Одна или две русские культуры?

С первых дней существования эмиграции перед ней встал вопрос об отношении к культуре Советской России. Одни (М. Слоним и стоящая за ним группа «Кочевье») признавали за советской культурой, и в первую очередь литературой, знание современной жизни русского народа, чего, по их мнению, была лишена эмигрантская литература, видели в лучших произведениях оставшихся на родине писателей продолжение традиций русской классики или наоборот — поиски новых форм. Другие (В. Ходасевич) утверждали, что только в эмиграции можно сохранить дух нации, ее культуру, что жизнь русской диаспоры — часть России, сохранившая свободу мысли и слова, во многом утраченную на родине.

Видимо, истина лежала посередине. Ряд проблем волновал писателей обоих берегов. Судьбы XX века, революции и человека в равной мере интересовали М. Шолохова (1905—1984), Л. Леонова, молодого К. Федина и П. Краснова (1866—1924), Р. Гуля, М. Алданова. Сегодня очевидно, что собранные вместе, их книги воссоздают картину 1917—1920;х гг. во всей ее полноте. Что же касается вопроса о художественном совершенстве, то и здесь все далеко неоднозначно. В берлинский период взаимное обогащение шло параллельно с творческой полемикой. Писатели русского рассеяния во многом продолжали и развивали традиции Серебряного века, в первую очередь символизма и акмеизма. Ведь в Париже оказались основоположники этих двух течений. На писателей Зарубежья оказывало влияние знакомство с творчеством Артюра Рембо (1854—1891), Поля Верлена (1844—1896), поисками почти неизвестных тогда в СССР Марселя Пруста и Джеймса Джойса, философией Анри Бергсона и Фридриха Ницше. Проблема взаимосвязи русской зарубежной литературы с другими литературами (в первую очередь французской) только начинает привлекать внимание ученых. Но нет сомнения, что на творчество молодых русских писателей они влияли. В свою очередь огромное влияние на мировую и американскую литературу оказал Владимир Набоков, писавший и на русском, и на английском языке.

Вместе с тем писатели метрополии в 1920;е — начале 1930;х гг. тоже находились в поиске как художественных форм, так и новых подходов к решению проблем смысла жизни, напряженно решали вопрос о взаимоотношении литературы и общества, искали нового героя и способы передачи его мира.

Проблемы духовности, преодоления индивидуализма и прославление «коллективной жизни» в советской терминологии, «соборной» — в терминологии эмиграции, затрагивались М. Булгаковым, М. Пришвиным, К). Олешей (1899—1960), М. Зощенко, М. Осоргиным, И. Шмелевым, Б. Зайцевым. И вновь можно утверждать, что лишь в совокупности предложенных решений воплотилась полнота русской идеи духовности. Без труда устанавливается стилевое влияние А. Ремизова на творчество Б. Пильняка и частично М. Пришвина.

Еще более ярко прослеживается взаимодействие двух потоков литературы в поэзии. Опыт В. Маяковского, Б. Пастернака, О. Мандельштама, С. Есенина оказывал влияние на русских писателей, живших в Чехословакии и Китае; молодых поэтов русской эмиграции, в том числе на М. Цветаеву, что подробно показано в статье Е. Эткинда (1918—1999) «Русская поэзия XX века как единый процесс»^[1]. Эткинд приводит и пример обратного воздействия: влияние В. Ходасевича на поэзию Н. Заболоцкого (1903;1958) и В. Инбер (1890−1972).

Можно с уверенностью говорить, что советским писателям удалось показать активную преобразующую сторону русского национального характера, продолжив тем самым ту традицию русской литературы, что связана с героическим эпосом, песнями о Стеньке Разине, древнерусскими воинскими повестями, книгой А. Радищева (1749—1802), вольнолюбивыми стихами молодого А. Пушкина, поэзией Н. Некрасова, романом II. Чернышевского (1828—1889), творчеством М. Горького. Лучшие произведения А. Твардовского и А. Фадеева (1901 — 1956), А. Малышкина (1892—1938), Н. Островского (1904—1936), Ф. Гладкова (1883—1958), В. Катаева и целой плеяды писателей военных лет не были данью конъюнктуре. Они отражали то героическое и высокодуховное состояние, в котором находился советский народ, несмотря на все трудности и невзгоды, выпавшие на его долю.

Вместе с тем для советской литературы были полностью закрыты такие аспекты национального характера, как созерцательность, размышления о жизни и смерти, о Боге. Если они и появлялись в произведениях А. Платонова (1899—1951) или М. Зощенко, то не обретали печатного воплощения, рукописи оставались в столах авторов. Именно эти проблемы стоят в центре большинства книг писателей Русского Зарубежья. Достаточно назвать И. Бунина, И. Шмелева, Б. Зайцева, М. Осоргина, Г. Иванова, М. Цветаеву, Б. Поплавского, Г. Газданова. Именно в их творчестве в той или иной мере сохранялись традиции Гоголя и позднего Пушкина, Л. Толстого и Достоевского.

К началу 1930;х гг. из советской литературы были насильственно удалены все те, кого интересовало игровое, смеховое направление, сопряженное, как правило, и с формальными поисками. Сосланы или арестованы все обэриуты^[2], Б. Пильняк, И. Бабель. Замолчали А. Крученых (1886—1968) и Ю. Олеша, утратили свою оригинальность и неповторимость К. Федин и Вс. Иванов. Отказался от сказовой смеховой манеры М. Зощенко, что, впрочем, не спасло его от последующих разгромов. Единственным продолжателем традиции древнерусской смеховой культуры, фольклорной игры словом, озорства А. Пушкина, В. Хлебникова (1885—1922), В. Розанова (1856—1919) стал А. Ремизов.

Думается, прав профессор А. Н. Николюкин, утверждающий, что, с одной стороны, «лицо русской литературы XX века проступает лишь в целостности литературы в России и в зарубежье», а с другой — что «шли два литературных процесса»^[3].

Культура русской эмиграции — неотъемлемая часть русской национальной культуры. Сегодня сбывается мечта первых эмигрантов: их труды возвращаются на родину, их имена звучат в списке тех, кто обогатил русскую науку и культуру.

• [1] Вопросы литературы. 1988. № 10.
• [2] Участники Объединения реального искусства (ОБЭРИУ) в конце 1920;х — начале1930;х гг. — Примеч. ред.
• [3] Культурное наследие российской эмиграции: Книга вторая. М., 1994. С. 10—11.