Общение и коммуникация

В нашей книге «Человеческая деятельность», да и в работах многих других авторов понятия «общение» и «коммуникация» (или «коммуникативная деятельность») употребляются как синонимы. В «Философской энциклопедии» общее значение понятия «коммуникация» кратко определяется так: «Общение. Ср. коммуникативная функция языка, т. е. функция общения, обмена мыслями»^[1].

В немецком «Философском словаре», выдержавшем в ГДР более десяти изданий, понятия Verkehr, обозначающего общение, нет вообще, несмотря на то, что оно было введено, как мы видели, в философский оборот К. Марксом и Ф. Энгельсом, а понятие «коммуникация» определяется через три синонима: «соединение, взаимосвязь, общение». При этом разъясняется, что речь идет об «обмене сообщениями у людей», для которого они должны иметь общие знаковые средства и которое диктуется потребностями коллективного производства и всех других областей их совместной жизни. Далее отмечается, что «кибернетика и теория информации существенно расширили представление об информационном обмене. Оно уже не ограничивается связью между людьми и осуществляемым ими обменом сообщений. В самом общем смысле под коммуникацией здесь понимается скорее любой обмен информацией между динамическими системами или подсистемами этих систем, которые способны принимать информацию, хранить ее, преобразовывать и т. д. Система, посылающая информацию (идет ли речь о людях, организмах, машинах и т. п.), именуется отправителем, а принимающая ее, соответственно, именуется получателем». Что же касается другого смысла термина «коммуникация», то правомерность его признается здесь только для экзистенциалистской философии К. Ясперса, и приводится предложенное им определение: «Коммуникация — это жизнь с другими, осуществляющаяся реально многообразными способами…»^[2].

Как видим, растворение общения в коммуникации проведено здесь весьма последовательно; обращение к теории информации подтвердило, что коммуникация вообще не ограничивается связью человека с человеком, для общения же как межсубъектной связи места не осталось. Неудивительно, что понятие «общение» стали распространять и на коммуникативную связь человека с машиной^[3].

И все же нетождественность значения понятий «коммуникация» и «общение» ощущалась многими исследователями — философами и психологами (Е. Д. Жарковым, М. С. Глазманом, В. С. Соковниным, Т. Каракеевым, X. И. Лийметсом, К. К. Платоновым, В. Е. Семеновым, А. К. Уледовым и др.), хотя необходимость их различения аргументировалась весьма разноречиво и в разных плоскостях. В действительности же мы сталкиваемся здесь с сущностными и разносторонними различиями двух форм связи человека с человеком, общества с обществом, культуры с культурой.

В двух главных отношениях различаются общение и коммуникация. Первое состоит в том, что общение имеет и практический, материальный, и духовный, информационный, и практически-духовный характер, тогда как коммуникация (если не иметь в виду другого значения этого термина, когда он употребляется во множественном числе и обозначает пути сообщения, средства связи) является чисто информационным процессом — передачей тех или иных сообщений.

Второе отношение, в котором различаются общение и коммуникация, — характер самой связи вступающих во взаимодействие систем. Поскольку в системе субъектно-объектных отношений человек может выступать и в функции субъекта деятельности, и в функции ее объекта — предмета преобразования, познания или оценки, постольку и возможны, и необходимы для полноты осуществления деятельности две ситуации. Так, на операционном столе пациент является для хирурга объектом, в принципе равным любому другому оперируемому объекту — животному или растению; вместе с тем в процессе обследования, изучения пациент тоже является объектом — на сей раз объектом познания, и тут разница между познавательной деятельностью хирурга и исследованиями биолога или ботаника опять-таки несущественна. Общение врача и пациента часто вообще не возникает либо происходит на периферии медицинской деятельности — в ситуациях, в которых врач видит в больном не просто пациента, а личность, страдающую и мыслящую, такого же субъекта, каким является он сам, и вступает с ним соответственно в отношения общения.

Такова же позиция исследователя-психолога или социолога, педагога или военачальника: в каждую из этих форм деятельности отношение к другому как к субъекту — то есть элементы общения — вплетается в большей или в меньшей степени (скажем, в отношении офицера и солдата в меньшей степени, чем в отношении мастера и рабочего, а сюда — в меньшей степени, чем в отношения профессора и студента; вместе с тем в системе «офицер — солдат» соотношение моментов субъект-объектного воздействия, то есть управления, и субъект-субъектного взаимодействия, то есть общения, иное в условиях боя и в условиях подготовки к бою ИЛИ празднования победы после боя), однако во всех этих случаях общение запредельно данной деятельности и способно лишь вклиниваться в нее или в каких-то ситуациях сопровождать ее. Коммуникация есть информационная связь субъекта с тем или иным объектом — человеком, животным, машиной. Она выражается в том, что субъект передает некую информацию (знания, идеи, деловые сообщения, фактические сведения, указания, приказания и т. п.), которую получатель должен всего-навсего принять, понять (правильно декодировать), хорошо усвоить и в соответствии с этим поступать. Получатель информации и является в подобных случаях объектом, ибо отправитель на него смотрит как на пассивный (не в энергетическом смысле, а в смысле чисто информационном) приемник, хорошо настроенный, точно и надежно работающий. Потому-то в принципе безразлично, является ли таким приемником человек, животное или техническое устройство, и там, где можно заменить первого последним, это и делается (скажем, в автоматически действующих космических лабораториях или саморегулирующихся технических системах). В данной ситуации активность приемника либо направлена на повышение «коэффициента полезного действия» самого способа усвоения информации, либо оказывается «шумом», то есть искажением передаваемого сообщения (оттого в наиболее ответственных случаях — скажем, армейских — получатель должен повторить полученное указание, распоряжение или сведения, в обычных же условиях проверкой того, сколь точно и полно получатель усвоил переданную ему информацию, является экзамен).

Радикально иное положение возникает тогда, когда отправитель информации видит в ее получателе субъекта, а не объект, ибо в этом случае он исходит из того, что данная информация адресуется такой системе, которая индивидуально своеобразна, активна в соответствии со своей уникальной природой и, соответственно, должна переработать получаемую информацию, становясь партнером ее отправителя в их общем деле — совместной выработке результирующей информации. Иначе говоря, в общении нет отправителя и получателя сообщений — есть собеседники, соучастники общего дела.

В коммуникации мы имеем дело с процессом однонаправленным, информация течет только в одну сторону, и — по законам, установленным теорией коммуникации, — количество информации уменьшается в ходе ее движения от отправителя к получателю. В общении информация циркулирует между партнерами, поскольку оба они равно активны, и потому информация не убывает, а увеличивается, обогащается, расширяется в процессе ее циркуляции. Структура первого типа информационной активности, следовательно, асимметрична:

А структура второго типа активности симметрична:

Симметричность межсубъектного взаимодействия С. Л. Рубинштейн обосновал следующим образом: «Во взаимоотношении субъектов нет никакой принципиальной привилегии у моего частного «я». Поэтому отношения между различными частными «я» обратимы. Теоретически не существует никакого преимущества для вот этого, данного «я». Мое отношение к другому предполагает и отношение другого ко мне: «я» такой же другой для того, которого я сперва обозначил как другого, и он такой же «я» (исходная точка системы координат), как «я»^[4]. А вот как Л. Н. Толстой выразил эту мысль: «…если хоть не сознаешь, но живо воображаешь другое «я» как свое, то сознаешь и то, что всякое другое «я», самое коренное «я» есть не только такое же, как мое, но оно одно и то же»^[5].

Речь идет при этом не только о тех случаях, когда общение является контактом друзей. Оно может быть и спором идейных противников, но при том непременном условии, что целью спора является не обмен информацией и не подчинение одного оппонента другому, а совместный поиск некоей общей позиции, отчего столкновение и борьба мнений становятся диалогом, а его участники — партнерами. Вот достаточно характерный пример — определение М. С. Горбачевым при его встрече с М. Тэтчер цели и характера их переговоров: «Встречи лицом к лицу — лучший способ поиска точек соприкосновения, сближения позиций по конкретным делам. Тут необходимо умение не только говорить, но и слушать. Не только слушать, но и понимать друг друга, совместно искать решения сложнейших интегралов современного мира. Именно в таком ключе мы хотим строить и политический диалог с Великобританией». И в другом месте той же речи: «Общеевропейский процесс — это своеобразный университет политического диалога. Он преподал нам не один урок трудной науки взаимопонимания, учит видеть в противоположной стороне не врага, партнера. Принятый в Стокгольме документ — свидетельство хорошего усвоения этого урока»^[6].

В диалоге каждое сообщение (послание) рассчитано на его интерпретацию собеседником и возвращение в таком преломленном, обогащенном, интерпретированном виде для дальнейшей аналогичной обработки другим партнером и т. д. Вот почему мы обозначаем общение в наших схемах не двумя разнонаправленпымн стрелками, фиксирующими обычно прямую и обратную связь как различные и самостоятельные процессы, а одной двунаправленной стрелкой, показывающей, что речь идет здесь о едином и нерасчлененном процессе циркуляции информации, а не двухактном обмене информацией.

Общение никак не может быть приравнено ни к передаче сообщений, ни даже к обмену сообщениями (или информацией), как оно очень часто определяется в нашей философской и психологической литературе^[7]. Общение — это процесс выработки новой информации, общей для общающихся людей и рождающей их общность (или повышающей степень этой общности). Неубедительной поэтому представляется попытка И. А. Джидарьян защитить определение общения как «обмена», ссылаясь на К. Маркса и приравнивая содержание понятий «обмен» и «диалог»^[8], ибо первое как раз не предполагает того возрастания информации, которое специфично для общения и отличает подлинный диалог от обмена мнениями. Когда же молодой К. Маркс писал: «…ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие»^[9], он употреблял понятие «обменивать» в явно метафорическом смысле. Нередко ссылаются на суждение Б. Шоу: «Если у вас есть яблоко и у меня есть яблоко и если мы обмениваемся этими яблоками, то и у вас и у меня остается по одному яблоку. А если у вас есть идея и у меня есть идея и мы обмениваемся этими идеями, то у каждого из нас будет по две идеи». Однако, приведя это, несомненно остроумное, рассуждение, М. Г. Ярошевский справедливо заметил: «Когда бы преимущества научного общения исчерпывались такого типа обменом и накоплением идей, говорить о его творческой сущности было бы бессмысленно. Истинный прогресс состоит в том, что в головах исследователей, прошедших школу общения, столкновение наличных идей порождает принципиально новые продукты. Перед нами феномен творческого синтеза»^[10].

Мы уже не говорим о том, что понятие «обмен» предполагает утрату каждым участником обменного акта той вещи, которой он обменялся (применительно к духовным продуктам это выражено в шутливой форме в известном анекдоте:

«Что такое обмен мнениями? Это когда приходишь к начальству со своим мнением, а уходишь с его»). Между тем в процессе и в результате общения происходит отнюдь не обмен идеями или вещами, а превращение достояния каждого партнера в их общее достояние. Общение порождает общность, а обмен сохраняет обособленность его участников.

Фундаментальное отличие общения и передачи сообщений выявляется в различии присущих им способов адекватной самореализации: структура сообщения монологична, а структура общения — диалогична. Вот почему М. Бубер мог называть общение людей «диалогической жизнью», а М. М. Бахтин использовать понятие «диалог» для характеристики существенных культурных и художественных явлений. Так, ученый еще полвека тому назад говорил о «диалогической ориентации слова», об «исконной диалогичности слова», поскольку «живое высказывание, осмысленно возникшее в определенный исторический момент в социально определенной среде, не может не задеть тысячи живых диалогических нитей, сотканных социально-идеологическим сознанием вокруг данного предмета высказывания, не может не стать активным участником социального диалога… Слово рождается в диалоге, как его живая реплика, формируется в диалогическом взаимодействии с чужим словом в предмете. Конципирование словом своего предмета — диалогично… Живое разговорное слово непосредственно и грубо установлено на будущее слово-ответ: оно провоцирует ответ, предвосхищает его и строится в направлении к нему. Слагаясь в атмосфере уже сказанного, слово в то же время определяется еще не сказанным, но вынуждаемым и уже предвосхищаемым ответным словом. Так — во всяком живом диалоге… В действительной речевой жизни всякое конкретное понимание активно: оно приобщает понимаемое своему предметно-экспрессивному кругозору и неразрывно слито с ответом, с мотивированным возражением — согласием. В известном смысле примат принадлежит именно ответу, как началу активному: он создает почву для понимания, активную и заинтересованную изготовку для него. Понимание созревает лишь в ответе. Понимание и ответ диалектически слиты и взаимообусловливают друг друга, одно без другого невозможно.

Активное понимание, таким образом, приобщая понимаемое новому кругозору понимающего, устанавливает ряд сложных взаимоотношений, созвучий и разнозвучий с понимаемым, обогащает его новыми моментами. Именно такое понимание учитывает и говорящий. Поэтому его установка на слушателя есть установка на особый кругозор, особый мир слушателя, она вносит совершенно новые моменты в его слово: ведь при этом происходит взаимодействие разных контекстов, разных точек зрения, разных кругозоров, разных экспрессивно акцентных систем, разных социальных «языков»^[11].

Подчеркнем, что выявленная М. М. Бахтиным структура диалога в его отличии от монологического высказывания относится не только к словесной форме общения — речь идет здесь о самой сути диалога, независимо от средств, которые он использует: диалог предполагает уникальность каждого партнера и их принципиальное равенство друг другу; различие и оригинальность их точек зрения; ориентацию каждого на понимание и на активную интерпретацию его точки зрения партнером; ожидание ответа и его предвосхищение в собственном высказывании; взаимную дополнительность позиций участников общения, соотнесение которых и является целью диалога. Вот почему он может быть формой связи только субъектов, выражая все те черты, которые отличают субъекта от объектов.

«…Диалог — столкновение разных умов, разных истин, несходных культурных позиций, составляющих единый ум, единую истину и общую культуру»^[12] — это определение гуманистического диалога, сформулированное Л. М. Баткиным, вполне можно принять за общее определение диалога как такового, в его отличие от обмена монологами. «Именно в синтезе полнее всего просвечивает, сжимаясь, структура диалога». Поэтому «нет ничего более монологичного, чем платоновский диалог»: в нем нет синтеза, точку зрения автора выражает один Сократ, и она не меняется в процессе спора, а его партнеры — «только слушатели, ученики, мальчики для битья»^[13].

Быть может, ярче всего структура диалога моделируется музыкой, когда она использует не форму обмена монологами-ариями (следуя друг за другом в художественной ткани оперы, они до такой степени самостоятельны, что каждую можно легко изъять из целого и исполнить в концерте), а форму дуэта, трио, квартета, представляющую собой предельный случай диалогичности — целостно неделимого взаимодействия составляющих его партий, до такой степени зависимых друг от друга, что они вообще не имеют самостоятельного существования, образуя одновременное, а не последовательное звучание. Но музыкальная модель общения точнее всех других еще в одном отношении — она выявляет его возможность быть не только диалогом в буквальном смысле этого слова, то есть собеседованием двоих, но и полилогом, то есть взаимодействием многих партнеров, соучастников единого практического, идеологического, художественного или игрового действа. То, что музыкальный ансамбль, в отличие, например, от драматического, способен с одинаковым успехом слить воедино и два, и три, и много голосов, моделирует именно эту полилогичность реального человеческого общения.

К реальному диалогу инструментальная музыка подходит близко в современных своих формах — джаза и рока, которые предоставляют самые широкие возможности импровизации. Ведь общение людей имеет всегда импровизационный для каждого его участника характер. Импровизация является выражением глубинных качеств субъекта — его свободной активности, способности порождать новую информацию, преодолевая стереотипность репродуктивного поведения; вместе с тем импровизация собеседников ограничена программой их беседы, необходимостью достичь общего результата. Точно так же в импровизации оркестрантов каждый музыкант находит собственный путь движения к общей цели, согласуя ритмомелодический рисунок своей партии с поведением партнеров. Оттого такое большое значение в подобном ансамбле имеет сыгранность музыкантов, их взаимопонимание, способность каждого вписать свою партию в общее движение музыкальной ткани.

В то же время всякое музыкальное исполнение диалогично и в другом отношении — в его прямой направленности на слушателя, для которого оно и осуществляется. Конечно, и коммуникативное сообщение всегда кому-то адресовано, отчего его монологичность может показаться мнимой. Нужно, однако, иметь в виду, что сообщение имперсонально, ибо оно обращено к любому адресату, а не к кому-то определенному и единственному (как газетная информация, урок или лекция, речь оратора, научный трактат и т. п.), поэтому оно и приобретает монологическую форму, посылаемое всем (в предельном случае как воззвание: «Всем, всем, всем!»), то есть получателям как объектам. Диалог же есть информационный контакт двух лиц, каждый из которых обращается именно к этому партнеру как к своему единственному слушателю и интерпретатору своей исповеди, ориентированной как по содержанию, так и по форме именно на этого и только на этого (или этих) партнера общения.

Во избежание возможных недоразумений заметим, что мы не находим никаких оснований для трактовки одной из двух форм информационной активности субъекта как более «высокой», более «совершенной», более ценной, чем другая. Напротив, существуют самые веские основания для того, чтобы считать их равно необходимыми человеку, общественному развитию, культуре и имеющими лишь разные сферы действия, поскольку преимущества и ограниченность каждой обнаруживаются в разных социокультурных ситуациях. Это видно из уже приведенных примеров и еще будет подтверждаться в ходе дальнейшего анализа. Пока объяснимо это в самой общей форме тем, что оптимальное осуществление разнообразнейших функций требует от каждого члена общества способности совмещать позиции субъекта и объекта деятельности, способности оперативно переключаться из роли ученика в роль соавтора и обратно, на роли исполнителя в роль партнера и обратно, из роли приемника информации в роль ее интерпретатора и обратно. Как ни хороша дружеская беседа, но школьный урок не может быть превращен в такого рода диалог. Точно так же не способны заменить друг друга управление боем и теоретический диспут или спортивный матч и учебная тренировка. Следовательно, речь должна идти не о том, чтобы мечтать о «диалогической жизни» или сводить смысл всей человеческой деятельности к общению — диалогу, а в том, чтобы отчетливо понимать, где и когда наиболее эффективны коммуникация, монолог, сообщение, а где и когда оптимальны общение, диалог, отношение к другому как к субъекту.

• [1] Философская энциклопедия. — М., 1964, т. 3. — С. 21.
• [2] Philosophisches Worterbuch. 11 Aufl. — Leipzig, 1975, Bd 1. — S. 640.
• [3] См., например: Попов Э. В. Общение с ЭВМ на естественном языке. — М., 1982.
• [4] Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. — С. 336.
• [5] Толстой Л. Н. Дневники и записные книжки 1910 года. — М., 1935. — С. 5.
• [6] Правда, 1987, 31 марта.
• [7] См.: Парыгин Б. Д. Социальная психология как наука. —Л., 1967. — С. 140, 141;Спиркин А. Г. Сознание и самосознание. — М., 1972. с. 209; Андреева Г. М. Социальнаяпсихология. — С. 98; Леонтьев А. А. Психология общения. — Тарту, 1974. — С. 8—9;Его же. Общение как объект психологического исследования. — В кн.: Методологические проблемы социальной психологии. — С. 107.
• [8] Джидарьян И. А. Психология и развитие личности. — М., 1981. — С. 142—143.
• [9] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42. — С. 150—151.
• [10] Ярошевский М. Г. Дискуссия как форма научного общения. — Вопросы философии, 1978, № 3. — С. 98.
• [11] Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. — С. 88, 90, 93, 95; ср. с. 106—107,164.
• [12] Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. — М., 1978. — С. 137.
• [13] См.: Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. —С. 163,175. Об отличии диалога от монолога с семиотической точки зрения см.: Варта-зарян С. Р. К описанию коммуникативных процессов. — В кн.: Семиотика и проблемыкоммуникации. — Ереван, 1981. — С. 28—32.