Очерк III СПОСОБНОСТИ РЕПРОДУКТИВНЫЕ И ТВОРЧЕСКИЕ

Важно, в конце концов, одно — что достигнуто человеком на главном направлении. И совершенно не обязательно быть «многоборцем» в творческой деятельности. Можно быть, а можно и не быть; это сугубо индивидуально. Разве нельзя быть разносторонне одаренным человеком, многое знать, жить интенсивной внутренней жизнью, выявляя себя предметно в чем-то одном? Просто потому, хотя бы, что это одно-единственное требует максимальной отдачи?

Нелишне заметить в связи с этим, что требования к профессионалам и профессионализму вообще — будь то наука, искусство, какие-то иные сферы деятельности — ныне неуклонно возрастают. Процесс дифференциации в творческих специальностях становится все тоньше, техника дела — все более изощренной; достижение новых высот дается все труднее, признание завоевывается во все более ожесточенной конкурентной борьбе. Как правило, главное занятие поглощает сегодняшнего человека целиком и полностью.

Не случайно, заметим, гении-универсалы озаряют своим сиянием в основном минувшие столетия. Если в эпоху Ренессанса множественность творческих самовыявлений была скорее правилом, нежели исключением, то сегодня, пожалуй, наоборот. Если Альбрехт Дюрер мог рисовать картины, создавать скульптуры и помимо этого заниматься всерьез проблемами фортификации, то ныне, при всей его гениальности, вряд ли бы ему это удалось — слишком далеко вперед ушла та же фортификационная наука. Если Леонардо да Винчи прославился не только как великий художник, но и как выдающийся математик, инженер-механик и физик, то в XXI в. он, видимо, должен был бы пожертвовать чем-то одним ради другого. Вынужден был бы сделать выбор, и достаточно рано. Специальности в наши дни меняют, но вот сочетают, совмещают их (тем более специальности, далекие друг от друга) достаточно редко.

Конечно, и в новейшие времена встречались и встречаются люди, поражающие блистательной разносторонностью талантов. Можно вспомнить, скажем, о Чарльзе Сноу: видный физик, он одновременно — автор широко известных романов. Или о профессоре математики Чарльзе Доджсоне, написавшим под псевдонимом Льюис Кэрролл обаятельную книгу «Алиса в стране чудес». Или о знаменитом физиологе и невропатологе Владимире Михайловиче Бехтереве, увлекавшимся поэзией и писавшем в свободное время неплохие стихи. Можно вспомнить о талантливых литературных новеллах Софьи Ковалевской, о Михаиле Моисеевиче Ботвиннике — замечательном шахматисте и крупном ученом, о Владимире Владимировиче Набокове — писателе и энтомологе, об Альберте Швейцере, о Николае Константиновиче Рерихе.

И все же это примеры исключительные, не типичные для наших дней. Да и с титанами эпохи Возрождения аналогии тут, откровенно говоря, несколько условны.

Сегодня, пожалуй, больше оснований утверждать, что способность демонстрировать более или менее равноценные результаты в одном, в другом, в третьем, в четвертом, свидетельствуют, скорее, о некоторой усредпеппости природных данных, нежели о чем-то противоположном. Сегодня чаще приходится слышать, что талант — это усиленное, гипертрофированное развитие в человеке одних качеств (способностей, умений, навыков) за счет других. И прежде всего в профессиях, требующих постоянных, каждодневных, многочасовых технических упражнений для поддержания высокой творческой формы, как, например, у музыкантов-исполнителей, артистов балета, драматических актеров.

Кстати, прямое отношение к вопросу о разносторонности творческих занятий и увлечений имеет и такой фактор, как возраст. В молодости человека, тем более человека по-настоящему одаренного, обычно хватает на многое. Потом постепенно приходит пора самоограничений. Так, истории мировой музыкальной культуры известны имена некоторых композиторов, занимавшихся в юности концертно-исполнительской деятельностью и вынужденных впоследствии расстаться с ней, например, Франц Лист и Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Подробнее об этом дальше.

* * *.

Способности делят в самых общих чертах на репродуктивные и творческие. В первом случае, как показывает сама терминология, имеется в виду способность копировать, подражать, следовать заданным образцам.

Подражание — как способ мышления и практических действий — в музыкальном исполнительстве встречается сплошь и рядом. По такому пути идет большинство учащихся музыкальных школ и училищ, что, в общем, вполне естественно и оправдано, поскольку подражание, если объектом его становятся достойные образы, — одна из важнейших составляющих обучения. Тем же путем продолжают идти многие студенты консерваторий и других высших музыкальных учебных заведений, что уже несколько менее оправдано, учитывая различия (возрастные и прочие) между школьником и студентом. К сожалению, не отступают фактически от этого пути — по привычке ли, в силу ли недостаточной природной одаренности, а то и просто вследствие духовной лености, — и некоторые профессиональные музыканты-исполнители. Что уже решительно ничем не оправдано, ибо кому, спрашивается, нужны концертирующие артисты, которые вроде бы ни на кого конкретно не похожи и в то же время напоминающие кого угодно? Артисты, чьи трактовки как пустое яйцо — кроме скорлупы, ничего в них больше нет.

Творческие способности — как явствует опять-таки из их названия — это способности, позволяющие человеку созидать что-то новое, самобытное, оригинальное. Ново только то, что талантливо; что талантливо, то и ново, говорил Антон Павлович Чехов. Эти слова могут быть отнесены, понятно, к различным видам и жанрам искусства. Музыкальное исполнительство — не исключение.

Следует отметить, что при всем очевидном различии между творческими способностями и репродуктивными, резкую разграничительную черту между ними провести нельзя. Уже потому, что нередки случаи, когда, начав с подражания, с копии, музыкант постепенно и малозаметно на первый взгляд выходит на новые рубежи, начинает творить по-своему и без оглядки на других. Тем более если ему дан от природы достаточно весомый творческий потенциал, который — в силу тех или иных причин — раскрывается не сразу, не с первых шагов. В процессе становления и развития такой музыкант естественно и плавно переходит с одного уровня способностей на другой, с репродуктивного — на творческий.

Бывает, впрочем, и наоборот. Немало случаев, когда движение совершается в прямо противоположном направлении. Но об этом уже говорилось.

* * *.

Разговор о творческих способностях напрямую подводит к комплексу вопросов, связанных с понятием «талант».

Талант в искусстве — это дар рождать, генерировать художественные идеи, яркие, глубокие, нестандартные. Именно это свойство отличает человека талантливого от просто способного, который такого уровня обычно не достигает.

Интереснейшие интерпретаторские идеи выдвигали в музыкально-исполнительском искусстве XX столетия В. Фуртвенглер и О. Клемперер, А. Тосканини и Г. Караян, Е. Мравинский и Г. Рождественский. А. Шнабель и А. Корто, В. Софроницкий и М. Юдина, Д. Ойстрах и Л. Коган, П. Казальс и М. Ростропович, В. Горовиц и Артур Рубинштейн, Э. Гилельс и С. Рихтер, Г. Соколов и В. Ашкенази, а также многие другие мастера. По творческому «калибру» некоторые из этих выдающихся дарований заслуживают самых громких эпитетов и определений.

Казалось бы, какие особые новации могут иметь место в области музыкального исполнительства? Ведь здесь, в отличие от других видов искусства, все как бы уже заранее задано музыканту. Есть авторский замысел, воплощенный в тексте произведения, и не считаться с ним нельзя. Есть категория художественного стиля — тоже нечто вполне определенное и конкретное. Есть нотные знаки, менять которые ни один уважающий себя исполнитель не станет.

Однако даже в этих «стесненных условиях» люди талантливые умеют высказаться по-новому, находят свои, свежие и оригинальные подходы к интерпретируемым произведениям. Даже обращаясь к музыке, которая исполнялась бесчисленное множество раз, талантливый человек оказывается непохожим на других. В этом проявляется характерная черта талантов: в отличие от людей способных, которые нередко схожи друг с другом, выглядят на одно лицо, таланты похожи только на самих себя и ни на кого больше. Чем крупнее, значительнее талант, тем это заметнее.

Отличительная особенность талантливого артиста, что в театре, что на концертно-исполнительской сцене, — в его игре все время что-то происходит: интересное, увлекательное, творчески значительное. И это «что-то» всегда ощущается людьми.

* * *.

Говоря более конкретно, предметно о таланте музыканта, следует указать, прежде всего, на качество, определяемое термином «музыкальность». Способность ощущать и переживать музыку как воплощение определенного содержания, способность эмоционально откликаться на музыкально-выразительное — такова сердцевина музыкальности. Выведенное еще Б. М. Тепловым это положение несомненно верно и не нуждается в дополнительных комментариях.

И еще одна особенность таланта, характерная для музыкальноисполнительского искусства, точнее сказать, для сценических видов искусства вообще. Талант — это способность заражать других своими чувствами, художественными идеями (ощущениями, переживаниями, душевными состояниями и т. д.). Это счастливый дар увлекаться и увлекать, находясь на сцене, зажигаться самому и зажигать других. Это особый дар внушения, артистической суггестии, проявляющийся при контактах с аудиторией. Некоторые полагают, что речь тут может и должна идти о некой разновидности душевного магнетизма.

Талантлив в искусстве тот, кому верят. В связи с этим на память приходит известный афоризм Пабло Пикассо: Одни рисуют желтое пятно, а люди верят, что это солнце. Другие же рисуют солнце, а люди видят лишь желтое пятно.

Из сказанного со всей очевидностью следует, что «талант» и «способности» — понятия близкие, но не идентичные. В качестве синонимов эти термины, строго говоря, фигурировать не могут и не должны. Отдельно взятая, изолированная способность не может трактоваться в качестве аналога таланта, даже если она достигла весьма высокого уровня развития, утверждают психологи. Талант есть настолько сложное и специфическое сочетание психических качеств личности, что никак нельзя приравнивать его к какой-либо одной-единственной способности, идентифицировать с ней.

И дело даже не в количестве способностей, не в их суммарном исчислении. Музыкальный талант — это сложно соподчиненная, многоуровневая, иерархическая структура, в которой наряду со специальными способностями (музыкальный слух, память, чувство музыкального ритма, психомоторика) представлены и такие важнейшие составляющие, как творческая фантазия, воображение, эмоциональная одаренность, тонкая восприимчивость к окружающему миру, чувство прекрасного и т. д. Исключительно важна способность человека эстетически реагировать на явления окружающего мира, переводя (трансформируя) их в музыкальную образность. Нельзя не согласиться с Александром Александровичем Мелик-Пашаевым, что эстетическое отношение к миру — «основа художественно-творческих способностей человека».

Резюмируем сказанное. Музыкальный талант — это широкий и многообразный спектр психических качеств и свойств, большинство которых далеко выходит за пределы сугубо профессиональных параметров.

Вышеприведенное утверждение вряд ли нуждается в особых доказательствах. Жизнь подтверждает, что большинство по-настоящему талантливых музыкантов — люди с богатым духовным миром, развитым художественно-образным мышлением, живущие глубокой и сложной внутренней жизнью. Удельный вес так называемых общих способностей в целостной структуре психики у них, как правило, значительно выше, нежели у рядовых музыкантов, что создает благоприятный контекст для занятий художественно-творческой деятельностью на самом высоком уровне. Это был человек с исключительно обостренным восприятием мира, — рассказывал Яков Израилевич Зак о своем учителе Г. Г. Нейгаузе. — Все, что происходило вокруг, волновало его, находило отклик в его душе и, что важнее всего, переплавлялось таинственным образом в звуки.

Наследуются ли дарования? — таков интересный и достаточно спорный аспект проблемы. Приведем несколько общих соображений. Обычно, когда разговор заходит о проблеме наследования дарований в искусстве, вспоминают творческие династии Бахов и Штраусов, ссылаются на семьи Тициана и Ван Дейка, на своеобразные и сильные творческие кланы художников Маковских, Лансере, на театральную династию Садовских; приводят в качестве аргумента тот факт, что знаменитый Доменико Скарлатти был сыном не менее знаменитого Алессандро Скарлатти и т. д. Встречаются, кстати, примеры такого рода и в науке. На генеалогическом древе швейцарских математиков Бернулли исследователи насчитывали имена 14 видных ученых, причем следовали эти имена чуть ли не одно за другим на протяжении двух столетий. Аналогичную картину являла в свое время семья шотландских ученых Холдейн. Эти и другие примеры свидетельствуют, по мнению ряда специалистов, что дарования вполне могут передаваться из поколения в поколение. (Могут отнюдь не означает «должны», но об этом дальше.).

Существуют, однако, и иные воззрения. Их сторонники опираются, прежде всего, на факт, что множество выдающихся людей — в отличие от только что названных — вышло из семей, никакими особенными талантами не блиставших. К этому добавляют обычно, что большинство великих музыкантов, живописцев, писателей и т. д. не имело достойных продолжателей среди детей, внуков и правнуков. То же, в общем, и в мире науки: подмечено, что почти никто из потомков нобелевских лауреатов нс удостоился аналогичных наград (за исключением сына Нильса Бора и дочери Пьера и Марии Кюри).

Что касается музыкантов-исполнителей, в частности тех из них, кто был в центре внимания публики во второй половине XX в., то многие из них свидетельствуют, объективно говоря, в пользу теории наследования способностей. Из музыкальных семей вышли Святослав Рихтер (отец был органистом и педагогом), Глен Гульд, Генрих Густавович и Станислав Генрихович Нейгаузы, Даниил Борисович Шафран, Мстислав Леопольдович Ростропович, Евгений Федорович Светланов, Геннадий Николаевич Рождественский, Игорь Давидович Ойстрах, Элисо Константиновна Вирсаладзе; всех не перечесть. Правда большинство из названных выше музыкантов, рассуждая о факторе наследственности, предпочитали ставить акцент на другом: подчеркивалась, в первую очередь, роль музыкальных впечатлений, полученных в детстве, говорилось о важности раннего и умелого обучения и т. д. Все это, бесспорно, имело большое значение, ведь важность первых детских впечатлений и восприятий трудно переоценить: по силе и яркости они, как известно, многократно превосходят все, что приходится испытывать человеку в дальнейшем.

Впрочем, то, что многие из перечисленных выше музыкантов вышли из родственной им художественной среды, испытав на себе уже в детские годы облучение искусством, получив высококлассное профессиональное воспитание и образование, ни в малейшей степени нс опровергает предположения, что они могли плюс ко всему и унаследовать необходимые музыкальные данные. Согласно статистическим выкладкам, принадлежащим Р. Т. Пратту и приведенным в исследовании Марины Сергеевны Старчеус, «в семье, где музыкальны оба родителя, вероятность появления музыкально-одаренного ребенка составляет 84—86%, а немузыкального — 12%. В семье, где музыкален только один из родителей, вероятность появления музыкально-одаренного ребенка составляет 59%, а немузыкального — 26—36%. Наконец, если оба немузыкальны, то у них в 25—30% случаев есть шанс стать родителями музыкально одаренного и в 59—62% — музыкально неодаренного ребенка»^[1].

Интересно и то, что, согласно утверждениям некоторых зарубежных специалистов, «скорость созревания музыкально одаренных детей» напрямую связана с наследственностью, выступая в качестве ее наглядного и конкретного проявления. Иначе говоря, именно наследственность обусловливает, как правило, ранний старт музыкально одаренных детей при всех их индивидуальных особенностях и различиях.

Говорить об этом приходится потому, что еще сравнительно недавно в советской науке культивировались взгляды, согласно которым теория наследственной предопределенности способностей (передача их от родителей к детям) — не более чем домысел зарубежных ученых; домысел, посредством которого на Западе пытаются обосновать превосходство одних социальных слоев над другими: привилегированных над непривилегированными, высших — над низшими. Сама генетика как наука трактовалась как ответвление от вейсманизма-морганизма и, соответственно, предавалась публичному поношению и анафеме.

Не входя в обсуждение сугубо психологического аспекта проблемы, заметим лишь, что отрицать распространенность врожденных способностей, их наследственную детерминированность по меньшей мере неразумно. Это значит игнорировать множество фактов, известных мировой культуре, среди которых и те примеры, о которых упоминалось выше. Никого не удивляет, когда дети обнаруживают внешнее, «визуальное» сходство с родителями, когда у высокорослых людей потомство тоже оказывается высокорослым, а у низкорослых — низкорослым. Однако когда аналогичные закономерности проявляются в психологическом аспекте, когда унаследованными оказываются не только внешние, но и внутренние (способности, общий коэффициент интеллектуальности и пр.) признаки, это становится, как ни странно, предметом жарких дискуссий.

То обстоятельство, что «генное снаряжение» человека определяется в значительной степени его родителями, не может сбрасываться со счетов на том лишь основании, что психологическая генетика не дает законченного научного толкования этому явлению. Вопрос в другом: существуют ли какие-либо общие закономерности в передаче способностей (генетического фонда) от родителей к детям? И если — да, то каковы они, эти закономерности? Можно ли их познать?

Сегодня есть несколько гипотез и предположений. Одно из них выглядит так: способности передаются, подобно драгоценной духовной субстанции, из поколения в поколение, от одних людей к другим, чтобы ослепительно ярко вспыхнуть (при благоприятных условиях) у некоего представителя особо счастливого рода — гения. Подтверждением этой гипотезы может служить феномен Иоганна Себастьяна Баха, да и другие сходные примеры, когда выдающиеся художники и ученые являлись продолжателями своих родителей по профессиональной линии, причем на качественно более высоком творческом уровне. Можно вспомнить о Вольфганге Амадее Моцарте, об Игоре Федоровиче Стравинском (отец композитора был видным певцом), о Глене Гульде, вышедшем из музыкальной семьи, и т. д. Природа тут как бы подготавливала, постепенно и исподволь, почву для возникновения уникального феномена.

Существует в то же время и другая точка зрения, кстати, ничем не противоречащая вышеизложенной, скорее дополняющая и продолжающая ее: на детях и внуках великих людей природа обычно «решает отдохнуть». Подобным примерам поистине нет числа.

И та и другая гипотезы, если рассматривать их в совокупности и внутренней взаимосвязи, органично вписываются в рамки концепции «сбалансированной усредненное™ дарований», или, как иногда говорят, подпадают под действие закона «регрессии к среднему уровню». Природа, согласно этой концепции, не приемлет крайних стадий (ступеней) одаренности представителей рода человеческого, допуская их разве что в виде исключения: исключителен гений, как исключительна и полная, безоговорочная бездарность. (Существует точка зрения, что нет людей ни к чему не способных, но есть люди, почему-либо не обнаружившие и не использовавшие природные задатки и склонности и вследствие этого занимающиеся не своим делом. Скорее всего, это предположение недалеко от истины.).

Иными словами, при распределении дарований в сообществе людей действуют, по-видимому, некие центростремительные силы. Тенденция заключается в том, чтобы все в конечном счете свести к норме, к чему-то выровненному, сбалансированному, среднестатистическому. В связи с этим высказывается предположение, что способности людей оказываются чаще всего «на полпути между средним уровнем и уровнем родителей»^[2]. Строго научного подтверждения эта теория опять-таки не имеет, однако многое свидетельствует в ее пользу.

• [1] Старчеус М. С. Музыкальная одаренность // Психология одаренности детейи подростков. М.: Академия, 1996. С. 309.
• [2] Лук Л. Психология творчества. М.: Наука, 1978. С. 47.