Историко-этнопсихологические новации в междисциплинарных исследованиях

Историко-этно-психологические новации в междисциплинарных исследованиях

Размышления о природе исторического знания столь же стары, как и сама история. Люди всегда интересовались своим прошлым, задавались вопросом о важности этих знаний. История, как известно, это развивающийся массив социального опыта, передающийся от поколения к поколению, который каждый раз осмысливается заново — это диктует необходимость применения новых методов изучения самой истории.

Говоря о междисциплинарных подходах к изучению прошлого, Л. П. Репина подчеркивает, что «междисциплинарность представляет собой неотъемлемую характеристику современной исторической науки», а в фокусе современной историографии находится «человек и все более — человеческая индивидуальность. История рассматривается как наука о человеке, изменяющемся в социально-темпоральном пространстве прошлого и своими действиями изменяющем это пространство».

Соглашаясь с этим, добавим, что человек есть дитя природы, а сама природа, с одной стороны — одновременно является единой, «интернациональной», а с другой — не является таковой. Она имеет различную «географическую особенность», природно-климатическое своеобразие в разных регионах планеты. Но при том всегда существует взаимосвязь и взаимообусловленность всех регионов. Это единство природы в глобальном масштабе и многообразие форм ее проявления в локальных точках земли имеет социо-культурное и функциональное воздействие на социум и на каждого человека. В то же время, как считает философ В. Ф. Шаповалов, «человек — объединяющее начало, он способен объединить все многообразие живых существ и неживых образований. В нем, словно в фокусе, сходится все многообразие мира».

Сегодня многие ищут правду истории. Очевидная невозможность постижения абсолютной истины приводила порой одних исследователей (напр., американский ученый Фрэнсис Фукуяма) к предреканию конца истории, других (напр., немецкий философ Карл Ясперс) к утверждению, что история имеет глубокий смысл, но он недоступен человеческому познанию, к отказу от поисков истины, замене ее некими стереотипами, в результате чего «демифологизированная» история превратилась в своего рода иллюстрацию к догматической схеме. Это не означает, как верно заметила В. И. Уколова, что адекватное познание истории невозможно на путях ее материалистического понимания, но указывает на то, что само это понимание не должно быть линейным и однозначным, претендующим на исключительность.

Почти семидесятилетняя изоляция советской науки от мировой нанесла большой урон отечественной науке. Сейчас российские исследователи стремятся влиться в мировой научный корпус как органическая часть, усвоить совокупный международный опыт. Современные российские историки все чаще обращаются к опыту западной исторической науки, для которой характерно многообразие исторических школ, направлений, исследовательских методик.

В переломные эпохи происходит переоценка духовного наследия: смена научных парадигм, обновление культурных и этических ценностей, крушение прежних и становление новых идеалов, революционные перемены в образовании. Это мучительный, болезненный, длительный процесс. Он связан с разрушением привычных стереотипов мышления и поведения, с появлением множества альтернативных позиций, с внезапным возрождением давно забытых и отброшенных взглядов, реанимацией мистики, белой и черной магии и знахарства, появлением новоявленных мессий, обещающих своим последователям царство Божие на Земле и т. п.

Выйдя из кризиса, наука обычно обновляется, возникают новые дисциплины, специальности, методы, а то и другая картина мира (если научная революция охватывает ключевые области знания). На рубеже XX и XXI столетий историческая наука с особым интересом стала осмысливать жизнь человечества: материальные и духовные плоды труда, развития, творчества. Кроме того, существуют различные, часто диаметрально противоположные оценки одних и тех же событий, периодов истории. В связи с этим не теряет актуальности вопрос о возможностях научного познания истории, об исторических концепциях.

Одним из шансов обновления исторической науки французский ученый Люсьен Февр считал союз истории с психологией: «Сколько людей расстается с историей, жалуясь, что в ее морях, исследованных вдоль и поперек, больше нечего открыть. Советую им погрузиться во мрак Психологии, сцепившейся с Историей: они вновь обретут вкус к исследованиям».

Историческая психология, несмотря на то, что существует немало относящихся к ней исследований (в области социогенеза — В. Вундта, З. Фрейда, К. Юнга, Э. Фрома, Э. Дюркгейма, Л. Леви-Брюля и др.; в других областях — биологии, физиологии высшей нервной деятельности, этнологии, и в прочих дисциплинах), в определенном смысле является новой наукой, вернее комплексом связанных наук — очередным шагом к интердисциплинарной истории.

Основой науки о прошлом, согласно Л. Февру, должна стать историческая психология в широком значении слова, которая скорее соответствует истории ментальностей (но эти два понятия не являются синонимами). Слово «ментальность» (от франц. «mentalite») вошло в активный научный обиход и подразумевает не только направление человеческой мысли во времени и пространстве, но и стиль, манеру мышления, которая обусловливает социальное поведение человека.

Однако единого общепринятого определения понятия «ментальности» (менталитета) не существует. Во французском философском словаре записано: «Менталитет — это совокупность умственных установок, привычек мышления, фундаментальных верований индивида». В российской исторической науке первым попытался сформулировать это понятие А. Я. Гуревич, страстный пропагандист традиций школы «Анналов» в России: «Ментальность — это наличие у людей того или иного общества определенного общего умственного инструментария, психологической оснастки, которая дает им возможность по-своему воспринимать и осознавать мир и самих себя».

Как видно, французское определение делает упор на индивидуальность. В определении А. Я. Гуревича речь идет об общественном сознании. В силу этого, на наш взгляд, последнее определение в исторических работах является более предпочтительным, так как история имеет дело, прежде всего, с общественными системами. Ментальность, при всей кажущейся эфемерности категории, формирует социальное поведение общества, групп, индивидов.

История умеет учить, подбирая яркие и наглядные примеры, которые думающий индивид подвергает собственному критическому анализу. В этом плане уместно вспомнить мнение М. Блока и Л. Февра о том, что в определенном смысле историк сам «создает» свои источники. Памятники прошлого (письменные, этнографические и т. д.) сами по себе немы и не несут информации. Они становятся источниками лишь тогда, когда включены ученым в сферу его анализа, поскольку именно он задает им соответствующие вопросы, поскольку историк сумел разработать принципы их анализа.

Суть этого принципа характеризуется тем, что современность не должна «подмять под себя» историю. Французские ученые подчеркивали, что историк, вопрошающий людей прошлого, не должен навязывать им ответы — он внимательно прислушивается к их голосу и пытается реконструировать их социальный и духовный мир. Изучение истории есть не что иное, как диалог современности с прошлым, диалог, в котором историк обращается к создателю изучаемого им памятника, будь то хроника, поэма, юридический документ, орудие труда, или конфигурация пахотного поля. Для того, чтобы понять смысл содержащегося в историческом источнике высказывания, то есть правильно расшифровать «послание» его автора, нужно исходить не из идеи, будто люди всегда, на всем протяжении истории, мыслили и чувствовали одинаково, так же как чувствуем и мыслим мы сами, — наоборот, несравненно более продуктивной является гипотеза о том, что в историческом источнике запечатлено Иное сознание, что перед нами Другой человек, другие люди, со своим мышлением, своими критериями духовных ценностей, своими традициями и т. д.

Подобный подход требует от исследователя XXI века чуткого и осторожного, а не «механического» и популистского обращения к вековым традициям изучаемых народов. Н. С. Говоров и Т. Г. Поташевская отмечают, что соединение исторических и психологических наук дает не одну, не две, а, как минимум, три самостоятельных, но взаимосвязанных науки: психологическая история, история психологии и история возникновения и развития психики человека — сознания, области, остающейся почти совершенно не исследованной и самой необходимой для понимания всех социальных явлений, в том числе и для достижения понимания самых глубинных гносеологических причин кризисных процессов развития общества, в котором мы существуем в настоящее время.

Известен парадокс, сформулированный еще Гегелем: «Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее». Красивый парадокс, но не совсем верный. Люди осмысливают прошлое, чтобы не ошибиться в настоящем и выбрать наилучший из альтернативных путей в будущее. Другое дело, что уровень познания, интересы и цели различных людей и социальных групп не только не одинаковы, но подчас и диаметрально противоположны; поэтому реальный исторический путь складывается как некая равнодействующая разнонаправленных устремлений. К тому же путь этот извилист, зигзагообразен. Внутренние пружины долгосрочных колебаний (сменяющих друг друга фаз кризисов и подъемов) обычно скрыты от глаз не только рядового обывателя, но и специалиста — историка. Тем не менее, исследования исторических закономерностей пробивают себе дорогу, а историческая психология позволяет осмыслить природу человека и человеческого общества в целом.

Изучение возникновения и развития общественного сознания может осуществляться с двух противоположных сторон: от современного уровня его развитости к его возникновению, и от момента его возникновения к современному уровню его развитости. «В первом направлении — от оптимума изученности психики человека и его сознания в обратном ретроспективном направлении к его возникновению. В противоположном направлении, в логике реальной направленности его развития — методом модельной реконструкции переходных в развитии психики и сознания точек бифуркаций, исследований, основанных на данных онтогенеза, археологии, этнологии, физиологии и других антропологических наук».

Другим перспективным направлением является политическая психология, которая сегодня активно развивается в Санкт-Петербургском госуниверситете — школа А. И. Юрьева, по определению которого «научность политической психологии базируется на том, что Настоящее определяется не Прошлым, как ошибочно думает большинство людей, а Будущим. Стратегическое прогнозирование предвосхитит ближайшие реформы и объяснит уже происходящие изменения. Преодолеть непонимание фантастичности и научности политической психологии крайне важно, чтобы избежать новых катастрофических крушений, таких, которые претерпел СССР, терпит нынешняя Россия». Методы политической психологии позволяют изучать психологические аспекты политических отношений и видов политической деятельности, психологические компоненты политической жизни общества и государства. Обычно выделяют 4 основных круга проблем политической психологии: «политического лидера; небольших по численности групп людей; больших групп и социальных слоев; масс и массовых настроений».

Методы политической психологии позволяют, к примеру, по-новому оценить и изучить «взрыв этничности» конца XX — начала XXI века, когда «любой человек является носителем той или иной этнической идентичности, которая способствует удовлетворению потребности в психологической определенности и устойчивости, а актуализация этничности, выливающаяся в политическую активность, является защитной реакцией психики на унифицированность и нестабильность окружающей среды». Особую актуальность изучение этнопсихологических проблем приобретает в таких многонациональных, многоконфессиональных и поликультурных регионах как Северный Кавказ и Дагестан, на территории которого, согласно последней переписи 2002 г. проживают представители 121 народности. история наука психика междисциплинарность Обратившись к конфессиональным проблемам мы заметим, что в изучении и познании проблем, связанных с религией наблюдаются две крайности. Одна из них состоит в том, что эту форму сознания стремятся рационализировать, вывести за пределы мироощущения набожного человека, к некоторой философской системе. Второй крайностью является отрицание роли мышления и сознания в религиозном отношении к миру. Как справедливо заметил М. Д. Шевченко: «…в религии психология может с трудом развиваться как наука в качестве самостоятельной области знания, как учение о внутреннем мире субъекта». В значительной мере это объясняется тем, что содержание психических процессов у верующих не является чем-то самопроизвольным, сугубо индивидуальным переживанием внешних воздействий. Религиозность современного верующего отличается от набожности человека, удаленного от нас на тысячи и даже сотни лет. Тем не менее, историкам-религиоведам следует обратиться к смежной науке — психологии, немало сделавшей в области постижения истории внутреннего мира человека.

Таким образом, можем констатировать, что проблема междисциплинарных и т. п. связей не только активно обсуждается в научных кругах, но и находит новые векторы развитии в новых научных направлениях. Так, например, представители ряда наук, изучающих общество и человека, стали тяготеть к «историзации»: неоэволюционизм в этнографии (Л. Уайт, Дж. Стюард и др.), историческая психология (И. Мейерсон и др.). Причем движение от общественных наук к истории дополняется встречным потоком — от истории к общественным наукам. Изменения, происшедшие в исторической науке за последние 20−25 лет, весьма значительны.

И.С. Кон отмечает, что история обрела новые объекты исследования — то, что раньше затрагивалось мимоходом или не освещалось вовсе, теперь стало предметом специальных исследований. Таковы, например, история науки; история быта и экологической среды (включая жилище, питание, одежду); история семьи и детства; история жизненных стилей и ценностных систем; история душевных заболеваний и т. д. Современного историка интересует не только и не столько взаимосвязь событий, сколько эволюция определенных социально-экономических или психических структур, процессов и отношений.

Возвращаясь к исторической психологии, следует отметить, что ее развитие идет сложным путем. Ее конструирование в автономную дисциплину тормозится серьезными расхождениями, касающимися не только соотношения истории и психологии, но и самих теоретических основ обеих этих дисциплин. В ФРГ «исторической психологией» называют исследования, продолжающие романтическую традицию «истории духа» и имеющие мало общего с современной экспериментальной психологией.

Характеризуя зарубежную историографию XX в., И. С. Кон, Л. И. Анцыферова, О. М. Тутунджян, И. Д. Рожанский, И. И. Розовская отмечают, что во Франции, где исторической психологии уделяется особенно много внимания, она строится на началах рационализма. Прежде всего — это материалистическая традиция в психологии, которая наиболее значительные достижения имеет в изучении античной истории. Это и традиция французской социологической школы, развиваемая историками школы «Анналов» (уже упоминавшийся Л. Февр, Робер Мандру и др.), изучающими преимущественно образ мышления средневекового человека и человека начала нового времени. Это и исследования, теоретической основой которых является структурная лингвистика (Мишель Фуко).

Историко-психологические исследования получили в США название «психоистории». Сторонники этого направления, развивающегося в основном в русле неофрейдизма, с 1973 г. группировались вокруг междисциплинарного журнала «History of Childhood Quarterly». Большим влиянием пользуются здесь идеи известного детского психоаналитика Эрика Эриксона, автора одной из наиболее разработанных теорий психологического развития личности, основанной не только на клинических данных, но и на изучении исторических биографий. Он является автором работ о молодом Лютере и о Ганди.

В Нью-Йорке находится Институт психоистории, имеющий 17 отделений в различных странах. Директором его является Ллойд де Моз (Демоз), президент Международной психоисторической ассоциации. Свою «психогенную теорию истории» Ллойд Демоз излагает в недавно изданной на русском языке книге «Психоистория». Автор пишет: «Вкратце её можно охарактеризовать как теорию, гласящую, что история включает проигрывание взрослыми групповых фантазий, основанных на мотивации, которая в исходном виде является результатом эволюции детства». Психоистория есть наука об исторической мотивации — не больше, не меньше. Вместо влияния общественных событий на частную жизнь автор показывает, как частные фантазии проигрываются на публичной сцене. Вместо деятельности главным образом взрослых мужчин он пытается доказать, что «история определяется прежде всего в семьях женщинами и детьми в не меньшей степени, чем мужчинами, и лишь потом отражается в публичной деятельности взрослых. В предисловии к своей книге Л. Демоз пишет: «Вместо нескольких лидеров, удерживающих власть над массами индивидов, вы обнаружите, что сами группы дают лидерам поручения, так что «власть» становится главным образом проблемой группового мазохизма, а не силы. Вы обнаружите, что войны являются на самом деле не ужасными «ошибками», а желаниями» и т. д. и т. п.

Профессиональный историк Фрэнк Мэнюэл скептически относится к вульгарному психологизму, каковы бы ни были его теоретические истоки. Тем не менее, он явно отдает предпочтение американской «психоистории», ориентированной на психоанализ, считая, что отрицательное отношение к нему «русских», т. е. российских ученых обусловлено только идеологическими соображениями. Заметим, что в действительности вопрос значительно сложнее.

По определению Л. П. Репиной «традиционные» историки занимались в первую очередь определенным хронологическим периодом и страной, были связаны рамками места и времени, но в последние два десятилетия они все чаще стали обращаться к изучению не только и не столько взаимосвязи событий, сколько к эволюции определенных социально-экономических, психологических структур, процессов и отношений. Возникли новые разделы истории, которые более теоретичны и гораздо теснее связаны со смежными науками. «Наконец, — отмечает И. С. Кон, — историческая наука существенно обогатила свои методы: тут и строгий количественный анализ, и структурные методы, и семиотика, и ряд других подходов. … Расширение и углубление междисциплинарных связей является, вероятно, одной из главных задач современного обществоведения в целом. … Причем, если раньше акцент делался в основном на размежевании границ отдельных дисциплин, то сейчас больше внимания уделяется проблеме их сотрудничества и взаимопроникновения. Происходит интенсивный обмен идеями и методами».

В свое время К. Маркс писал: «История не делает ничего, она „не обладает никаким необъятным богатством“, она „не сражается ни в каких битвах“! Не „история“, а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. „История“ не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека». Маркс учил различать структуру и результаты совокупной деятельности людей, индивидуальные мотивы и поступки каждого человека в отдельности.

Кризис постсоветского общества подтвердил, что отношения между различными этническими группами — одна из самых уязвимых сфер человеческих отношений. В эту плоскость проецируются экономические, социальные и политические проблемы, которые нередко оборачиваются этнофобиями, межэтническими конфронтациями и политическим противостоянием. Межэтнические отношения стали значимой и порой неблагополучной частью социальной реальности, и мы расплачиваемся сегодня за прошлые и настоящие ошибки Центра и местных органов власти в этнонациональной политике ростом числа вынужденных мигрантов, войнами, этническим насилием и нетерпимостью.

Назрела необходимость перехода от методологии анализа межэтнических отношений, фокусирующейся на конфликтах, к методологии, фокусирующейся на изучении межэтнической напряженности. Категория межэтнической напряженности охватывает широкий спектр этносоциальных и этнопсихологических ситуаций в Российской Федерации, среди них конфликт — лишь одна из ситуаций, для которой характерно «противоречие в целях и ценностях между сторонами, стремление сторон контролировать друг друга, антагонистические чувства сторон по отношению друг к другу». Для всестороннего учета и анализа перечисленных факторов необходимо обратиться к изучению проблем национальной (этнической) идентичности.

Практика свидетельствует, что актуализация исторической памяти для поисков идентичности и для ориентации в современных общественных реалиях зависит от исторически сложившегося на Северном Кавказе состояния цивилизационного разлома, свидетельством которого явились конфессиональные различия, сохранившиеся и после вхождения края в состав России.

Ю.В. Арутюнян справедливо отмечает: «Материалы этносоциологических исследований говорят, что у нас идет процесс не только внутриэтнической, но и межэтнической идентификации, в конечном счете, — интеграции. Но осмысливать эти процессы, конечно, каждый раз надо с учетом места и времени, в границах не только цивилизации, но даже формально сходных и, более того, общих этнических локальных образований». Необходимость обращения к проблеме идентичности вызвана тем, что национальная идентичность есть общеразделяемое представление граждан о своей стране, ее народе и чувство принадлежности к ним. Она не менее, а даже более важна для государства, чем охраняемые границы, конституция, армия и другие институты. Государства создаются людьми и существуют потому, что каждое новое поколение граждан разделяет общее представление о государстве и признает его.

Этническую идентичность можно рассматривать как важнейшую основу внутригруппового и межгруппового взаимодействия и призму, через которую преломляется окружающий мир. Один из ведущих социально-культурных антропологов Германии профессор Гюнтер Шлее считает, что «Этничность является формой коллективной идентичности и, таким образом, принадлежит к тому же классу феноменов, что и религиозная аффилиация, линидж, клановое или классовое членство. Она представляет собой осознание принадлежности к этнической группе и веру, что другие также принадлежат к иным подобным группам».

Чрезмерно возрастающая этничность связана с усилением этнической нетерпимости, являющейся одним из проявлений конфронтационности. Важнейшим фактором гиперэтничности является также желание отделиться от других. Важнейшим индикатором этнической границы в этом случае выступают: уровень этнической толерантности, трансформации этнической идентичности, величина психокультурной дистанции, оценка общих семантических зон межкультурного понимания, интенсивность гиперэтнических и ксенофобских реакций.

Сплав эмоций и моральных норм, по мнению П. Стерна, именно тот психологический фактор, который заставляет людей идти на жертвы во имя своего народа даже в ущерб личным интересам. Негативные образы, глубинные страхи, взаимное недоверие, чувство неудовлетворенности, порожденное фрустрацией этнических потребностей, оскорбленное достоинство — это тот эмоциональный раствор, который скрепляет этнические границы, складываемые из «социальных», «культурных», «политических» кирпичей.

Многие исследователи, ограничиваясь проблемой межличностного восприятия, не учитывая влияния социально-психологических факторов, понимания внешних и внутренних факторов как строго альтернативных, обусловили рассмотрение этнических стереотипов на основе ассиметрии в объяснении поведения представителей различных этнических групп, в конечном итоге сводя межэтническую атрибуцию к этноцентристской, основанной на изначальном позитивно-ценностном значении своей этнической общности и негативном отношении к иноэтническим группам. Таким «горячим головам» следует помнить, что этнические стереотипы далеко не всегда несут в себе негативное отношение к членам иноэтнических групп, хотя они, как правило, возникают на основе субъективного восприятия представителей данной общности. Лежащий в основе восприятия субъективизм основан на феномене противопоставления.

1. Радугин А. А. Педагогика. М.; Центр, 2001 — 293 с.

2. Реан А. А., Розум С. И., Бордовская Н. В. Психология и педагогика. СПб.: ПИТЕР, 2002 — 432 с.

3. Фролов С. С. Социология. М.: ТК Велби, 2004 — 300 с.

4. Эльдаров М. Роль краеведения в учебно-воспитательном процессе в школе. Махачкала: Дагучпедгиз, 1989. — 112 с.