Структурализм. 
История философии. 
Том 2

Структурализм включает конкретно-научные исследования главным образом в области гуманитарного знания, появившиеся с конца XIX — начала XX в., и философские разработки во французской мысли 1950— 1960;х гг., в основе которых лежит особый структурный подход к анализу символических (знаковых) объектов. В работах представителей философского структурализма — К. Леви-Стросса, Ж. Лакана, М. Фуко, Л. Альтюссера и др. — собственно философское содержание тесно переплетено с изучением того или иного конкретного предмета, в чем выражается антиспекулятивная направленность структурализма. Структурализм обращается к структурно-семиотическим моделям, позволяющим рационально описывать культурные феномены, имеющие знаковый характер и рассматриваемые как языки или тексты. Общим методологическим основанием структурализма явился так называемый структурный анализ, успешно применявшийся в гуманитарных исследованиях Ж. Дюмезилем, Ж. Кангийемом и др. Однако если структурный анализ представлял собой исследовательский подход, предполагающий изучение системных связей, то структурализм превратился в своего рода метафилософию, опирающуюся на постулат о существовании четко артикулированной структуры описаний реальности.

Своеобразие структурализма заключается в открытии нового типа рациональности, основанного на формальном анализе смыслопорождающих структур языка и отличного как от логико-математической рациональности, имеющей своим истоком греческое представление об очевидности мышления, так и от герменевтического анализа значения фактов исторической жизни. Новые научные принципы впервые были предложены швейцарским лингвистом Фердинандом де Соссюром (1857—1913). По Соссюру, языковой знак связывает понятие и акустический образ (а не вещь и ее название). Акустический образ является «не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств». Таким образом, языковой знак представляет собой двустороннюю психическую сущность, в которой оба элемента тесно связаны между собой и предполагают друг друга. Соссюр предлагает заменить термины «понятие» и «акустический образ» соответственно терминами «означаемое» и «означающее». Языковой знак обладает двумя существенными свойствами:

• 1) связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна;
• 2) означающее имеет линейный характер. Означающее является свободно выбранным по отношению к тому, что оно выражает.

По отношению же к языковому коллективу, который им пользуется, оно, напротив, не свободно, а навязано Произвольность знака защищает язык от всякой попытки сознательно изменить его. Идеи Соссюра легли в основу лингвистического структурализма, развивавшегося тремя главными школами.

Пражский кружок (В. Матезиус, Б. Гавранек, Н. С. Трубецкой, Р. Якобсон и др.) подчеркнул коммуникативную функцию языка, рассматривая его не только как статическую, но и как динамическую систему, имеющую открытый характер. Одним из важнейших направлений работы кружка была разработка принципов фонологии, особенно Николаем Сергеевичем Трубецким (1830—1938), занимавшимся смыслоразличительными закономерностями звукового строя языка и определившим фонему как элементарную лингвистическую единицу для различения двух слов с разными значениями (например, глас и глаз) и неотделимую от фонематического отношения, соединяющего ее с другими фонемами (с/з).

Копенгагенская (датская) школа (Л. Ельмслев (1889—1965), В. Брендель, X. Ульдалль и др.) выдвинула концепцию общелингвистической теории — глоссемантики как формальной дисциплины, которая изучает внутреннюю структуру языка, рассматриваемую в виде сети «чистых отношений» между языковыми элементами в плане выражения (означающее) и плане содержания (означаемое), а также отношение этих двух планов. Абстрагируясь от любых «субстанциальных» определений языковых элементов, глоссемантика следует идеалу полной формализации языка и представляет внутри структурализма наиболее радикальную позицию. Идеи Ельмслева оказали большое влияние на французскую семиологию (Р. Барт, А.-Ж. Греймас).

Американская дескриптивная лингвистика во главе с М. Блумфилдом (1887—1949) разработала метод дистрибутивного анализа языка, позволяющего классифицировать языковые единицы исходя из их распределений (дистрибуций) в тексте, то есть с учетом их относительных позиций внутри системы всех остальных единиц. С конца 1940;х гг. аппарат структурной лингвистики стал применяться в других дисциплинах, которые имеют дело с тем или иным знаковым объектом. Благодаря структурному методу эти дисциплины приобретают статус теоретических наук, которые выявляют объективные рациональные структуры, теоретические конструкты, объясняющие реальное функционирование объектов.

Клод Леви-Стросс (1908—2009), создатель структурной антропологии, использовал методы структурной лингвистики в этнологии — дисциплине, занимающейся, согласно его определению, сравнением этнографических описаний и выявляющей бессознательные структуры, которые лежат в основе социальных установлений, верований или обычаев. Философ по образованию, Леви-Стросс занялся этнологией примитивных обществ, увидев в конкретно-научном структурном анализе перспективный путь решения проблем антропологии. Стремясь дать рациональное объяснение культурных фактов, антропология обращается к базовым объективным процессам, располагающимся на уровне коллективного бессознательного. Этнолога интересует не что люди думают, как они понимают и интерпретируют правила социальной жизни, а объективные бессознательные законы, управляющие жизнью помимо того, осознают это сами деятели или нет. Эти законы раскрывают загадки функционирования норм человеческой жизни: брачные правила, правила удовлетворения пищевых потребностей, религиозные верования, магические и ритуальные действия и др. Обращение к бессознательному Фрейда и Юнга было обусловлено натуралистическими установками Леви-Стросса.

Работа «Элементарные структуры родства» (1949), принесшая Леви-Строссу известность, была продиктована стремлением сделать этнологию более научной путем использования точных методов фонологического анализа в исследовании системы родства и брачных правил племени южноамериканских индейцев. Автор выделил основные термины родства, которые не существуют как самостоятельные смысловые единицы независимо от дифференциальных отношений, куда они входят и где получают смысл во взаимной детерминации. Смысл для Леви-Стросса — это результат, эффект, производимый в структуре, являющейся сетью отношений между терминами. Комбинации терминов родства соответствуют установки между родственниками, которые производят те или иные единичные «воплощения» структуры в реальности брачных связей; Леви-Стросс использовал в это время идеи Трубецкого, Якобсона, Мосса, М. Гране, а также Фрейда, у которого он воспринял важнейший элемент теории брака — запрет инцеста.

В дальнейшем Леви-Стросс все более формализует структурный анализ и уходит от фрейдовского понимания природы человека. В «Структурной антропологии» (1958) он интеллектуализирует бессознательное: бессознательное — это формальная структура человеческого духа, инвариантный ансамбль законов его символической функции, который является общим для всех людей, первобытных и цивилизованных. С конца 1950;х гг. начинается период творчества Леви-Стросса, отмеченный исследованиями в области религиозных представлений и мифологии. Работы «Тотемизм сегодня» (1962), «Неприрученная мысль» (1962) являются прелюдиями к фундаментальным «Мифологикам» (14 т., 1964—1971), за которыми последовали «Структурная антропология 2» (1973), «Путь масок» (12 т., 1975), «Отстраненный взгляд» (1983), «История рыси» (1992) и др. Предпринимая исследование тотемизма, в противовес французской социологической школе (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль), интерпретировавшей данный феномен как воображаемое отождествление человека или группы с культовым предметом (животным, растением), Леви-Стросс предлагает структурный анализ, выявляющий тотемические коды в качестве логических форм (под логикой он имеет в виду «установление необходимых отношений» между терминами в структуре) умственных операций. Эти операции (нахождение сходства и различия, обобщение и конкретизация, расчленение и соединение) присущи также современному научному мышлению: мысль дикаря не «пралогична», как утверждал ЛевиБрюль, а столь же рациональна, она подчиняется строгим формальным законам знаковых систем. Также логика мифологического мышления отличается от «научной» логики не столько качеством логических операций, сколько природой своих предметов.

Свое философское кредо Леви-Стросс также обозначает как сверхрационализм. Структурная антропология, пишет Леви-Стросс, «создает» свои объекты — структуры, которые относятся не к чувственной реальности, но являются научными моделями. Следует различать социальные отношения как принадлежащие низшему уровню эмпирической реальности и их модели, структуры, которые относятся к формальному уровню теоретического конструирования. Рассуждая в целом в русле французской рационалистической традиции, для которой эталон науки — это математическая наука о природе, Леви-Стросс подчеркивает значение и иных учений. Так, он видит заслугу К. Маркса в том, что тот первый в социальных науках использовал метод моделирования: политэкономическая теория капитализма — это созданная «в лаборатории» модель, сопоставляемая затем с фактами эмпирической реальности. Также у Маркса Леви-Стросс воспринимает идею анализа идеологии как превращенного сознания (в том же направлении шло и влияние Фрейда, стремившегося иррациональное сделать рациональным), а именно необходимость для понимания мышления его отнесение к условиям практического существования людей, что он осуществил в «Мифологиках». Отвергнув представление о достоверности непосредственного опыта мышления и исследуя его условия на уровне бессознательных структур, Леви-Стросс развивает новую трансцендентальную философию «без субъекта», которая не является универсальной, охватывающей весь человеческий опыт, поскольку неуниверсально, с его точки зрения, значение структурного анализа.

Понятие «структура» укоренилось во многих науках, причем каждый автор использует его по собственному усмотрению. В связи с этим деятели западной науки неоднократно пытались выяснить, что же всетаки следует называть «структурой». Понятие структуры стало предметом полемики. В результате были выявлены два основных значения термина:

• 1) употребляемое применительно к реальному объекту;
• 2) определяющее структуру как информационную конструкцию.

Различие в подходах легко увидеть на примерах биологии и математики. Понятие структуры в биологии однозначно отсылает к необходимости трансцендентального объекта, познаваемого эмпирически. Математические структуры конкретной эмпирической реальностью не наделяются. Таковы, например структуры упорядоченного множества и топологические структуры в математике Н. Бурбаки. Поскольку структурализм оперирует не «самими предметами», а их знаками, предположительно репрезентирующими эти предметы, в центре внимания структуралистов оказались семиология и теория коммуникации.

С точки зрения структуралистской семиологии, язык человека аналогичен коммуникационной системе. Поэтому каноническими утверждениями структурализма, по В. Декомбу, являются следующие:

• 1. Означающее предшествует означаемому. Язык не есть медиум, то есть средство выражения, поскольку код предшествует сообщению. Сообщение не выражает опыта, но отражает возможности и границы кода.
• 2. Смысл возникает из бессмыслицы. Поэтому говорящий может создать смысл, только продуцируя бессмысленное («поэтическое») сообщение, непредвиденное в коде.
• 3. Субъект подчинен закону означающего. Вместо говорящего субъекта всегда говорит язык, а смысл появляется только вместе с означаемым.

Жиль Делёз (1925—1995) предлагает различать структурализм по следующим критериям:

• 1) открытие и признание царства символического;
• 2) локализация и пространственность знаков;
• 3) соответствие единичностей дифференциальным отношениям;
• 4) различие и различение в структуре;
• 5) серийность как наличие двух серий;
• 6) присутствие «пустой клетки» — смысла — между сериями;
• 7) существование «нового субъекта» как практическое следствие структурализма.

Действительно, основной спецификой структурализма явилось повышенное внимание к проблеме существования субъекта высказывания, породившее утверждения о «смерти автора» и «смерти субъекта».

Согласно Р. Барту, структуралистская деятельность включает в себя:

• 1) членение (первичное раздробление модели, при котором каждая единица входит в виртуальное множество аналогичных единиц, сгруппированных по принципу наименьшего различия);
• 2) монтаж (закрепление за единицами правила взаимного соединения).

Таким образом, структурализм оказывается деятельностью, которая отождествляет акт создания произведения с самим произведением.

Кроме того, предпринимались попытки выделить два варианта структурализма — «жесткий» и «мягкий». Первый (К. Леви-Стросс, Ф. Ж. Греймас, М. Арриве, Ф. Ратье и др.) ориентирован на лингвосемиотические модели Ф. Соссюра, Р. Якобсона и Л. Ельмслева и стремится имманентные абстрактные единства («языки» или «коды»), лежащие «по ту сторону» эмпирического бытия значащих объектов, подвергнуть формализации на основании структурносемиотических методов. Второй подход (Ж. Женетт, Ц. Тодоров, Н. Рюве, Л. Мешонник, А. Миттеран, К. Шаброль, П. Гиро, Ж. Коэн и др.) представляет собой структурный вариант общей поэтики и текстовой семиотики.

Жак Лакан (1901—1981) практикующий психиатр и психоаналитик, опираясь на структурализм. К Леви-Стросса и философию М. Хайдеггера, подверг радикальной дебиологизации учение 3. Фрейда. По Лакану, обнаружив языковой характер бессознательного, Фрейд не дополнил свое открытие необходимой лингвистической проработкой лишь в силу исторических обстоятельств. Философско-мировоззренческий контекст лакановского психоанализа является двойственным. С одной стороны, французский психоаналитик стремился к научной строгости, использовал математические методы, формальную лингвистику, опирался на результаты антропологии и экспериментальной психологии. С другой — в его учении присутствует спекулятивно-философская и художественно-поэтическая составляющая, в чем выразилось недоверие Лакана к позитивистской науке и «сциентистским предрассудкам». Эта двойственность в определенной мере отражает двойственность мировоззренческих установок Фрейда, сочетание в концепции создателя психоанализа позитивистской научности и мифотворчества.

Одна из главных идей Лакана выражена его словами: «Бессознательное структурировано как язык», «Бессознательное — это то, что говорит». Он считает, что психоаналитический опыт выявляет языковую структуру бессознательного. Язык — главная характеристика и предельное условие бессознательного, ибо бессмысленно утверждать, считает Лакан, что язык, в свою очередь, чем-то определяется: например, социальной практикой или культурой. Язык не является «надстройкой» над экономическими структурами; культура же, полагает он, может быть вполне сведена к языку, так как структуры культуры обнаруживают языковые закономерности, о чем свидетельствует, в частности, антропология Леви-Стросса. Поэтому лингвистика выступает в качестве основополагающей дисциплины для наук о человеке, особенно структурная лингвистика, поднявшая язык до статуса научного объекта. Однако Лакан существенно переосмысливает идеи Соссюра, фактически отказываясь от его определения знака как комбинации означающего и означаемого. Уже Соссюр в анализе языка отвлекался от референциальной функции знака, предлагая рассматривать его независимо от объективной реальности.

Лакан идет дальше: апеллируя к аналитической философии, связывающей значение слова с контекстом его употребления, он разрывает жесткую связь означающего и означаемого. Означающее свободно от означаемого (понятия, по Соссюру), но не произвольно, оно определяется другими означающими так, что связи означающих в дискурсе подчиняются порядку, описываемому лингвистами «Пунктуация» (разрыв, граница одного означающего) в цепи означающих указывает на места включения других контекстуальных означающих: дискурс становится не линейным, как у Соссюра, а многомерным, подобным полифонии вертикальных строк партитуры. Речь идет о символическом языке невротических и психопатических симптомов, который подобен многозначному поэтическому языку и не допускает непосредственной соотнесенности с предметом или понятием. Таким образом, Лакан ведет речь об особой разновидности знака — символе как по меньшей мере двусмысленном слове или выражении.

Для исследования появления смысла в потоке означающих Лакан использует положение Якобсона о двух осях языка: метафорической и метонимической. В метафоре одно означающее вытесняет другое, при этом вытесненное «сокровенно присутствует» в силу своей метонимической связи с остальными звеньями цепочки. Метонимия, стилистическая фигура замещения частью целого («тридцать парусов» вмебб сто «тридцати кораблей»), — это также связь двух означающих. Лакан иллюстрирует возникновение данных стилистических фигур примером с «лентой Мебиуса» — топологической моделью односторонней поверхности: вместо соссюровского образа знака как листа бумаги с двумя сторонами (означающее и означаемое), метафора и метонимия располагаются на одной стороне означающего. Причем «вытесненное» означающее играет роль своего рода «означаемого», а проработка, скольжение по всему потоку означающих позволяет психоаналитику «вывернуть наизнанку» поток дискурса и войти в сферу вытесненного. Лакан переводит динамические процессы психической жизни, обнаруженные Фрейдом, в термины риторики: Фрейдовой компенсации соответствует метафора, смещению — метонимия. В этом переводе он видит возврат к подлинному смыслу учения Фрейда, строго изложенному с помощью формального аппарата лингвистики.

Разумеется, проработка дискурсивного потока может проходить на основе тех или иных принимаемых исследователем содержательных принципов, и Лакан черпает их у Фрейда, заимствуя у него идеи об исключительной роли сексуальности, о значении детства в становлении личности, об Эдиповом комплексе, о первобытной орде. Предложенная Лаканом структура субъекта также соответствует Фрейдовой модели, хотя именно эта сфера анализа отличается у него наибольшей новизной. Лакан выделяет три инстанции — реальное, воображаемое и символическое, которые воспроизводят фрейдовские Оно, Я и сверх-Я. Символическое представляет собой фундаментальную инстанцию субъекта, так как реальное («объект желания») и воображаемое (образ Я) конституируются исходя из символического, а сбои внутри символического порядка объясняют расстройства реального, воображаемого и их отношений. Символическое складывается из-за столкновения со знаковыми системами, имеющими репрессивный характер и подавляющими индивида. Решающим моментом в его формировании выступает «стадия зеркала» (понятие А. Валлона), когда ребенок впервые начинает реагировать на отражение в зеркале. Репрессивный характер Символического как Закона или как Отца сказывается в том, что ребенок должен отождествить себя со своим отражением, то есть с определенным образом организованной совокупностью знаков. Реальное производится эффектами взаимодействия Воображаемого и Символического и представляет собой область всегда-уже-утраченных вещей, то есть реальности как таковой. Отношение самодостаточного сознания к бытию принадлежит сфере воображаемого, где создаются иллюзии, место же истины — в бессознательной структуре, в языке.

Мишель Фуко (1926—1984) — философ, историк и психолог, идеи которого превосходят рамки структурализма Со временем на первый план во французской философии выходят новые идеи (особенно следует указать на влияние Хайдеггера, не трактуемого больше антропологически, а также Ницше), которые породили критику структурализма и «мысль о различии», поиск средств выражения многообразного, случайного, иного — всего, что ускользает от присутствия в сфере объективирующего разума, не поддается сведению к структурным закономерностям системных объектов Философские концепции, связанные с обсуждением границ структуралистского дискурса, концептуально или тематически, во многом обусловленные структурализмом, называют постструктуралистскими. Французские постструктуралисты — Ж. Деррида, Ж. Делёз, Ф. Гваттари, Ж.-Ф. Лиотар, Ю. Кристева, Ж. Бодрийяр, отчасти Р. Барт и Фуко — самобытные мыслители, в работах которых, пожалуй, различий не меньше, чем объединяющего начала. Возвращаясь к Фуко, отметим, что в наибольшей мере структуралистские идеи содержат две его работы: «Рождение клиники Археология взгляда медика» (1963) и «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» (1966), которые наряду с «Археологией знания» (1969) относят к так называемому археологическому периоду его творчества. В 1970;е гг. Фуко занимается проблемой генеалогии власти и публикует работы «Надзирать и карать. История тюрьмы» (1975) и «Воля к знанию» (1976) — первый том «Истории сексуальности». Во втором и третьем томе, вышедших в 1984 г., в центре внимания Фуко — субъект сексуальности, «человек желающий», те формы, в которых индивид осознает себя в качестве такового.

В работе «Слова и вещи» Фуко сосредотачивается на исследовании структурного порядка, управляющего дискурсом (системой высказываний, языком, взятым в его функции обозначения). Одним из главных понятий работы, как и мысли Фуко в целом, является понятие порядка. По Фуко, следует различать первичный порядок — порядок фундаментальных кодов культуры, который управляет ее языком, схемами восприятия, техникой обменов, ценностями, и порядок научных теорий и философских интерпретаций, объясняющих, почему имеется тот или иной первичный порядок. Кроме них структурализм выделяет привилегированную сферу — «промежуточную» область «чистого порядка», анализом которой занимается дисциплина, которую Фуко называет археологией. По ту сторону «реальной» истории наук (эмпирический порядок) и ее воображаемых дубликатов (объясняющие теории) Фуко открывает более глубокую знаковую область как «чистый порядок» мест в структурном пространстве — «историческое априори», или эпистему, как способ отношения «слов» и «вещей». Каждая эпистема характеризуется собственным способом связи языка и мира, представляет специфические условия функционирования осмысленных языковых структур. Ограничив анализ гуманитарных наук тремя сериями отношений («дискурсивными регулярностями») — лингвистической, экономической, биологической, Фуко выделяет в качестве их совокупностей три эпистемы — возрожденческую, классическую и современную.

Возрожденческая эпистема (XV — середина XVII в.) характеризуется «тождеством» языка и мира: язык рассматривается как вещь, естественный предмет, а мир отождествляется с языком, «книгой». В классической эпистеме (с середины XVII до конца XIX в.) отношение языка и мира опосредовано идеей, представлением субъекта. Современная эпистема, в конце XVIII в. «знаменующая порог нашей современности», отмечена исчезновением теории представления как общего основания всех возможных порядков. Вещи (предметы гуманитарных наук) начинают подчиняться не законам мышления, а законам их собственного бытия: осознается историчность человека. Коперниканский переворот действительно был совершен Кантом, считает Фуко, полагая немецкого философа создателем трансцендентальной философии. В центре кантовской антропологии — конечный человек, обладающий познавательной способностью, которая, однако, понимается отлично от того, как ее трактовали мыслители докантовской классической эпохи. Не подлежащей обсуждению предпосылкой классической философии являлась идея абсолютной соизмеримости мира и мысли (представления): мир совершенно прозрачен, раскрыт мышлению. Задача его истории — показать, каким образом нечто можно мыслить или не мыслить в рамках той или иной эпистемы. Если для классических мыслителей познавательная способность не нуждается в обосновании, поскольку она не могла быть тематизирована в то время, то для Канта, исходящего из конечности человека, эта способность подлежит критике на предмет исследования ее границ.

Так открывается трансцендентальная сфера, благодаря чему любой предмет (Фуко интересуется человеком как предметом гуманитарных наук) можно исследовать в его собственном бытии: предмет перестает существовать в «пространстве представления» и способом его бытия становится история. В биологии (Кювье), языкознании (Бопп) и политической экономии (Рикардо) соответствующие ипостаси человека (жизнь, язык, труд) исследуются в их собственном бытии, несводимом к законам сосуществования идей. Так, язык образует особую специфическую область анализа. Он рассматривается как система грамматических законов, которые не сводятся ни к каким универсальным законам представления (мышления), как-то было в классической грамматике Пор-Рояля, которая выводила грамматические формы из логических. Науки, изучающие человека, лишают его автономности, ограничивают: биология — организацией жизненных функций, языкознание — законами языка, экономическая наука — выявляемыми ею механизмами труда. В итоге Фуко настаивает на химерическом характере гуманизма, настаивающего на исключительности всемогущего cogito, и соответствующей антропологии.

Сохраняя некоторые технические приемы археологии, в 1970;е гг. Фуко приступил к генеалогии современного человека, используя «интерпретативную аналитику» власти, истины, тела и представлений субъекта о себе. В книгах «Надзирать и наказывать» и «Воля к знанию» представлено новое понятие власти, не отождествляемой только с запретами и прямолинейной оппозицией «верхов» и «низов». Согласно Фуко, в обществе существует несколько типов власти, форм господства и подчинения, которые функционируют локально и независимо друг от друга — в тюрьме, полиции, школе, больнице, армии, на производстве и т. д. Все эти формы власти разнородны, имеют свой собственный способ функционирования, свою технику. Частные формы власти, по Фуко, в качестве основной осуществляют не запретительную функцию, а производительную — создание продукта: власть есть производство.

Современные общества, считает Фуко, обладают особым «дисциплинарным» типом власти, специфической властной технологией, пронизывающей все социальные институты и обнаруживающейся в виде локальных «мультиформ», которые тесно связаны со знанием и практикой наук, особенно гуманитарных (политических, юридических, психологических и др.). Связанная со знанием власть принимает незаметный «кроткий» вид, благодаря чему она эффективно ограничивает, направляет, то есть воспитывает, «производит» человека. Фуко разоблачает за этой кротостью новую «политическую экономию тела», которая производит и распределяет продукт, «позитивный результат» власти. Он анализирует различные процедуры осуществления («диспозитивы») власти, которые рассматривает как технику власти, которая изобретается, совершенствуется и развивается без конца. «Диспозитив» — это механизм осуществления власти, вырастающий из мира повседневности и включающий языковые формы, общественное мнение, декларации и предписания разнообразных социальных учреждений (на производстве, в системе образования, в клинике, суде, тюрьме и т. д.).

Ролан Барт (1915—1980) — литературовед, глава французской «новой критики». В отличие от представителей господствовавшего в то время феноменологически или психоаналитически ориентированного литературоведения Барт стал использовать формальные методы структурного анализа. Так, после знакомства с идеями Соссюра и Ельмслева он применил концепцию семиологии для разоблачения идеологического языка мифов. В противоположность Соссюру Барт рассматривал лингвистику как более широкую научную дисциплину, нежели семиология: за дискурсом знаков, имеющим социальное измерение, всегда, с его точки зрения, присутствует язык. Это дало ему возможность в семиологической критике того или иного предмета культуры (литературные тексты, произведения музыки, кино, телевидение, фотоискусство, мода, реклама, кулинария и т. д.) использовать понятия лингвистики. Семиология выступает в виде критической науки, метаязыка, на котором ведется критика иллюзий, порождаемых языковыми конструкциями буржуазного сознания.

До середины 1960;х гг., в «структуралистский» период творчества, сциентистские убеждения Барта, стимулировавшие его работу по дезавуированию идеологического письма, опираются на положение о существовании в литературных произведениях «всеобщей» морфологии, универсальных структур как законов формального построения повествования. Начиная со статей «От науки к литературе» (1967), «Смерть автора» (1968), «От произведения к тексту» (1971) и работы «S/Z».

(1970) он существенно переосмысливает предмет, методы и цели литературного анализа. Под влиянием постструктуралистских концепций Барт устраняет разграничение литературы как языка-объекта и науки (семиологии) как метаязыка с целью подорвать «авторитарные» предписания рационального порядка, закона науки. Теперь авторитаризму науки противопоставляется письмо как система кодов, все части которой находятся между собой в отношении «плавающей иерархии».

Практике письма соответствует создаваемая Бартом теория текста — нового объекта литературного анализа. В последних сочинениях «Удовольствие от текста» (1973), «Гул языка» (1975) и др. Барт, развивая эту теорию, занимается проблемой чтения-производства субъектом текста. В отличие от традиционного понятия произведения как воплощающего единственный, «теологический» смысл («сообщение АвтораБога»), текст — это многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным. Барт переосмысливает роль автора, который «исчезает» как самотождественное основание, источник текста, превращаясь в «дрейфующего», «рассеянного» субъекта, который присутствует в «слепой точке» текста. Бесконечная же задача критика состоит не в том, чтобы открыть «истинный» смысл текста, но чтобы «взорвать» текст, «рассеять» первоначальный образ содержания, вскрыть бесконечную множественность заключенных в нем смыслов.

Таким образом, текст есть символический аспект произведения, его языковое базовое основание, которое определяет процесс образования смысла. Он никогда не закончен, представляя собой постоянное производство, подключение к другим текстам, связывающим его с обществом, историей, культурой, отношениями не внешней детерминации, а внутренней цитации. Сферу текстуального взаимодействия внутри отдельного текста Барт, вслед за своей ученицей Кристевой, называет «интертекстом». Потребительскому удовольствию от чтения он противопоставляет наслаждение от текста в чтении, являющемся одновременно производством этого текста, новые смыслы которого ставят под вопрос привычные вкусы и ценности читателя. Семиологическая концепция Барта, наряду с идеями Деррида, Делёза, Фуко, оказала существенное влияние на теорию и художественную практику прежде всего французского авангарда, группировавшегося вокруг журнала «Те1 Quel» и близких к нему авторов (Ю. Кристева, Ф. Соллерс, Ж. Женетт, Ж. Рикарду, А. Роб-Грийе, Ц. Тодоров).

Жак Деррида (1930—2004) — один из ведущих представителей французского постхайдеггерианства, в противоположность экзистенциалистскому прочтению Хайдеггера выдвинувший на первый план его объективизм, «антигуманизм» и идею деструкции истории онтологии (метафизики). Структурализм, также набиравший в то время силу, становится предметом пристального внимания Деррида. Он исходит из положения структурализма о языковом характере феноменов культуры, которые рассматривает как знаковые системы, тексты, и разделяет его идею о том, что теория языка и знака имеет фундаментальное значение. Однако Деррида показывает непоследовательность структурализма, присутствующую в нем метафизическую тенденцию и выступает чаще всего как оппонент структурализма. Метафизический симптом фонологоцентризма Деррида обнаруживает в европейской культуре уже у Платона, Аристотеля, Руссо, Гегеля, Гуссерля, ЛевиСтросса, Лакана и даже в некоторых текстах Хайдеггера, что связано, считает он, с практикой фонетически-алфавитного письма, где буква сливается со звуком и скрывается последним, но главное — с господствующей метафизической установкой (для новоевропейской мысли) искать смысл в непосредственном присутствии в сознании субъекта.

Подчеркивая значение идеи Хайдеггера о деструкции метафизики присутствия, Деррида исходит из хайдеггеровской концепции об онтико-онтологическом различии бытия и сущего. Европейская философия, по Хайдеггеру, подменяет бытие сущим (бытие как присутствие), тем самым происходит забвение различия и даже забвение этого забвения. Забвение — не просто человеческое заблуждение, а процесс самого бытия. Это также определенное понимание бытия исходя из сущего, так как ничто нельзя мыслить, если при этом не мыслится бытие. Следовательно, метафизика также предполагает истину бытия, но не мыслит ее. Поэтому Хайдеггер ставил задачу деструкции истории онтологии, которая в сказанном (метафизике) открыла бы несказанное (мысль бытия). Соглашаясь в общем с данной программой, Деррида указывает на непоследовательность некоторых фрагментов философии Хайдеггера и стремится найти такой оператор деконструкции (аналог деструкции), который сделал бы эту программу радикальной.

Таким условием не может быть субъект или субстанция, так как эти понятия управляются метафизикой присутствия и сами подлежат аналогичному исследованию. Это условие Деррида называет differance, выбрав данное обозначение для того, чтобы подчеркнуть его генетическую связь с хайдеггеровским онтологическим различием, а также чтобы даже графически проиллюстрировать «ускользание» differance от метафизики. Дело в том, что во французском языке слово «различие» — difference произносится также, как и неографизм Деррида differance. Различие ей а — чисто графическое, оно пишется и читается, но не слышится, свидетельствуя тем самым, что буква (грамма) не может быть сведена к звуку (фоне) и что чистого фонетически-алфавитного письма не существует. Европейская мысль отдает предпочтение фонетической субстанции, репрессируя другую — графическую, лишь в силу традиции, этноцентризма. Чтобы преодолеть фоноцентризм, следует деконструировать традиционную семиологию. Деконструкция предполагает два этапа. На первом бинарная оппозиция звуковая речь/ письмо «переворачивается», речь лишается своей привилегии, а письмо восстанавливается в правах. На втором — формулируется условие возможности различия речи и письма, главное требование к которому — избегать «присутствия», быть «между» речью и письмом.

Этот процесс означивания, игру производства различия Деррида и называет differan.ce, представляющее собой движение, с помощью которого язык или любой код, любая система отсылок к своему иному конституируется как ткань различий. Differance можно выразить с помощью его «заместителей» в конкретном контексте. Так, этим «заместителем», условием оппозиции речь/письмо является архиписьмо; Деррида называет грамматологией дисциплину, занимающуюся архиписьмом и условием всех других бинарных оппозиций (сознание/бессознательное, разум/чувство, мужское/женское, запад/восток и т. д.), так как все они имеют языковой характер. Игра различий в differance исключает «присутствие» того или иного элемента деконструируемой структуры: каждый из них конституируется на основе «следа» другого, даже «стертости следа», «следа следа». «След» — это преодоление оппозиции присутствие/отсутствие. Поиск в тексте «следов» (других текстов) приводит к умножению смыслового содержания текста, рассеянию его видимого единства, центра. Деконструктивистская работа с текстом направлена не на нахождение его «истинного смысла», а на подрыв его метафизичности и экспликацию бесконечной многозначности.

Влияние концепции и практики деконструкции Деррида сказалось и за пределами Франции. В США практика деконструкции вплоть до середины 1980;х гг. была определяющей в области литературной критики (Йельская школа) хотя был разработан и собственный вариант Полем де Маном (1919—1983).

Жиль Делёз в работах «Различие и повторение» (1968), «Логика смысла» (в 1969 г. был занят анализом условий производства смысла, апеллируя к «мысли без образа», вне пространства представления субъекта. Если в первой книге традиционная форма скрывает неклассическое содержание, то архитектоника, серийная композиция второй уже больше соответствует сути концепции. Сочинения, написанные совместно с психиатром Ф. Гваттари: «Анти-Эдип» (1972) и «Тысяча плато» (1980), два тома «Капитализма и шизофрении», наглядно демонстрируют новый стиль письма, который Делёз обозначает как «практическое осуществление множественности». Книга не воспроизводит последовательное движение смысла: отдельные части (серии или плато) представляют собой локальные единства, развивающиеся параллельно. Концепция книги как множественности, ризомы (корневища как пучка самостоятельных единиц), противопоставленной древовидной системе «философии единого» (сводящей ветви к стволу, общему основанию), предполагает движение мысли, которое подчиняется не обобщающей логике, а «логике множественности», учитывающей разнообразие частей, не сводимых к единству. Дерево собирает и подчиняет порядку, ризома рассеивает и творит новое.

Делёз говорил, что пишут для того, чтобы дать жизнь, освободить ее там, где она в заключении, найти концептуальные инструменты для «ускользания» от стагнации, деспотизма, фашизма, всех реактивных сил отрицания жизни. Отметим, однако, что последние работы Делёза — «Френсис Бэкон: логика ощущений» (1981); «Кино», т. 1—2 (1983, 1985); «Что такое философия?», совм. с Гваттари (1991) и др. — написаны в более классической манере, что отчасти связано со спадом волны авангардистских теорий и уходом «философии мая-68». Подобную эволюцию пережили многие представителя авангарда, в частности Ж. Деррида и Ф. Соллерс.

Философия для Делёза — не рефлексия и не анализ языка для достижения консенсуса, это — создание концептов, продолжение жизни в мышлении Она не просто теоретическое предприятие, но имеет смысл, поскольку открывает новые проблемы, «жизненные пространства», будучи всегда творческой и революционной. Следует отметить, что, занимаясь концептуальным творчеством, Делёз обращался особенно часто к материалу литературы и искусства. Он написал работы о Прусте, Захер-Мазохе, Кафке (совм. с Гваттари), Беккете, о живописи Бэкона, двухтомник о кино, анализировал в своих книгах творчество многих писателей, музыкантов, художников. Привлекал Делёз и широкий спектр научных знаний, от математики до неврологии, особенно в последние годы, рассматривая науку как одну из форм мысли и творения, так же как философия и искусство обращенную к различию, становлению.

В 1960;е гг. он обращается к особому типу мысли — «чистой мысли», не апеллирующей к представлению, в отличие от мысли «банальной» и «гротескной». Решающий шаг Делёза состоит в том, что он переоткрывает гетерогенное время, чистую длительность, вечное возвращение как повторение различия. «Банальная» мысль — это здравый смысл и философия, апеллирующая к представлению субъекта. Различие и повторение в этом случае — изолированные операции: различать означает отрицать противоположное; повторять — воспроизводить одно и то же. Это выражающий реактивные силы жизни негативный образ мысли, принцип действия которой — отождествление различного, синтез разнообразия в общем основании. В «чистой мысли» различие и повторение объединены в повторении, утверждении различия. Такое положительное утверждающее мышление — исходная форма мысли: здравый смысл приходит вторым, он соответствует остановке «кочующей» мысли, ее фиксации в «оседлых» формах представления. В мире существуют только становления, непрерывные линии движения, потоки производительные силы. Философия Делёза отрицает субстанции Природы, Сущего, Единого, Субъекта. Есть только процессы, среди которых могут быть, конечно, и унификация, централизация субстанциализация, субъективация, но последние не имеют никакой привилегии, наоборот, это часто туники, которые мешают росту, производству нового. Также Делёз — сторонник имманентной философии: все, что производят машины становления, находится на той же плоскости, что и механизмы самой машины, является ее продолжением.

Рассуждая о производстве смысла, Делёз во многом использует структуралистские идеи: «Структура — это фактически машина по производству бестелесного смысла». Характерно, что он выявляет динамический потенциал структурализма. Структура, воплощаясь, превращается из виртуального в реальное (или воображаемое), тем самым имеет временной, генетический аспект. Логика события реализуется в серийной форме, предполагая наличие по крайней мере двух серий, одна из которых играет роль означающего (знак, несущий в себе какойлибо аспект смысла), другая — означаемого (коррелят этого аспекта). Связь означающего и означаемого и есть смысл, а роль «связки» играет «парадоксальный элемент» структуры, отсутствующих среди ее терминов: не имеющий смысла, но выступающий условием его появления в структуре Рассуждения Делёза о «парадоксальном элементе» движутся в русле соответствующий идей семиотики, предложившей много аналогичных понятий («позиция нуля» Фреге, «нулевая фонема» Якобсона, «плавающее означающее», «мана» Леви-Стросса). Значение делёзовских исследований состояло во всесторонней проработке данной семиотической модели и построении соответствующей ей онтологии, логики, эстетики, поэтики и т. д.

Событие Делёз называет также единичностью (singularite), или совокупностью единичных точек, представляющих все виртуальные конфигурации структуры. «Это — поворотные пункты и точки сгибов; узкие места, узлы, преддверия и центры, точки плавления, конденсации и кипения; точки слез и смеха, болезни и здоровья, надежды и уныния, точки чувствительности». Единичности виртуальны, обладают особой «идеальностью», которую нельзя смешивать ни с образом, ни с идеей. Поскольку единичности размечают мир становления, то к ним неприменимы предикаты индивидуального, личного, которые относятся к миру сущностей, трансцендентального субъекта, «высшего Бытия» и т. д. Распределение единичных точек, будучи подвижным в силу движения «парадоксального элемента», характеризуется как номадическое (кочевое). Траектория производства смысла предстает как подвижная множественность событий-единичностей. Место субъекта классической философии в пространстве представления, где она является условием смысла, занимает «практика», «дионисийская смыслопорождающая машина». Другими словами, «субъект» кочует, распределяется в игре серий, пробегает по ним, разветвляя структуру: он выступает как свободная, анонимная и номадическая регулярность.

В соавторстве с Гваттари Делёз указывает на идеалистическую суть доктрины Фрейда и особенно Лакана, утверждая даже, что «нет особой формы существования, которую можно было бы назвать «психическая реальность». Они выделяют три заблуждения относительно бессознательного (желания) — нехватка, закон и означающее, которые все имеют идеалистическую суть. Во-первых, «Анти-Эдип» направлен против понимания желания как нехватки, которое исчезает, поскольку удовлетворяется. Желание, считают они, — это производство реального объекта. Во-вторых, бессознательное создает фантазии, за которыми стоит не структура Эдипова треугольника с законом, воплощенным в «имени отца», но социальная, историко-политическая ситуация. Желание связано с социальным производством, причем последнее имеет «желающий» характер: и социальные процессы, и желание суть производительные машины. В-третьих, бессознательное не сводится к языку, потоку означающих: они подходят к нему с точки зрения его функциониров ания.

Радикальный материализм «Анти-Эдипа» диктуется также принятой в работе установкой на внутренний анализ бессознательного: бессознательное производит в плоскости имманентности, будучи механизмом, создающим другие присоединенные механизмы, но не идеальный смысл. Исследование имманентных условий бессознательного производства для выявления его легитимного и нелегитимного функционирования Делёз и Гваттари называют шизоанализом, который выступает как «трансцендентальный и материалистический». Задача этого анализа — освободить бессознательное. Нелегитимное употребление бессознательного происходит, когда желание направляется на собственное подавление. Так, фашистское, расистское, «параноидно-сегрегационное» использование состоит в полагании господствующим классом себя как «высшей расы», а угнетенным — как «животного, негра». Легитимное, «шизо-номадическое» использование машин желания — их освобождение от пут идеального, застойно-определенного. «Шизоанализ» должен подсказать линии ускользания от всякой определенности, препятствий, тормозящих «шизопотоки» желания, он реактивирует реакционные становления, отождествляемые авторами с разрушением сложившегося порядка: желание «взрывает» социальную сферу. «АнтиЭдип» выразил бунтарские настроения левого движения во Франции и признан «философским манифестом мая-68».

Если первый том «Капитализм и шизофрения» — критический, то второй, «Тысяча плато» развивает позитивную концепцию — «теорию множественностей», или номадологию. Термин «множественность» означает ризоматическую структуру, где отсутствует единое основание. Все «плато» книги — онтология, физика, логика, психология, мораль, право, социология, политика и т. д. — рассматриваются как самостоятельные проблемные поля. Термин «теория» понимается прагматистски — как производительная машина, которая создает новые концепты. Основные проблемы книги формулируются согласно логической модели бинарных оппозиций: гладкое пространство/изборожденное; ризома/дерево; скорость, интенсивность/движение, экстенсивность; кочевье/оседлость; машины войны/государственный аппарат; воспоминания/память; становление/уподобление и т. д. Авторы, противники дуализма и бинаризма, опираются на теорию единого основания, чтобы преодолеть ее.

Идеи Делёза имеют своих почитателей в США (Ф. Джеймисон), Латинской Америке, особенно в Бразилии (на португальский язык переведены почти все его книги), а также в Англии, где поддержку находит не столько ницшеанский, сколько постструктуралистский аспект его творчества. Его концепция явилась одним из наиболее ярких выражений французского ницшеанства, которое в той или иной степени представляют работы Ж. Батая, П. Клоссовски, М. Бланшо, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Ф. Лиотара, Ф. Лаку-Лабарта, Ж. Л. Нанси и др. Идеи ницшеанства стали особенно популярными во Франции в 1960—1970;е гг., но постепенно ушли с первого плана «интеллектуального пейзажа».

Наиболее яркие представители структурализма (Р. Барт, Ж. Лакан, М. Фуко и др.), зачастую отрицавшие свою принадлежность к движению, впоследствии подвергли структурализм радикальной критике, перейдя на позиции постструктурализма. Началась эта критика структурализма с разных сторон с середины 1960;х гг. Так, итальянский семиолог Умберто Эко (р. 1932), размышляя о причинах частого отождествления семиологии и структурализма, заявил, что структурализм гипостазировал в качестве философской истины то, что первоначально было оперативной гипотезой: мыслительные операции воспроизводят реальные отношения, а законы природы изоморфны законам мышления. Так бинарный принцип, первоначально бывший рабочим инструментом логики кибернетического моделирования, становится философским принципом. Однако если предположить, что Структура как Прасистема действительно существует, она:

• 1) не может быть системой или структурой;
• 2) ее нельзя ни увидеть, ни определить.

Иными словами, философским следствием признания существования. Структуры должно быть отрицание структурного метода познания реальности, а принятие идеи бинарной оппозиции в качестве метафизического принципа приводит к отмене самого понятия структуры.