Социальное бессилие госаппарата современного индустриального общества

В конце XX в. индустриальное общество выполнило свою функцию перед человечеством, создав промышленность, способную удовлетворить реальные потребности людей в продуктах материального производства. Дальнейшее промышленное производство в увеличивающихся и даже тех же объёмах развивалось лишь благодаря навязыванию товаров через рекламу и пропаганду дутого престижа, всё более и более опустошая земные недра и отягощая природу.

Некоторым обществоведам необходимость замены индустриальной общества на более прогрессивную стала понятна ещё в 30-х гг. Американский экономист Льюис Корей тогда отмечал, что капитализм избавил от рабства, гнёта традиций и угнетения интеллекта, способствовал развитию науки, культуры и рациональному познанию и освоению мира, осознанию единства человечества и стремлению к миру (особенно на ранних стадиях капитализма) и международному единству, создал мощный технико-экономический базис производства, приобщил массы к достижениям цивилизации, выдвинул идеи свободы, равенства и демократии, дал возможность человеку участвовать в экономическом и культурном прогрессе, благодаря образованию позволил овладевать обществом и решать социальные проблемы, способствовал созданию интеллектуальных концепций создания нового социального порядка и новой более совершенной цивилизации [293, с. 318−319].

Вместе с тем капитализм, как утверждал Л. Корей, стал ограничивать технический прогресс. Равенство в правах стало сопровождаться неравенством собственности, а свобода означать овладевание собственностью. Демократия превратилась в форму правления класса буржуазии, а трудящиеся за свою долю демократических прав вынуждены бороться. Право стало означать классовые ограничения на овладевание наукой и технологиями и их использование, на овладевание миром и человеческими отношениями. Трудящимся капитализм ограничивает благополучие, просвещение, даже мир, выступая за военное решение своих проблем, утверждая, что автоматически обеспечивает прогресс, а капитализм вечен [293, с. 320−321]. Прибыль и накопления ограничивают развитие производительных сил, и капитализм планово ограничивает производство и прогресс, подавляя техпологию и науку, производя оружие вместо благ. Взамен освобождения человечества предлагается разрушение. Происходит загнивание культуры и регресс. Образование ограничивается. Свобода, равенство и демократия деградируют. Капитализм оказывается неспособным решать социальные проблемы, мешающие прогрессу, неся с собой безработицу, бедность и маргииализм, угрожает самой цивилизации. Возникает оппозиция, радикализируется рабочий класс и интеллигенция [293, с. 322, 244; 304, с. 322−325].

Начиная приблизительно с последней трети XX в. государственный аппарат современного индустриального общества вынужден руководить государственным сектором экономики, вмешиваться в экономическую жизнь частного сектора, рационально использовать финансы, регулировать социальные отношения, вести политику в интересах разных классов и слоёв общества, что напрерывно расширяет его задачи, увеличивает численность государственных чиновников. Вмешиваясь во все аспекты общественной жизни он порождает зависимость общества от себя, но оказывается неспособным справиться с задачей согласования интересов различных промышленных и политических групп и оказывается неспособным на радикальные реформы, не может вводить необходимые инновации и обеспечивать развитие общества [317, с. 12−13].

Развитие государственного сектора экономики, увеличивающее государственные финансы, позволяет более активно вмешиваться в экономические процессы. Такого рода вмешательство всегда приветствует «мелкая буржуазия», неспособная самостоятельно выдержать конкуренцию со стороны крупной и средней буржуазии. Несмотря на необходимость соблюдения национальных интересов государственная бюрократия в первую очередь отстаивает собственные интересы и интересы монополий, перекладывая все экономические неудачи: государственные долги, кризисы, инфляцию, — на плечи трудящихся [293, с. 23, 307].

Известный немецкий политолог Мартин Йенике, исходя из теории Х. Ц. Ректенвальда о бесхозяйственности госсектора экономики, чьи получаемые через налоги финансы, бесконтрольно используются госаппаратом, главным образом на сам увеличивающийся госаппарат, не принося пользы обществу, поскольку госаппарат хозяйствует нерационально, не обеспечивая необходимых цен и качества общественных благ и требуемых инноваций, предлагающих разгосударствление [см. 333], исследовал политику индустриального (и в частности немецкого) общества 70-х — 80-х гг. XX в. и пришёл к убеждению в неспособности государства обеспечивать развитие находящейся в многостороннем кризисе индустриальной системы путём совершенствования её экономики и политики в интересах большинства людей.

Йенике отметил, что государственный аппарат в ФРГ (как и государственные аппараты других индустриальных стран) конца XX в. неспособен успешно управлять общественными процессами и стоит перед кризисами: занятости, финансов, государственных долгов, экологии, управления. Он пришёл к выводу, что из неспособности решить множество проблем возник «синдром танка» государственного аппарата индустриального общества, не позволяющий ему видеть ситуацию, верно реагировать на неё и выполнять свои задачи (До некоторой степени исключение составляют Швеция, Норвегия и Япония, где есть сильные сообщества, долгосрочные планы и используется чужой опыт.). Партии и профсоюзы, выражая интересы граждан, требуют демократического волеизъявления и удовлетворения потребностей граждан, чем ослабляют государственную власть, пытающуюся решать возникшие в обществе постиндустриальные проблемы через рынок, защищая интересы рыночников. Проблемы среды, здоровья, образования, внутренней безопасности орыночиваются. В результате, госаппарат, проводя социальную политику, лишь увеличивает государственный долг и оказывается неспособным решать постиндустриальные проблемы, особенно вводить инновации. Удовлетворять вновь возникший спрос, возникающий из-за потребностей в здоровом воздухе, чистой воде, новых путях передвижения, здоровой и красивой местной природной среде, рынок уже не способен. Госаппарат оказывается несостоятельным при решении хозяйственных задач и при решении нужд общества, так как предоставляемые людям общественные блага оказываются недолгосрочными и низкого качества. Рыночная основа деятельности государства — основа его экономической бесхозяйственности. Оно отказывается от многих общественных проблем, но их количество растёт и государство всё более и более институализируется. Чем менее проблем оно решает превентивно, тем дороже исправления, тем больше на исправления требуется денег, и растёт зависимость государства от руководителей хозяйственного роста. Расширяется поле деятельности государства, растёт и аппарат, увеличивается госбюджет, а качество его деятельности падает [317, с. 13−15, 50, 55−56].

В капиталистических странах, по справедливому утверждению Йенике, существуют два механизма управления обществом через рынок и через государство. На рынке можно приобрести «частные блага» для индивидуального потребления, государство же обеспечивает «общественные блага» для коллективного спроса. Индустриальную систему Йенике считает продуктом капитализма, где все инвестиции обусловлены прибылью, а государство целиком зависит от индустриальной системы. Однако и в «социалистической системе», желая догнать капиталистическую экономику, также ориентировали экономику на мировой рынок. Индустриальная власть автономно принимает решения об инвестициях, государство же вмешивается, когда они уже сделаны, если они противоречат интересам госаппарата или потребителей. Однако капитализм использует лозунги демократии, рекламу и т. п., чтобы заставить потреблять произведённые товары. Рынку чужды интересы групп, регионов и общественные интересы, требующие вмешательства государства, которое также как и рынок оказывается неспособным решать общественные проблемы. Рынку для конкурентоспособности требуются спрос, цены, рентабельность и план, и эти рыночные условия создаёт государство. Конкуренция требует рационализации производства, учёта, ценообразования. У госаппарата и парламента возникают всё новые функции, связанные с организацией производства, его инфраструктуры, рабочей силы, разгрузкой среды, неравномерностью развития регионов, урбанизацией, демографией, криминализацией, перегрузками, фрустрацией, отчуждением, переучиванием, которые порождает индустриальная система. Само же государство слабо вмешивается в рыночную экономику, потому что, по мнению Йенике, происходит симбиоз промышленников и бюрократов в «социально-индустриальном комплексе». Государство и индустрия создают «бюрократическо-индустриальный комплекс», включающий «военноиндустриальный комплекс», «стороительно-хозяйственныйкомплекс», «агро-индустриальный», «медицинско-индустриальный», «фискальнокредиторный комплекс», «научный комплекс», «эко-индустриальный комплекс» (экологический), «комплекс безопасности», выпускающий товары для внутренней безопасности, «энергокомплекс» и «комплекс городского транспорта». Олигархи и высшая бюрократия близки по стандартам жизни, взглядам и интересам. Они вместе стремятся к росту производства и рынка, предпочитают при решении социальных проблем проводить дешёвые одноразовые и запаздывающие мероприятия, потому что общественные блага производит «социально-индустриальный комплекс», который решает общественные проблемы через рынок, где создается медицинская и экологическая промышленность, общественные блага и новые проблемы. Государство может заказать производство общественного продукта и частнику и оплатить его. Таким образом общественные деньги попадают к частникам, а недолговечная общественная продукция становится всё дороже. Государственное же производство услуг, как и частное имеет тенценцию к количественному росту. Некачественное производство общественных благ ведёт к росту числа преступлений и росту расходов на борьбу с ними. Образование зависит от «социально-индустриального комплекса», строящего школы и вузы, не исходя из качества образования. Даже в высшей школе проявляется институциональный склероз в отказе от инноваций. В университетах учатся на базе имеющейся материальной, социальной и интеллектуальной техники, что создаёт неразрешимую проблему. Специализирующаяся наука пренебрегает объединением в сети знаний, что ведёт к спекулятивной мистификации разрозненных идей. В результате при капитализме возникает как избыток, так и недостаток информации. Тормозятся такие области науки как исследование будущего, окружающей среды, эпидемиология, исследование проблемных социальных нововведений, исследование повышения эффективности демократии, исследование механизмов децентрализации и участия. Научная политика нацелена на технические изобретения, лишь увеличивающие объёмы производства, но требуются качественные социальные изобретения и институальные инновации [317. с. 17−21, 28−32, 47, 50−59, 167−168].

По мнению Йенике, государство не должно увеличивать производство общественных благ, но создавать условия для уменьшения спроса на общественные блага, ликвидируя неравенство, разрушение среды, нездоровые условия труда, уменьшая возможности возникновения несчастных случаев, например на дорогах и т. п. Государство не производит чистого воздуха, но может переложить контроль за его чистотой на группы трудящихся, хотя всё контролирует через бюрократов. Политика здоровья также создаёт ценнейший общественный продукт. Проблемы, не поднимаемые общественностью, рассматриваются в последнюю очередь. Ликвидируются лишь отдельные симптомы неблагополучия в обществе вместо полного анализа симптомов и их методической ликвидации. Например, ликвидируются отдельные вредоносные газы, содержащиеся в воздухе, вместо полного устранения неблагополучия природной среды. Решение отдельных проблем вызывает новые проблемы и в конечном счёте увеличивает расходы. Борьба же с симптомами обычно отодвигает введение инноваций [317, с. 53−54, 59−61].

Когда налоги исчисляются в деньгах, теряющих свою покупательную способность, а не в сопоставимых ценах, то даже наука оказывается бессильной разобраться в истинном положении дел, что удобно хозяйственному лобби госаппарата в парламенте, контролирующему расчёты. Государственная помощь предприятиям, по мнеию Йенике, объясняется положением на мировом рынке. Однако миф мирового рынка — составная часть индустриальной системы, где действуют мультинациональные сверхиндустрии, а государства платят деньги за объём и характер своей интеграции в международную хозяйственную структуру. Однако с увеличением внешней торговли и государственные расходы приобретают тенденцию увеличиваться. Особенно много задолжали Бельгия и Ирландия. У государств, ориентированных на внутренний рынок, расходы меньше. Государственные расходы в 80-х гг. увеличивались и в восточноевропейских странах, где не делались государственные долги, но образовались долги на внешнюю торговлю [317, с. 129].

Значительная часть государственных долгов, как полагает Йенике, образуется из-за ошибок среднесрочного планирования, когда переоцениваются ожидаемые доходы и недооцениваются расходы. В ФРГ за шесть финансовых планов, рассчитывавшихся с 1976 г., недостача составила более 100%. Одним из последствий стало увеличение незанятости. В США с 1979 по 1983 гг. ежегодный прирост доходов оказался не 3,8%, а 2%. В 1985 г. вместо ожидаемых 4% получили прирост в 2,2%. Безработица же вместо ожидаемых 4% составила 9,6%. В Швеции в первой половине 70-х гг. ожидали прирост в 3,5%, а во второй — 4,3% оказалось 2%. Расходы на борьбу с безработицей с небольшим ростом производства как в ФРГ, Швейцарии, Люксембурге, Новой Зеландии, Швеции, Исландии, которые приблизились к полной занятости, неоправдано высокие. Это — результат отказа от активной политики в сфере управления структурой и рынком рабочей силы. Если бы деньги направлялись не на консервацию экономической структуры, считает Йенике, а на её переориентировку и на переобучение трудящихся, была бы лучшая ситуация с занятостью. Вместо дорогих рабочих мест можно было бы создавать больше дешёвых. Ошибочна политика и распределения труда. Не использовали возможность передавать коллективам трудящихся в самоуправление остановленные предприятия. Если бы мелкие предприятия поощряли как крупные, это дало бы дополнительные рабочие места. Альтернативным предприятиям с 24 тысячами рабочих мест регулярно мешали с кредитами [317, с. 122−126].

Вместе с тем, структура занятости более всего изменилась в Японии, которая раньше других стран стала беречь окружающую среду и энергию, используя интенсивный способ производства. Японцы ориентировались на «план информационного общества», используя многолетнее перспективное планирование. Капитал и труд они переместили в отрасли будущего. Например, активно использовали солнечную энергию. Организация производства в сталелитейной и автопромышленности позволила сократить расход материалов при росте производительности. В результате уменьшилось использование энергии, и превозки при значительном росте хозяйства увеличились лишь на 2,2%. В Швеции защита среды дала значительный эффект. Резко уменьшилось потребление стали и цемента. Транспортные перевозки по весу сократились на 29,1%. В свободное время стали специализироваться на научно-интенсивных технологиях, «услугах» и культуре. Стали развивать коммунальные услуги. Использовалась также политика согласования решений, особенно на производстве. В Дании достигнуты успехи в экономии энергии. Там развивается новая эиерготехника и коммунальная техника, велика доля «терциарных» (третичных, т. е. использующих интеллектуальный труд) форм хозяйства, высокая занятость. В Норвегии за счёт новшеств — также прирост занятости. Швеция и Дания — страны, богатейшие в Европе. С 80-х гг. государство в США также сыграло значительную роль в политике энергии и среды [317, с. 100−104].

Ошибка государства в оптимистических прогнозах при планировании свойственна, как думает Йенике, большим технократическим организациям. С небольшим хозяйственным ростом предполагаются и небольшие мероприятия по управлению, но возникает безработица, требующая денег на пособия, больше денег на жильё, на ликвидацию неприятностей от преступлений. Брешь между доходами и расходами заполняется кредитом. Ошибка бюрократических структур в том, что они привыкли решать проблемы через рост, а не через реформы. Неспособность государства — многогранна. Политическая неспособность заключается в отказе от руководства привилегированными получателями доходов и капиталами, не находящими применения. В результате деньги текут в непродуктивные сферы. Особенно плохо управляются проблемные отрасли, зато хорошо кредитуются. Государство выполняет преимущественно роль ремонтного предприятия в разных сферах. Экономия осуществляется за счёт маргинальных доходных групп: пенсионеров, учеников, безработных, больных. Плохая организованность и недостаток представительства интересов незанятых и бедных вызывает дополнительные конфликты, альтернативные и т. п. движения. Расходы делаются в интересах привилегированных получателей доходов: госаппарата или медицинско-индустриального комплекса, и государство не вмешивается в некоторые табуированные зоны. Вместо покрытия государственного долга за счёт прибыли, государство поощряет покупку товаров в кредит, получая за них проценты. От такого простого решения выигрывают только банки. Неспособность государства овладеть кризисом долгов показывает его экономическую неспособность. Процент взятых государством кредитов — высокий. С начала 80-х гг. проявилась тенденция делать государственные инвестиции в предприятия, не создающие рабочих мест. Такая бесхозяйственность кормит банки. Функциональная неспособность государства проявляется прежде всего в финансовом планировании. Дорогое социальное государство алиментирует все сферы хозяйства: строительство, агробизнес, энергетику, автотранспорт и банки. Государство значительно финансирует фактор труда, но освобождает от налогов предприятия, имущества, и высокие доходы, превращающиеся в зону табу для государственного вмешательства [317, с. 36, 62, 126−129].

Участие в международном рынке, как отмечает Йенике, требует заграничных займов, на которые приходится платить проценты, что уменьшает финансовые возможности государственного вмешательства. Наоборот, суверенитет государства по отношению к народному хозяйству выше, когда часть производящего капитала находится в других странах, как например, у Японии. Вовлечение в международный рынок ослабляет автономию индустриальных стран, поскольку увеличивает дотации на конкуренцию, приводит к перепроизводству, ухудшает положение внутренних конкурентов и препятствует удовлетворению потенциальных нужд народного хозяйства. Теперь уже все государства платят дань в целую треть опутавшему мир сверхиндустриализму. Дело в том, что существуют самостоятельные интернациональные супериндустриальные и банковские системы, направляющие рыночные и финансовые потоки; хозяйственные и военные блоки, которые мешают государствам творчески решать стоящие перед ними проблемы. Например, европарламент, решения которого менее демократичны, чем решения, принимаемые согласно конституциям, входящих в ЕС стран, в большей степени отражает интересы концернов, чем стран. НАТО ежегодно увеличивает расходы на 3%. Военные блоки отражают прежде всего интересы военно-индустриальных комплексов сверхдержав, также ограничивая возможности государств [317, с. 37−38, 131].

Средства массовой информации только наполовину — частные, но все они, получая деньги от частных промышленников, действуют в их интересах. Йнтересы индустриалистов вступают в противоречие с интересами потребителей, особенно всех имеющих социальную помощь или получающих стипендии студентов. Даже профсоюзы, отстаивая интересы отдельных предприятий, действуют в интересах получателей заработка, а поэтому выступают за доходы и рост производства, включая вооружение, и против налогов в защиту среды [317, с. 29−35].

Парламент и правительство, отражая чужую волю (партий и избирателей), по мнению Йенике, дегенерируют до процесса выработки законов и, за всё отвечая, мало что решают. Бюрократический государственный аппарат проявляет себя как совокупный бюрократ и как совокупный капиталист, выступая за рост производства и действуя в своих бюрократических интересах и интересах промышленников, а не в интересах всего общества. Центральная бюрократия несамостоятельна и оказывается неспособной к инновациям в технике и социальным инновациям, так как неспособна к руководству обществом, которое может быть достигнуто только через децентрализацию [317, с. 21−26].

Государство определяет цели производства, но индустриальная влассть действует в интересах отдельных предприятий и интересах групп финансистов, акционеров и промышленников. Управляющие в экономике и госчиновники принимают решения и выполняют задачи планирования, координации и контроля. Однако за деятельность чиновников ответственность несут политики. Фактически экономикой управляют менеджеры, но за государственные долги, инфляцию, массовую безработицу, ошибки энергопланирования, ошибки жилищной политики, политики в области вооружений, за кризис среды и прочие ошибки в управлении обществом спрашивают с государственной парламентской власти, которая отвечает и за состояние общества, и за деятельность госаппарата. Экономикой движет заинтересованность в доходах, и политика государства весьма далека от решений политиков и компетентных представлений о необходимой политике. Деятельность госаппарата становится бесконтрольной. Она отрывается от законодательной деятельности парламента. Госаппарат оплетает организации сетями, по своему перерабатывает информацию и передаёт контроль отдельным чиновникам. Над руководящими государственными структурами надстраиваются контролёры, которые имеют собственные интересы. Однако централизацию пора менять на децентрализацию по разделению труда. Сверхнадзор мешает и иформации, а информация помогает контролю над отношениями. В свою очередь, для улучшения информации требуются свои технологии [317, с. 29−30, 41−42, 167].

Недовольство народа политикой обращается на парламент. Власти и министров меняют, но аппарат чиновников не меняется. Бюрократы хорошо умеют преследовать свои интересы. Профессиональные управляющие госаппарата противостоят парламентским политикам, фактически любителям. Депутаты парламентов главным образом ратифицируют решения госбюрократии, которая скрывает информацию под видом «государственной тайны», которую приходится расследовать депутатам и журналистам. Между тем влияние на политику зависит от информированности. Узкая специализация людей отдаляет от информации, а власть стремится её монополизировать. Владеющие информацией часто искажают её в своих интересах. Потеря реальности властью, ведёт к внутренней переработке информации и выдачу искажённой информации наружу. Парламентарии неспособны и контролировать чиновников. В 1984 г. на каждого парламентария в ФРГ, например, приходилось по 1578 чиновников. Парламентарная система стара, и институциональное развитие исчерпало себя. Скорее госаппарат использует парламент (который пропагандирует госполитику), чем парламент — госаппарат. Бюрократы и при смене партий у власти ухитряются отстаивать прежде всего свои интересы, «уравнивая» политику партий, в каждой из которых представлены интересы прибыли, поэтому и при смене власти не происходит значительных социальных изменений [317, с. 38−45, 49, 206].

М. Йенике приводит множество фактов, показывающих как государственная политика в разных областях экономики обогащают предпринимателей и бюрократов, но отнюдь не ведётся в интересах рядовых граждан. Интересы промышленников приобретают для госполитики первенствующее значение. Например, в автопромышленности ФРГ занят каждый седьмой производственник, поэтому автопромышленность имеет привилегии в управлении и финансировании, а государство в её дела не вмешивалось и не настаивало на инновациях. В Японии же вмешательство государства в обеспечение общественных интересов стимулировало технические инновации, например издание самых строгих предписаний против выхлопных газов, вызвало инновации, а снижение скорости привело к снижению несчастных случаев, расхода энергии, вредных выбросов, шума и т. д. Закон о пристёгивании также снизил несчастья [317, с. 81−85].

Энергетические отрасли тоже пользуются привилегиями в самостоятельном руководстве и при получении дотаций. Опираясь на ошибочные прогнозы и пропаганду потребности в электроэнергии, в ФРГ в 80-х гг были построены электростанции, необходимости в которых не было. На построенный с риском для среды атомный реактор было потрачено 7 млрд, марок. В 1985 г. с холодной зимой использовали только 70% вырабатываемой электроэнергии, но цены на неё излишне высоки. Контроль за электростанциями осуществляет составляющее планы и регулирующее цены государство, рабочие советы и общественность. Представители государства и профсоюзов в правлениях энергетических предприятий часто важнее, чем представители предпринимателей, но контролёры стали их лоббистами, потому что менее компетентны. Интересы производителей лучше организованы. Энергетики обладают полной информацией. Они имеют своих представителей в правительственных учреждениях. Энергетики заключают международные сделки, которые скрывают подобно государственной тайне, также как и сделки с государством, часто не выгодные для государства, особенно когда город обязуется вкладывать средства в производство и использование электричества и тепла. В случае изменения договора государство обязуют возместить издержки. Договором 70-х гг. Западного Берлина с энергетической компанией в 70-х гг. не запрещалось загрязнять воздух дымом. С 1960/1961 г. по 1984/1985 г. доход компании увеличился с 339 млн. марок до 3 млрд, марок, а налоги остались примерно на том же уровне. Электроэнергия в Западном Берлине очень дорога. В парламенте Западного Берлина, где сильна фракция зелёных и альтернативных вышел скандал и случилось разбирательство в сенате. Та же компания в ФРГ добилась строительства атомной электростанции, мощность которой была увеличена по сравнению с предполагавшейся. Лоббисты в бундестаге протащили также строительство грязной электростанции на буром угле. Сделки энергетиков с госаппаратом нередки, а сопротивляющиеся им члены фракции СДПГ даже теряют парламентские места. Монополия энергокомпаний позволяет им увеличивать цены на энергию. Акционеры в 80-х гг. держали 75% акций, поэтому огосударствление было бы выгоднее. Защита среды в области энергетики отстала [317, с. 86−93].

Не лучше дело и в коммунальном хозяйстве. Общины в ФРГ по обязательствам накопили долги, которые составляют седьмую часть общегосударственных долгов, хотя к 1984 г. коммуны достигли почти уравнительного бюджета [317, с. 123−124].

При решении проблем здоровья и окружающей среды не принимается превентивных мер. Лечение превращается в особую и дорогую отрасль хозяйства. Тем не менее, защита среды могла бы избавить от многих болезней, вызванных неблагополучной средой. Защита среды и профилактика здоровья требуется на транспорте, в строительстве, сельском хозяйстве и т. д., но больше всего беспокоятся о состоянии промышленности. В экономике здоровья используется дорогостоящий способ производства и создаются некачественные продукты из-за недолгосрочной профилактики, хотя расходы на здоровье из года в год растут. В 1965 г. в ФРГ из социального бюджета на здравохранение был потрачен 31 млрд, немецких марок, а в 1983 г. 171 млрд. (10,2% ВВП). Вместе с государственными расходами это составляет 214,3 миллиарда (12,85% ВВП). Расходы в 1985 и 1986 гг. Ещё увеличились, но больных не стало меньше, и расходы на душу населения уменьшились. Помимо лечения больным нужен и уход. От такой политики выигрывает лишь «медико-индустриальный комплекс». Здравоохранение плохого качества требует постоянного повышения затрат. Улучшение же медицинской профилактики и экологическая модернизация могут способствовать техническим новшествам и изменению структуры производства, т. е. инвестиции в экологическую и социальную сферу должны привести к положительному эффекту: к уменьшению расходов в других сферах, к сохранению ресурсов и энергии, к увеличению занятости и инновациям без государственных затрат на них. Неспособность же государства проявляется в том, что оно оставляет всё ведение хозяйственной политики рынку. Здоровье стало бы лучше, если бы применялись гигиенические меры с раннего возраста, у молодых было бы больше свободного времени и отдыха, медики вели бы разъяснительную работу, люди умели бы оказывать себе помощь, снижалось бы время труда в промышленности (что увеличивает продолжительность жизни), расселяли бы из мест большого скопления людей, лучше бы охраняли здоровье через охрану окружающей среды, вторгаясь в промышленность. В 1981 г. в ФРГ на охрану среды израсходовано лишь 1,6% ВВП. На профилактику в 1983 г. было потрачено 6% всех расходов на здоровье. Необходимо активизировать эти недорогие мероприятия. От состояния окружающей среды зависит продолжительность жизни, а интенсивность усилий по охране среды — важный индикатор инновативиой потенции государства. В ФРГ заметно противостояние инновациям, поскольку защита среды не приносит дохода. Поскольку существуют сферы (частные или военные), в которые государство не может вмешиваться, постольку борьба за восстановление среды нередко порождает новые нескончаемые проблемы. С 1975 по 1980 гг. доля очищенных отходов увеличилась на 50%, составив 2,1 млн. тонн, но сжигание отходов портит воздух, землю, воду. Йенике ставит в пример Японию, которая защищает среду, экономя горючее [317, с. 73]. Расходы на восстановление природы и здоровья людей обходятся дороже, чем расходы на технологии, берегущие природу. Например, снижение выбросов в атмосферу двуокиси серы и пыли в 1978 г. в США на 20% снизило расходы на здоровье на 17 млрд, долларов. В ФРГ санация земли и воды обходится всё дороже и дороже. Расходы на защиту природной среды составляют 1−2% от годового бюджета, а на исправление ущерба природной среде составляют 3—5% [317, с. 61−77, 104−106].

Йенике поддерживает положение, что политика защиты среды включает 4 ступени. Проще всего исправлять повреждения. Сложнее наладить контроль за производством, отягощающим среду и устройствами уменьшающими вредное воздействие на среду. Создание техники, не отягощающей среды ещё более совершенная ступень, поскольку основывается на инновациях при изготовлении такой техники. Четвёртая ступень предполагает изменение структуры производства, включающего «постиндустриальный» способ производства в секторах «услуг» (под которыми М. Йенике вслед за Д. Беллом подразумевает сферу интеллектуального производства, ошибочно понимаемого как «услугу» материальному производству) и информации [317, с. 77−80].

Общественные блага обходятся государству современного индустриального общества всё дороже из-за некачественной политики (например, из-за мероприятий, недостаточных для защиты природы), а бесхозяйственность государства приводит его к займам у банков, которым оно выплачивает проценты. Во многих западных странах тенденция к росту государственного долга. Долги заставляют повышать производство. Процентный рост производства чуть-чуть превышающий проценты выплачиваемых долгов фактически превращается в стагнацию экономики. Везде, даже в Швеции — ежегодный дефицит бюджета. Дефицит планируется, а банки получают прибыль. Общий долг союза земель и общин ФРГ в 1985 г. составил 755 миллиардов марок. В США в 1990 г. государственный долг — более 3 триллионов долларов. Дефицит бюджета 9 ведущих европейских стран складывается в результате увеличения затрат, которые из года в год растут. Это — расходы на пенсии, которые растут с увеличением продолжительности жизни, расходы на выплату процентов по государственным долгам, всевозможные государственные дотации, расходы на здравоохранение и пособия по болезни, расходы на безработицу, расходы на образование, расходы на жилище и коммунальные услуги. Всё вместе составляло в 80-х гг. дополнительные затраты на общественный продукт внутри ФРГ в 10% [317, с. 107−113].

Доходы государства там составляют налоги с имущества, с оборота на импортные товары, на табак, на выдержанные крепкие напитки, на автомобили, на минеральное горючее и на доходы, но они в целом снижаются. Например, налоги на электрохозяйство уменьшились, а доходы электоробизнеса выросли. Электрики создают новые мощности, но цены на потребление электроэнергии растут. Государство возмещает потребителям электроэнергии разницу в ценах, что вызывает бесхозяйственность и новое повышение цен на электроэнергию. Государство увеличивает вклады в энергетику, но не увеличивает налогов. В результате такой политики теряют трудящиеся. Даже политика налогов повышает расходы, потому что увеличиваются налоговые службы и расходы на них. Увеличение цен на автомобили и налоги на них всё равно увеличивают автодвижение, которое становится менее рентабельным и требует вкладов. Обложение налогами окладов и заработков удорожает труд и расходы на безработицу. Слабое обложение табака, алкоголя, электротока и авто ведёт к уменьшению безопасности, несчастным случаям, порче здоровья и среды. Такая налоговая политика ведёт к растратам. Только политика доходов создаёт альтернативные структуры для политики расходов. В ФРГ и других западных странах идёт сверхпропорциональное обложение налогами зарплаты и окладов при освобождении от налогов предприятий. В США доля налогов с 1960 по 1985 гг. значительно уменьшилась. Между тем, в начале правления Рейгана 50 концернов из 275 крупнейших несмотря на высокую прибыль не платили налогов совсем, а «Боинг», «Доу кемикл», «Международная телефонная и телеграфная корпорация» и некоторые другие даже получали кредиты [317, с. 114−118].

Единственная польза от такой политики налогов в ФРГ это — санация некоторых домохозяйств. Субвенции в ФРГ в 1985 г. составили 121,5 млрд, марок, а 30% из них обладают льготами на налог. Очень значительна государственная помощь жилищному строительству, которая приносит доход строителям, но уже наполовину уменьшила дешёвое жильё. Много денег тратится на принадлежащие государству дороги и почту, что требует дополнительных расходов на регулировку движения, столкновения на дорогах и т. п. Помощь крестьянским хозяйствам на сельхозмашины, на агрохимию увеличивает сельскохозяйственное производство. Однако на мировом рынке это вызывает конкуренцию некредитуемым сельхозпредприятиям стран третьего мира [317, с. 118−120].

Несмотря на общественные проблемы на производящие отрасли в ФРГ в 80-х гг. уходило четвёртое по величине количество государственных расходов. Однако на модернизацию в 1982 г. ушло лишь 1,5% федеральных субсидий. Только около 6,3% пошло на исследования, развитие и защиту среды. Вместе с тем 36% ушло на содержание госаппарата. Государственные расходы идут на поддержку крупных предприятий, банков, на страхование в химическую промышленность, в электротехнику и другие отрасли, не требующие дополнительных расходов, на экологию и структурную политику. С 1970 по 1982 гг. непропорционально большую помощь в ФРГ получили строительный и энергетический секторы, автотранспорт, машиностроение и кораблестроение, химия, производство табака и алкоголя. За счёт налогоплательщиков застраиваются ландшафты, которые сокращают ещё и дороги. Расходуется много энергии и металла, больше курят и пьют и копят химические продукты. Всё это увеличивает расходы на среду и здоровье. Однако расходы на атомную и угольную энергетику значительно больше, чем на экономию энергии [317, с. 120−122].

Экономическая неспособность государства выражается в несоответствии стоимости и качества общественных благ. Политическая неспособность — в неспособности осуществлять решения, выполнение которых давно просрочено. Корни неспособности — в «индустриальной системе». Чиновники, принимающие решения, и контролёры подчинены госаппарату и его клиентуре, а политики оказываются козлами отпущения выбранного аппаратом пути развития, на который едва влияют. Через неверное руководство автопромом, например, государство помогает отраслям, отягощающим экологию. Покровительство производству с дымовыми трубами ведёт к безработице. Институциональные изменения не могут опираться просто на технические инновации, нужна мобильность институциональной системы. Однако инновации власти упираются в ряд препятствий. Если власть оказывается неинтеллектуальной, то получает дополнительные ресурсы и неблагодарную работу. Постепенно давление реальности на власть уменьшается, как и её признание. Однако её доля от распределения увеличивается, и её материальный успех мало связан с воплощением хороших идей и успехом в деятельности [317, с. 132, 158].

Проблемы инноваций связаны с «синдромом танка», водитель которого туп и слеп по отношению к окружающей среде. От его действий страдает не он, а среда. При синдроме танка не требуется интеллектуального поведения. Сами социальные структуры формируют непросвещённых монархов, нелиберальных генсеков и плохих высших менеджеров. В разных обществах — модификации иерархических организаций. Из-за их ригидности — все беды, в том числе и Чернобыль. С 70-х гг. у Великобритании синдром танка [317, с. 158−160].

Централизм затрудняет инновации. «Иерархический централизм» должен иметь противовесом децентрализацию и преодолеваться и сверху, и снизу. Чем длительнее процесс приспособления государства к новому, тем дороже обходятся дотации, а хозяин старой техники получает прибыль. При «институциональном склерозе» руководства Европейского сообщества проводится политика свободной конкуренции в агро-бизнесе, угледобыче, производстве стали, в атомной промышленности, в автопроме и химической промышленности, которые пользуются государственными деньгами. Евросклероз проявляется и при опоздании введения инноваций, которые уже проведены в других странах [317, с. 132, 161].

Кризис удаётся отсрочить лишь большими социальными затратами, но, когда кризис произойдёт, то, по мнению Йенике, он должен привести к развитию. При успешном использовании кризиса государством сдвиг в развитии всегда институализируется на более высокой ступени и, как правило, с более или менее радикальным изменением элиты. В конце-концов в результате кризиса возникает концепция социальных и институциальных инноваций. Хотя может случиться, что на поздних стадиях социально-экономического развития этот процесс может быть значительно нарушен. Судьба больших империй говорит о том, что их развал связан с неспособностью государства реагировать на изменения и проводить реформы склеротических структур власти и хозяйства. Инновации благоприятны для строительства власти, но строительство власти неблагоприятно для инноваций. Власть забирает в руки ресурсы, объявляя это присвоение необходимостью. Впоследствии её деятельность дегенерирует до простого их распределения. В результате всё сводится к получению дохода госаппаратом [317, с. 162−163].