (39) т. е. им не надо вставать в 6 утра, ну, к тому же,
• (40) что-то я не вижу, что они чувствуют (.)
• (41) И.: Т. е. трудности-то, если я правильно поняла, все-таки у всех есть.
• (42) А как к ним, к трудностям т. е., относятся женщины первого и второго типа?
• (43) Как с ними справляются? По-разному?
• (44) К.: Не факт! Трудности они могут преодолевать.
• (45) У женщин первого типа (.) ну могут это воспринять,
• (46) ну (.) расстроиться, понервничать.
• (47) Мне кажется, они могут возмутиться,
• (48) но не берут себя в руки, совладают с собой и решают,
• (49) а здесь они ее как бы и решают, но будут жаловаться,
• (50) либо решать, но ныть.
• (51) Ну как бы они хотят рассказать побольше, чтобы все жалели.
• (52) И.: А другой тип?
• (53) К.: А другой умеет не жаловаться. И радоваться.

Интервьюер предлагает К. обозначить типы (1). К. фиксирует два типа (2—6): «безликие» (они же противопоставлены «ярким») и «энергичные» («энергия, блеск в глазах»).

В общении с интервьюером К. колеблется, к какому из двух типов себя отнести (8): «ну, нс знаю», «ну, скажем», «я, в принципе», «мне кажется». Рсспондснтка фиксирует у себя «низкую энергию» (9), но далее (10—12) следует объяснительная конструкция: ссылка на внешние обстоятельства (график, жизнь, ритм, она «дико устает»). Дискурсивная форма такова, что дает возможность разделить «низкую энергию» как ситуативный фактор, зависящий от обстоятельств, и энергичность как личностную характеристику («я не могу сказать, что я не энергичная, но обстоятельства таковы, что я устаю и т. д.»). Затем респондентка дискурсивно усиливает эффект правдоподобности разделения ситуационного и личностного за счет ярких телесно-энергетических образов (13—16): есть «вещи», которые «весят», «тянут», «сосут энергию», и есть другие, которые «зажигают». Выстраиваемые К. образы снова отсылают к «дискурсу позитивности». По собственным ощущениям, К. явно не вписывается в нарисованный ею идеальный образ энергичной женщины, и тогда она прибегает к дискурсивному приему разделения ситуативной и личностной позитивности. Если первая зависит от обстоятельств, то вторая — свойство личности, респондентка обладает этим свойством (она энергичная), но сами обстоятельства складываются подчас так, что она не может должным образом его выражать (у нее низкая энергия, но именно потому, что график, ритм и т. п.). Интересно, что сам «дискурс позитивности» никак нс проблематизируется, а трудности в создании положительного образа «Я» решаются усложнением дискурсивных конструкций. Сбивчивая речь, большое количество маркеров неопределенности («ну, не знаю», «скажем», «в принципе» (8), двойное отрицание — «не могу сказать, что я не» (11)) свидетельствуют, что произведенная дискурсивная конструкция не очень эффективна. В коммуникации эта неопределенность может служить для того, чтобы вызвать поддержку со стороны собеседника, спровоцировать его дать ту положительную характеристику, которую говорящий сам в отношении себя не озвучивает. Интервьюер высказывает ожидаемое (17—18), К. очень довольна, поскольку воспринимает это как подтверждение нравящегося ей образа самой себя (19, 20).

Интервьюер пытается поставить под сомнение конструкцию К. и, возможно, проблематизировать сам «дискурс позитивности» (21—25). Респондентка откликается на предложенный ход, но понимает его по-своему. Следует рассказ об институте и людях, которые работают, у которых есть семьи, но они при этом «вроде нормально живут, не жалуются, и глаза вроде живые» (26—40). Как можно видеть, К. снова использует элементы «дискурса позитивности». Несоответствие образу «позитивного человека» вызывает в ней чувство неполноценности (32—34). Далее (36—39) в речи снова появляется ссылка на возможные обстоятельства («может, им кто-то помогает, может, у них работа попроще»). Респондентка вновь обращается к уже опробованному ею дискурсивному приему, проблематизации самого «дискурса позитивности» не происходит.

Интервьюер предлагает «гегемонное решение» — смотреть на трудности как на нечто такое, что есть у всех (41), и приглашает К. обсудить стратегии совладания с ними (42—43). Следующая за репликой интервьюера сбивчивая речь женщины (44— 51) свидетельствует о незавершенности дискурсивной конструкции. Наконец, респондентка вновь утверждает позицию, соответствующую «дискурсу позитивности»: нравящийся ей тип женщин отличается тем, что умеет не жаловаться и радоваться (53).

Фрагмент 3

• (1) Счастливая (.) кто такие счастливые? (6 с)
• (2) Ну вот, нарисовалась такая картинка,
• (3) что вот женщина, она идет такая налегке,
• (4) такая отрывается от земли, парящая, я бы сказала,
• (5) глаза улыбаются, на лице счастье,
• (6) но вот что за этим должно стоять? (.) я даже не знаю.
• (7) Ну, это тоже нужно уметь, потому что можно
• (8) в любых обстоятельствах быть счастливым, даже если есть трудности.
• (9) А можно все иметь — и карьера, и семья, но при этом быть несчастным.
• (10) Т. е. это такое вот отношение к жизни.
• (11) Счастье это не цель,
• (12) здесь и сейчас ты можешь быть счастливым.
• (13) Надо уметь быть, короче.
• (14) У меня есть подруга, у нее ребенок маленький,
• (15) он не спит, но она говорит: нет, это здорово, глаза светятся.
• (16) Сама замученная, но счастливая.
• (17) И.: А несчастливая женщина?
• (18) К.: Несчастливая? (.) Должна быть
• (19) гармония в душе сама с собой,
• (20) а если этого нет, значит, несчастная.
• (21) Да, вот есть у меня разлады с самой собой.
• (22) Вот поэтому тут трудно,
• (23) тут такая работа нужна.

Описывая счастливую женщину, К. снова рисует уже знакомый образ, на этот раз используя метафору легкости, парения (3—4); в описании появляются «улыбающиеся глаза» (напомним, что в предыдущих фрагментах неоднократно упоминались «светящиеся глаза»). Она дает несколько расхожих формул, также относящихся к «дискурсу позитивности» (7—13): «быть счастливым в любых обстоятельствах», «такое вот отношение к жизни», «здесь и сейчас ты можешь быть счастливым», «надо уметь быть». Выше мы отмечали, что К. прибегает к конструкции разделения личностной и ситуативной позитивности и использует се для сохранения положительного образа «Я» («я вообще-то энергичная, яркая и зажигающая, но обстоятельства таковы, что не всегда такой выгляжу»). Отчасти эта конструкция способствует смягчению переживаемого несоответствия идеальному образу позитивного персонажа («я на самом деле такая и есть, но я устаю, нет времени и т. п.»). Но оказывается, что «дискурс позитивности» гораздо более требователен к своим героям: в его рамках невозможно сослаться на обстоятельства, которые бы ситуативно оправдывали отклонение от позитивности, поскольку быть позитивным — это и значит уметь быть таковым что бы ни происходило; надо уметь сохранять не только внешнюю активность, энергичность, но и внутреннее ощущение счастья в любых обстоятельствах (из рассказа о подруге (14—16): «замученная, но счастливая», «глаза светятся»). Иными словами, «убежать» в ситуативные оправдания невозможно, поскольку ситуации оправдывают неэнергичность, но не оправдывают негативное внутреннее чувство неполноценности и несчастности. Вообще можно предположить, что «дискурс позитивности» — мощнейший идеологический ресурс, который работает на эмоциональном уровне самоотношения и позволяет управлять людьми, манипулируя их чувством благополучия. М. Фуко принадлежит мысль, что «дискурс сексуального раскрепощения» сделал удовольствие принудительным. Точно так же царящий в современном мире «дискурс позитивности» делает принудительным ощущение счастья и благополучия: жить нужно так, чтобы ощущать себя счастливым и благополучным, а если не ощущаешь, значит, надо менять себя, «учиться быть» и т. п. «Разлады с самой собой», о которых говорит К. (21—23), — это несоответствие персонажу, предполагаемому «дискурсом позитивности». «Тирания позитивности» (А. Н. Поддъяков) принуждает к благополучию, опираясь на репрессивный механизм «виновности в квадрате»: вначале К. испытывает вину за то, что не всегда может быть «энергичной», «с горящими глазами» и т. п. (внешнее благополучие), а затем чувствует себя еще более виноватой, поскольку от отсутствия «светящихся глаз» неполноценность испытывает, радоваться не умеет (внутреннее благополучие). Можно сказать, что свойственное К. конфликтное самоопределение тесно связано с ее «привязанностью» к образам, диктуемым «дискурсом позитивности». Сам он при этом воспринимается как нечто само собой разумеющееся и никак нс проблематизируется, но, по-видимому, разрешение ощущаемого ею «разлада с самой собой» возможно лишь посредством такой проблематизации.