Ислам: религия и общество

Итак, перед нами мир ислама. Что являла собой традиционная исламская структура и какое воздействие на нее, на ее способности и потенции к трансформации оказал мусульманский религиозно-цивилизационный фундамент? Как сказалось это на судьбах соответствующих стран в период колониализма?

Об условиях и обстоятельствах, сопутствовавших возникновению и распространению ислама среди арабов, а затем и во всей Передней и Средней Азии, а также на североафриканских территориях (Арабский халифат и его северная периферия), уже шла речь. Специально упоминалось о некоторых генеральных принципах ислама как весьма необычной религии с ее нетерпимостью к иноверцам, фанатизмом и фатализмом, социальной политикой и формами земельных владений и налогообложения, слитностью религии и политической власти и др. Говорилось вскользь и о специфике шиитского ислама. Теперь в центре внимания будет рассмотрение более глубинных признаков и характеристик ислама, которые во многом определяли на протяжении веков (и продолжают делать это в наши дни) не только верования и мировоззрение мусульманского населения, но также, что существеннее, образ и принципы жизни, систему ценностей и социальнонравственные установки мусульман. Другими словами, речь пойдет обо всем том, что можно было бы назвать исламским образом жизни и соответствующим ему менталитетом.

Так что же такое ислам? Сформировавшись сравнительно поздно, и при весьма необычных обстоятельствах, доктринально эта монотеистическая религия восходит к иудаизму и христианству, к библейским идеям, образам и легендам. Обогатившись за счет влияния иранского зороастризма, а также впитав в себя многое из древних традиций и культурных достижений всех древневосточных цивилизаций и грекоантичного мира эпохи эллинизма, ислам оказался в определенном смысле весьма богатым в духовно-идейном плане наследником многих цивилизаций. Но выгодно и умело, с пользой для себя, распорядиться этим богатым наследием ему в немалой степени помешал реальный уровень развития того народа, который волею судеб оказался творцом и основным носителем новой религии, т. е. арабов. Едва вышедшие за пределы первобытности арабы (речь идет об их передовых племенных общностях; более отсталые бедуинские кочевые племена остаются на полупервобытном уровне и в наши дни) не были в состоянии активно освоить весь высокоинтеллектуальный потенциал религиозно-доктринального наследия. Того наследия, которое не столько досталось им от основавшего новую религию пророка Мухаммеда, сколько было заимствовано у покоренных арабами народов, в большинстве своем достигших много более высокого уровня развития. Впрочем, сами арабы не очень-то в этом и нуждались. Хорошо известно, что та небольшая их часть, которая была причастна к грамоте и получала образование, часто тоже была вынуждена, не вдаваясь в глубины интеллектуальных поисков, ориентироваться главным образом на жесткую религиозную догму ислама, на сформулированные им принципы жизни.

Здесь следует оговориться. Арабская культура, прославленная именами аль-Газали, Аверроэса, Авиценны и многих других, немало внесла в сокровищницу мировой цивилизации. Но все это слабо отразилось на жизненном стандарте и интеллектуальном потенциале мусульман, многими веками воспитывавшихся в русле официально признанного арабо-исламского знания. Слабо потому, что в основе этого стандартизованного исламского знания лежали не вершины арабской средневековой мысли, а священная книга мусульман Коран, хадисы устного предания Сунны и заповеди исламского права, шариата. Именно Коран, Сунна и шариат веками формировали сознание, поведение, образ жизни, систему ценностей, генеральные установки среднего мусульманина, полноправного члена великой исламской общности-уммы (дар-улъ-ислам, т. е. мир ислама). Речь поэтому идет именно об исламе как религии, которая оказала огромное воздействие на общество и во многом изменила облик тех стран, где ислам оказался господствующим, особенно в пределах Ближнего и Среднего Востока, североафриканского Средиземноморья.

Религиозные догматы ислама до примитивности просты и весьма жестко фиксированы. Генеральная установка здесь на покорность человека воле Аллаха, его посредника-пророка и замещающих пророка лиц, от халифа либо имама до обладателей власти на местах. Полное повиновение власть имущему объясняется сакрально авторизованным принципом божественного источника высшей власти («нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его») при упоминавшемся уже полном слиянии политической администрации с религией. Играл свою роль и сознательно культивируемый фатализм («на все воля Аллаха») с приниженностью личности, этой жалкой песчинки по сравнению со всемогущим Аллахом.

Приниженность конформной личности, всецело преданной воле Аллаха, фатализм и покорность судьбе — вот источники религиозного фанатизма, коим отличались, да и по сей день отличаются многие преданные вере воины ислама (федаи, фидаи, федаины). Именно приниженность и покорность лежат в основе того самого поголовного рабства как принципа социальной структуры, о котором писали в свое время Гегель и Маркс.

Ислам подчеркнуто эгалитарен. Перед Аллахом все равны. Это во многом объясняет тот факт, что исламская цивилизация не знакома с наследственной аристократической знатью, если не иметь в виду потомков пророка. Да и вообще причастность к истинной вере, к всеобщейумме единоверцев неизмеримо важнее деления общества на социальные слои, расы, народы, племена и языковые группы. Поэтому классическая арабо-исламская и вообще мусульманская традиция практически не признает социальную замкнутость сословий, наследственное социальное неравенство. Напротив, религиозно освящен и практически всегда реализовывался принцип социальной мобильности. Сила, способности, случай открывают двери наверх перед каждым, достойным того. Раб мог стать эмиром и султаном, бедняк-крестьянин уважаемым знатоком ислама, высокопоставленным улемом, а солдат военачальником. Речь не о равенстве статуса и тем более прав. В обществе поголовного рабства все наоборот, низший бесправен перед вышестоящим и легко может стать жертвой его произвола. Речь о равенстве возможностей, жребия, реализации чего никогда не мешали ни покорность, ни фатализм мусульманина. Честолюбивый и энергичный в своих стремлениях и претензиях всегда опирался на то и на другое, причем именно покорность его воле Аллаха и позволяла реализовать уготованную ему судьбу.

Но существенно, что генеральная установка и реальные общественно значимые и престижные целеустремления мусульманина всегда ограничивались только продвижением его вверх по лестнице власти или религиозного знания. Других престижных путей обычно не было. Разве что люди науки и искусства, выдающиеся таланты, привлекались ко двору правителя и украшали его своим присутствием, но и то под строгим надзором. Важно, что хотя в мире ислама всегда существовали богатые купцы, практически условия для активной частнопредпринимательной деятельности были крайне неблагоприятны. Отсутствие надежных правовых гарантий индивида-предпринимателя и, главное, полный произвол власти, ревниво следившей за богатеющим торговцем, существенно ограничивали возможности частного лица, не облеченного властью (впрочем, подчас не помогала и причастность к власти, так как более крупные акулы без стеснения заглатывали тех, кто поменьше).

По сути, все упомянутые препоны оскопляли частную собственность богатых людей, не давая им возможности обращать свои доходы в капитал, приносящий гарантированные проценты, а без этого возникновение буржуазии, о чем уже не раз шла речь, было невозможно.

Поголовное рабство и бесправие — оборотная сторона исламского эгалитаризма. Все равны и все одинаково бесправны. Право у тех, кто обладает силой, а захвативший власть вместе с нею приобретает и сакральный авторитет. Исключение, и весьма существенное, являют собой шииты, признающие законной высшей властью лишь правление прямых потомков Мухаммеда, святых имамов или их родственников по боковым линиям (алиды, фатимиды, сеиды, шерифы), а наивысшей властью — скрытого имама, Махди. Слабая социальная защищенность индивида и даже целой корпорации (семьи, общины, клана, цеха и т. п.) в мусульманских обществах лишь усиливала мощь власти. Неудивительно, что мусульманские государства обычно были весьма могущественными. Несложная их внутренняя административная структура отличалась простотой и стройностью. Эффективность центральной власти, которая опиралась на привычную структуру власти-собственности, господство жесткого, хотя и малочисленного аппарата власти и взимание в казну ренты-налога с последующей ее централизованной редистрибуцией подкреплялись, как не раз уже упоминалось, сакральностью правящих верхов и покорностью подданных.

Временами крупные исламские государства распадались, уступая место более мелким, но эффекта феодальной раздробленности мир ислама не знал, что вполне соответствует особенностям исламского социума. Характерно, что приходившие на смену крупным мелкие исламские государства, например султанаты и эмираты распавшегося халифата, тоже были строго централизованными государствами, хотя и меньшего масштаба. Правда, в зависимых полуавтономных странах (например, магрибинских, подчиненных Османской империи) ситуация усложнялась за счет того, что правители этих стран, обладая немалой автономией и реальной властью, были несколько скованы в своих действиях. Но при этом все опятьтаки решалось, если исключить давление колониальных держав, силой. Как свидетельствуют годы правления Мухаммеда Али Египетского, дело обстояло именно так.

Можно сформулировать некую закономерность, смысл которой сводился бы к тому, что исламская система власти в принципе благоприятствует существованию сильного централизованного государства.

Ислам нетерпим. Нетерпимость его проявляется не в том, что правоверные стремятся обратить в ислам всех неверных под угрозой их уничтожения. И не в том, что правоверные всегда готовы начать священную войну, джихад, против неверных. То и другое не раз случалось в истории, но суть не в этом. Суть в том, что правоверные всегда отчетливо ощущают свое превосходство над неверными, ибо это превосходство с самого возникновения ислама фиксировалось на государственном уровне (мусульманин платил более легкие налоги и был освобожден от подушной подати, джизии). Она в том, что выше всего ценится принадлежность человека к умме, что неверный всегда рассматривается в мусульманском государстве как не вполне равноправный, причем это особенно заметно на примере тех судебных казусов, когда перед мусульманским судьей-кади предстают в качестве тяжущихся сторон мусульманин и неверный.

Впитанное веками и опирающееся на всю толщу религиознокультурной традиции такого рода высокомерное чувство превосходства и нетерпимости к неверным — одна из важнейших и наиболее значимых характерных черт ислама.

Это чувство совершенства образа жизни в сочетании с всеобщностью и всесторонностью ислама, опутавшего общество наподобие густой паутины, всегда было залогом крайнего консерватизма и конформизма мусульман, чуть ли не ежечасно (вспомним об обязательной ежедневной пятикратной молитве!) призванных подтверждать свое религиозное рвение. Естественно, что все это не могло не отразиться не только на нормах поведения и ценностных ориентациях всех тех, кто с гордостью всегда причислял себя к умме, но и в конечном счете на психике людей, точнее, на их социопсихологии.

Ощущая себя членом наиболее совершенно организованного социума, подданным исламского государства, во главе которого стоит сакрализованный правитель, мусульманин был не только надежным слугой Аллаха и ревностным правоверным, но и той силой, на которую Аллах и считавшийся посредником между ним и всеми остальными правитель всегда могут положиться. Отсюда — неслыханная внутренняя прочность и сила ислама и мусульманских государств. Если не считать Ирана, то во всем остальном исламском мире массовые движения обычно никогда не были прямо направлены против власти, власть имущих. Они, как правило, принимали характер сектантских движений. Это и понятно. Восставшие выступали не против ислама и исламского правителя, но за то понимание ислама, которое представлялось им наиболее верным и за которое они готовы были поэтому сражаться со всем присущим воинам ислама фанатизмом. Авторитет же сакрализованной власти как принцип оставался при этом незыблем, что, помимо прочего, было гарантом внутренней силы исламских государств, залогом их внутренней прочности.

Особый случай — шиитский Иран. Сакральность правителя здесь была минимальной именно в силу того, что, не будучи потомком пророка, этот правитель по строгой норме доктрины шиитов вообще не имел права возглавлять правоверных, быть их религиозным вождем. Соответственно в Иране сформировалась несколько иная структура власти. Духовно-религиозный авторитет, представляемый группой наиболее уважаемых шиитских богословов-улемов (высший их разряд — аятоллы), обычно нарочито противопоставлялся светской власти. Такое противопоставление вело к тому, что шиитское духовенство не только часто выступало в качестве оппозиции, но и нередко возглавляло те самые народные выступления, обилием которых Иран резко выделялся среди других исламских стран. Это существенно ослабляло силу и эффективность администрации иранских шахов, делало шахский Иран — по сравнению, скажем, с султанской Турцией — более легкой добычей колониальных держав. Однако подобная ситуация ни в коей мере не ослабляла внутреннюю структуру страны, которая цементировалась шиитским исламом не менее прочно, чем в других мусульманских государствах, а в некоторых отношениях, видимо, и более крепко. Во всяком случае фанатизм воинов ислама у шиитов всегда отличался наиболее крайними формами, что хорошо видно на примере секты исмаилитов.

И еще одно, что необходимо иметь в виду, коль скоро заходит речь о мире ислама, о вселенской умме и ее ревностных представителях. Мусульманин, строго воспитанный в жестком русле немногих, но обязательных правил и принципов жизни, редко сетует на свою долю. Не то чтобы он всегда был доволен состоянием своих дел или вообще равнодушен к хорошо сознаваемой им социальной справедливости. Напротив, то и другое заботило его, и нередко было причиной массовых движений, чаще всего под религиозно-сектантскими лозунгами, за выправление нарушенной привычной нормы жизни. Но, если норма соблюдается, он спокоен. В неторопливом ритме делает свое привычное дело и редко стремится к чему-то большему и уж подавно — к новому и неизведанному, чуждому привычной норме и грозящему ее разрушить. Конечно, крестьянин консервативен везде, особенно на Востоке. Однако в исламских обществах он консервативен вдвойне, ибо на консерватизм земледельца здесь накладывается жесткая норма ислама с характерной для него предельной нетерпимостью к отклонениям.

Консерватизм и конформизм ислама, фатализм и фанатизм его ревнителей, равно как и сакрализованный статус правителей и сила возглавляемого ими аппарата власти, внутренняя мощь и огромная сопротивляемость социума, мусульманской уммы, — все это реально действующие факторы, с которыми нельзя не считаться при анализе процесса трансформации исламских обществ в период колониализма.