Завершающая стадия неолитической революции

Пути трансформации первобытного общества в аграрное

И новые отношения возникли внутри аграрного общества. Они были связаны прежде всего с возможностями развитого нового аграрного способа производства, дающего запасы продовольствия и новые возможности изготовления вещей. Хотя в обществах с примитивным ручным земледелием социальное развитие шло медленно, но и там происходил социально-экономический прогресс, ведущий к образованию сначала племенных союзов, а затем и протогосударств. В находившейся на этой стадии развития Меланезии уже были довольно развиты ремёсла, и, хотя профессиональных ремесленников ещё не было, уже наметилось разделение труда между общинами, связанное с разницей природных условий и различием в формах хозяйства. К тому же, отдельные семьи по традиции значительную часть времени занимались каким-то определённым ремеслом: строительством домов, изготовлением лодок, плетением цыновок и другими ремёслами. Значительное увеличение видов производства привело к регулярности и возрастанию масштабов обмена, что, в свою очередь, вызвало стремление к его эквивалентности. В качестве такого рода эквивалентов в Меланезии стали использоваться наиболее ходовые предметы обмена. В этом качестве нашли применение собачьи зубы, перья попугаев и голубей, большие браслеты, но, особенно, цыновки и раковины. Использовались раковины разных моллюсков, но чаще всего — мелкие. Их было удобнее нанизывать на шнурки. Теперь снизками раковин расплачивались, и каждый товар стоил снизку определённой длины [4, с. 287; 238, с. 442−444]. Появление такого рода всеобщих эквивалентов обмена (или денег) и связанной с ними торговли (в которую вылился обмен) вело к образованию богатств и имущественной дифференциации общества, но её было недостаточно для того, чтобы произошла социальная дифференциация и возникли новые социальные отношения.

Одним из путей трансформации первобытного общества в аграрное стала деятельность такого института первобытного общества как мужские союзы. Ещё у охотников и собирателей для мальчиков и девочек, подготавливаемых для обрядов инициаций, строились специальные дома, где старики сообщали им родовые предания и совершали специфические обряды, которые держались в секрете от непосвящённых. Эти дома были мужскими и женскими. Особенно много тайн сохранялось в мужских домах. Например, распространялся слух о страшном духе-убийце, поедающем мальчиков во время посвящения в мужчины. Уверяли, что после ритуального поглощения мальчики воскресают мужчинами, но злой дух — смертельно опасен для детей и женщин. Впоследствии мужские и женские дома стали местами проведения специфических мужских и женских обрядов и для взрослых, и, поскольку обряды оставались тайнами для непосвященных, посещающие их люди фактически создавали тайные союзы. Особенно большое значение приобрели тайные мужские союзы в период разложения родового строя, действовавшие повсеместно. Известно, что они были у индейцев оджибве, у африканских йоруба, у древних греков, римлян, китайцев, германцев, народов Центральной Азии и т. д. [4, с. 274−275; 238, с. 451].

Члены тайных мужских союзов как всякие мужчины и раньше принимали участие в межплеменных конфликтах, иногда оканчивающихся смертью одного или нескольких человек. Случалось, что «мстители», например, за предполагаемое вредоносное колдовство, устраивали набег на стоянку «врагов» и убивали много невинных людей. Однако, как правило, воины не возвращались с трофеями, да и отнять у охотников и собирателей было нечего, поскольку всё продовольствие быстро поедалось, а личного имущества почти не было. С развитием же земледелия стали возникать запасы продовольствия, сырья, приготовленного на обмен (твердый камень, красители, раковины, шкуры, шерсть, растительная пряжа), появилось искусно изготовленное оружие и украшения и многие другие полезные и красивые предметы. Теперь можно было возвратиться из военного похода с ценными трофеями, которым могли позавидовать другие мужчины, не участвовавшие в походе [168, с. 70; 235, с. 192]. Всё чаще и чаще начали собираться дружины молодых воинов, которые под руководством избранных вождей стали совершать набеги на соседние племена с целью грабежа. Свое разбойничье ремесло они окружали тайной, старательно распространяя преувеличенные слухи о своих военных успехах и своих выдающихся воинских доблестях, запугивая соседей и требуя у соплеменников привилегий. Действительно, рядовые общинники, занимающиеся повседневным трудом и не принимающие участия в грабительских набегах молодёжных дружин, под угрозой нападения со стороны дружинников вынуждены были подтверждать, что вожди и их сподвижники обладают сверхъестественными способностями, и даже в эти сверхспособности верить.

Однако перманентные набеги дружин одних племён на другие так и остались бы набегами, если бы грабители не догадались, что гораздо важнее, чем захватывать вещи, захватить главное средство производства аграрного общества — землю. Присвоив себе часть земли ограбленных иноплеменников, грабители превращались в завоевателей. Теперь они могли оставшихся без земли заставить работать на присвоенных себе участках отнятой у завоёванных земли, ежегодно отбирая у них весь урожай (если у них оставалась часть земли на прокорм) или деля с ними урожай (если земля покорённых иноплеменников, присвоенная завоевателями, отдавалась в распоряжение завоёванным), а для того чтобы заставить работать на завоевателя, можно стало и самого завоёванного подобно захваченной вещи превратить в собственность завоевателя.

Примером возникновения и развития институтов вождей и дружин может служить Меланезия, где европейцы впервые познакомились с верой в сверхъестественную силу под названием «мана». Впоследствие выяснилось, что не только меланезийцы, но все народы, достигшие стадии развития, на которой выделились вожди, имели может быть не столь яркие, но сходные представления. Например, индейцы центральной части Северной Америки верили в разлитую по всем природным предметам сверхъестественную силу, носящую у разных групп племён разные названия. Меланезийские вожди и их дружины старательно распространяли слухи о том, что они обладают сверхъестественной силой «мана», которая и сопутствует им в военных успехах. Вскоре и они сами и все остальные меланезийцы уверовали, что удача вообще невозможна без помощи маны. Не только военный, но всякий заметный успех: богатство, хороший урожай, плодовитость свиней, быстроходность лодки и т. п., — всё объяснялось наличием у хозяина палицы, поля, скота, дома, лодки и т. п. чудодейственной маны. Чем успешнее действует человек, тем сильнее его мана, и, конечно, сильнее всего она у старейшины или вождя. Даже сама их власть указывает на их ману. Мана может быть настолько мощна, что становится опасной для тех у кого нет или мало маны. Опасна же она потому, что она может оказать вредоносное воздействие, и эта ее способность по полинезийски называется «табу». Чем мощнее мана, тем сильнее её табу, и если, например, человек без маны или со слабой маной, соприкоснется с сильной маной её обладателя: человека, культурного героя или предмета, он может не только пострадать, но и погибнуть от её «табу». Постепенно представление о мане расширилось, и мана стала рассматриваться как сверхъестественная сила разлитая в мире и присущая в разной степени и людям, и природным объектам, и вещам. Вожди, дружинники и старейшины очень хорошо научились использовать веру в ману с присущей ей табу в свою пользу [1, с. 259; 4, с. 246; 118, с. 391; 146, с. 623; 148, с. 108−109; 238, с. 463−464; 243, с. 633], приписывая себе возбуждающие страх сверхъестественные способности и присваивая участки земли и понравившиеся вещи.

Понимание психологии древних людей для современного человека представляет значительную сложность. Не избежал этой участи и автор, попав под влияние чужого авторитета и неправомерно сопоставив табу с понятием греха. Ещё хуже поступили редакторы при перепечатке его статьи, изъяв из неё саму социологическую характеристику табу как средства узаконивания власти и богатства, способствовавшего социально-классовой дифференциации в раннеклассовых обществах, но оставив последующее ошибочное даже в научной литературе толкование табу как категорического запрета [см. 121; 145], хотя табу лишь сила, от которой древние люди стремились «оградиться путём запрета» [243, с. 623].

На второй стадии неолитической революции военные набеги на соседние племена стали нормой жизни для развитых земледельческих и скотоводческих племен. Л. Г. Морган применил для этой эпохи термин «военная демократия», широко принятый в отечественной обществоведческой литературе. С одной стороны, в начале этого периода родовые отношения препятствовали установлению личной власти, и ещё сохранялся такой демократический институт как собрание племени, в котором участвовали все взрослые мужчины и женщины, выбиравшие старейшин, или состоящий из старейшин совет племени, на котором имел право высказаться каждый взрослый, и даже в некоторых племенных союзах, которые ещё не вошли в эпоху перманентных войн, глав родов ещё выбирали или утверждали все взрослые члены рода. Особенно это относилось к племенам, вынужденным держать оборону от набегов. Однако по мере усиления военных действий авторитет и власть вождей становились более значительными, чем авторитет и власть старейшин: глав общин, родов и племен. Даже в тех обществах, где институт вождей был слабо развит, «вожди, возведённые в эту должность за личную храбрость, мудрость или красноречие в совете, составляли обыкновенно по своему положению высший класс» [168, с. 43]. Демократия всё больше и больше сокращалась в пользу власти глав родов, племён и военных вождей. Их положение ещё более возвысилось, когда их успехи стали приписываться якобы присущей им сверхъестественной силе. Теперь «отряды добровольцев» под руководством избранного ими вождя, не спрашивая разрешения у совета старейшин, обычно незаметно ночью внезапно нападали на «вражеские» селения [168, с. 44, 70, 86; 238, с. 456] и «производили страшные опустошения незначительными отрядами», когда они «предпринимали походы в отдалённые местности» [168, с. 70].

Теперь земледельческие общины составляли отдельные посёлки. Случалось, что в посёлок приходили большие семьи (изгнанные врагами со своей территории; истощившие землю; потерявшие возможность охотиться из-за того, что промысловые звери ушли далеко в поисках пищи), принадлежащие к другому роду, и их с течением времени начинали считать родственниками. Случалось, что и отдельных людей принимали в род путем адопции. Отдаленность походов была вызвана тем, что члены рода рассматривались как члены фратрии и братья, то есть как реальные ближайшие родственники, а члены племени из другой фратрии как двоюродные братья и сестры, поэтому нанести вред соплеменнику считалось тяжким проступком. Наоборот, взаимопомощь и защита членов рода считались не только нормой, но и обязанностью [101, с. 232; 168, с. 46−47, 56] и в эпоху неолитического земледелия.

Соседние же племена иногда рассматривались неолитическими людьми как дружественные (если имели единое происхождение или длительные связи по обмену, совместным экспедициям, случайному браку), но чаще — как враждебные из опасения вредоносного колдовства, неожиданного вторжения и просто из-за страха перед неизвестным. В силу этих обстоятельств напасть на недружественного соседа теперь считалось доблестью. Более того, теперь для того, чтобы перейти из юношеского состояния во взрослое, стало нужно не только пройти обряд инициаций, но и проявить свою храбрость на войне. Во многих случаях для посвящения требовалось в доказательство храбрости возвратиться из набега с головой «врага». И, если с соседом из родственного племени можно было договориться на том же языке и поддерживать с ним взаимовыгодные связи, то неродственные племена теперь считались просто врагами, и с ними велись ожесточенные войны [168, с. 48, 65; 222, с. 349, 364; 238, с. 456].

В такой обстановке потребовалось более тесное объединение не только внутри племени, но и ряда племен, как для обороны от набегов, так и для успешного нападения на защищающегося «врага». Иногда высказваются мнения, что создание союзов племён требует необходимость осуществления совместных действий: ирригации для окультуривания возделываемых земель, создания мегалитических построек, обмена продуктами производства и т. п. [4, с. 298], что вызывает большие сомнения. Крупные ирригационные работы нельзя осуществить силами союза 2−6 племен, а факты говорят о проведении таких работ лишь в крупных государствах. Мегалитические постройки также под силу большому количеству людей. Над гигантскими пирамидами Египта, население которого составляло несколько миллионов, постоянно, на протяжении почти всего правления царя трудились десятки тысяч людей. Циклопические крепости инков тоже строили десятки тысяч людей, также живших в многомиллионном государстве. Пока же, в позднем неолите даже в огромных поселениях, насчитывающих несколько тысяч человек, сооружались лишь небольшие укрепления из частокола, земли, каменных блоков, или высокие башни, внутри которых могла укрыться главным образом лишь верхушка и часть вооружённого населения [76, с. 83; 233]. Что же касается обмена, то он успешно вёлся ещё в палеолите. Именно в результате оборонительно-наступательных объединений возникли союзы родственных неолитических племен, в результате завоеваний — протогосударственные общества. И, если ранее в советской исторической науке предпочитали утверждать, что государство вырастает из социальной дифференциации внутри племени, теперь становится ясно, что государство возникает лишь после войны в результате подчинения одного племени другому [303, с. 30]. И среди завоевателей, как и среди завоёванных, началась вертикальная социальная стратификация на касты и классы.