Лингво-когнитивные параметры тоталитарного дискурса

Министерство образования Российской Федерации

Самарский государственный университет

Филологический факультет

Кафедра русского языка

Курсовая работа

Лингво-когнитивные параметры тоталитарного дискурса

(на материале советских политических текстов 30-х гг.)

студента гр.721

Власова Павла Николаевича Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Н. А. Илюхина Самара

ПЛАН

Глава I. Теоретические аспекты анализа дискурса

§ 1. Дискурс как сверхтекст: рабочая модель

§ 2. Дискурс: многообразие определений

§ 3. Методологические проблемы анализа дискурса Глава II. Политическое и тоталитарное: введение в вопрос

§ 1. Политический дискурс: общие характеристики

§ 2. Тоталитаризм: исторический комментарий Глава III. «Краткий курс истории ВКП (б)»: концепты, стратегии, тактики

§ 1. «Краткий курс истории ВКП (б)»: исторический комментарий

§ 2. Суггестивная стратегия текста и базовая оппозиция «свой — чужой»

§ 3. Типология модальности: текстоидность и религиозность тоталитарного дискурса Заключение Бибилиографический список

Преодолен очередной «психологический» рубеж хронологии — наступил XXI век. Это обстоятельство заставляет по-новому (перспектива другого столетия) пересмотреть взгляды как на всю историю человечества в целом, так и историю только что ушедшего века. Последнее десятилетие стало подлинным закатом казавшихся непоколебимыми систем: социалистический лагерь перестал быть глобальным, его форма — уже не архипелаг, а отдельные острова на карте мира; обрушилась архитектура апартхейда, выстроенная в ЮАР доктрором Вервёрдом; ядерное оружие перестало быть привилегией супердержав; изменились контуры внешнеполитических отношений.

Уже с конца двадцатого века в гуманитарном знании все большим числом исследователей отмечается наступление эры постмодерна. Борис Гройс в одной из своих работ Гройс Б. Полуторный стиль: социалистический реализм, между модернизмом и постмоденизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15. называет актуальную культурную ситуацию в России «постсоветизмом», для которого характерен признанный плюрализм: ни один из стилей, в числе и стилей рассуждения и оценки, не рассматривается как исключительно значимый, общепризнанный. Эта обстановка создает серьезную предпосылку трезвого, непредрассудочного осмысления истории, синтеза уже накопленных знаний.

В поворотные моменты истории возникает острая необходимость в критическом переосмыслении прошлого: кризисная ситуация заставляет искать корни многих проблем, ошибок, трудностей, противоречий.

Стоит отметить также, что сюжетное поле тоталитаризма в условиях переходного периода — один из обязательных аспектов внимания исследователя: в современной России существуют политические партии как лево-, так и праворадикального толка, программные установки которых часто прямо содержат призывы к установлению «сильной руки», «железного порядка». Эти политические силы, кроме того, обращаются к этой эпохе как к орудию политической борьбы, аргументации. Поэтому науке необходимо объективно понять как сущность феномена тоталитаризма, так и корни этих движений (что вызывает их к жизни?).

Кроме того, в теперешней России наряду с традиционными вероисповеданиями существуют различного рода культы, классифицируемые как «тоталитарные», поскольку в методах обработки сознания и контроля верующих используют механизмы, опробованные властями тоталитарных государств. Эти структуры так же должны быть осмыслены.

Необходимо также избавиться от известной либеральной предвзятости по отношению к тоталитарной советской культуре как феномене хаоса, деструкции, принуждения. Требуется сделать остановку и — увидеть время как систему с имманентной логикой, ре-конструировать (лингвистическими методами) жизнь человека в эпоху, которая дала интереснейшие памятники архитектуры, скульптуры, плакатного творчества; эпоху, в которой жили будущие нобелевские лауреаты Б. Пастернак, М. Шолохов, быть может, самые загадочные русские авторы — А. Платонов и М. Булгаков, крупнейшие русские философы ХХ века — А. Ф. Лосев и М. М. Бахтин. Эта реконструкция, если ее проект будет предпринят в достаточной полноте, будет ре-визионизмом по отношению к устоявшимся в исторической науке оценкам.

Таким образом, исследование тоталитаризма обладает рефлективной актуальностью как для понимания истории, так и для осмысления современности.

Цель работы — провести анализ «Краткого курса истории ВКП (б)» в аспекте лингво-когнитивных (т.е. относящихся к мышлению, сознанию и языку) категорий «концепт» и «стратегия» и категории «метанарратив», позволяющей установить роль «Краткого курса истории ВКП (б)» в системе тоталитарных высказываний.

Достижение поставленной цели предполагает постановку и решение автором работы следующих задач:

теоретическое конструирование категорий «дискурс», «концепт», «стратегия», «метанарратив»;

осмысление модальности как идеологического миромоделирующего аспекта дискурса;

решение вопроса о модели дискурса и единицах его анализа;

выделение особенностей политического и тоталитарного;

исторический комментарий «Краткого курса истории ВКП (б);

аналитика суггестивной стратегии высказывания и характерных для нее тактик;

анализ смыслового наполнения и лексической репрезентации суперконцептов «свой» — «чужой», существующих в советском тоталитарном дискурсе в модусе гипероценочности;

выявление типологических черт модальности тоталитарного дискурса.

Материалом исследования послужил текст «Краткого курса истории ВКП (б), частичная выборка из которого (оценочная лексика) составила более 1200 единиц. В целом же концептуальный анализ «Краткого курса…» диктует рассмотрение данного высказывания как макротекста.

Методологической основой работы послужили положения когнитивной лингвистики и дискурсивного анализа (Е.С.Кубрякова, Дж. Лакофф, М. М. Бахтин, Фуко М., Ю. С. Степанов, А. Вежбицка, Ю. Н. Караулов, А. А. Ворожбитова, А. П. Чудинов, С. С. Неретина, С. Г. Воркачев, И. В. Саморукова, Н.К.Данилова).

Теоретическая значимость работы обусловлена относительной новизной проблематики анализа дискурса в российской гуманитаристике, поэтому даже такое «первое приближение» к формулированию подходов к анализу дискурса является значимым.

Введение

на взгляд автора, должно еще до чтения основного текста работы рассказать читателю о том, какие вопросы не затрагиваются в исследовании, должно быть в некоторой степени апологией, упреждающей возможные нарекания:

Во-первых, частное исследование всегда принципиально неполно. На наш взгляд, исчерпывающее описание и исследование тоталитарного дискурса (своего рода идеал) должны с необходимостью решить следующие вопросы:

истоки тоталитарного дискурса (источники тоталитарной модальности; источники тоталитарной риторики: синтаксис, образность, фразеология, словарь);

тоталитарный дискурс в синхронистическом аспекте: речевые тактики (семантикон) и стратегии (тезаурус и прагматикон). Синхронистическое исследование должно включать в себя не только изучение высказываний, задающий тон, и «ключевых», принципиально важных высказываний (центральная публицистика, речи и сочинения лидеров государства, официально признанные и, возможно, премированные художественные произведения, научные труды, признанные властью авторитетными, юридические документы эпохи и т. п.), но и маргинальных текстов: региональная, локальная и малотиражная публицистика, детские книги для чтения, частная переписка и проч. Таким образом, будет возможность сложить как можно более полную картину функционирования тоталитарного дискурса. Для выявления функционирования стереотипов и клише тоталитарного дискурса необходимым окажется и рассмотрение высказываний, противопоставляемых/противоставляющих себя официальному режиму;

тоталитарный дискурс в диахронии: эволюция его во времени, авторитарный дискурс, инерция тоталитарного дискурса — неототалитарный дискурс (патриотическая публицистика в России, официальная печать в Белоруссии);

типологически родственные явления: тоталитарный дискурс в Германии тридцатых-сороковых гг., тоталитарный дискурс в странах-сателлитах Германии в тридцатых-сороковых гг. (Италия, Испания, Япония, Финляндия и др.), тоталитарный дискурс в Китае времен культурной революции, тоталитарный дискурс в Кампучии времен правления «Красных кхмеров», авторитарный дискурс латиноамериканских диктаторских режимов, тоталитарный (авторитарный) дискурс в современной КНДР, Ираке, Сирии, Кубе; религиозный дискурс деструктивного культа.

Более того, неполнота мотивирована и тривиальной недоступностью ряда работ Мы имеем в виду, в первую очередь, работы по проблематике критического анализа дискурса, выполненные коллективами исследователей под руководством T. van Dijk и Ruth Wodak. .

Во-вторых, в исследовании не используется ряд весьма перспективных и эффективных на данном материале исследовательских стратегий: мифопоэтика и «ключ» архетипологии К. Юнга, нарратология; интертекстуальность и интердискурсивность как стратегии обнаружения гетероглоссии (цитаты, аллюзии и реминисценции как источники тоталитарной риторики и образности).

В-третьих, несмотря на то, что дискурс в диахронии есть эволюция («дискурсивная деятельность представляет собой непрерывный процесс образования речевых продуктов, бытие которых связано с социальной и культурной жизнью общества и отражает эволюцию норм и правил речевого общения в бесконечном эволюционном процессе» Данилова Н. К. Знаки субъекта в дискурсе. Самара, 2001. С. 6.), а в синхронии дискурс представляет собой коммуникацию (смыслов, высказываний), обусловленную соседством и общностью высказываний, в данном исследовании анализировалось концептуальное виртуальное (системное) пространство дискурса в призме «системы очевидности» (Л.Витгенштейн) культуры — «Краткого курса…», т. е. одного текста.

В-четвертых, кроме цели и задач, указанных выше, автор ставил себе задачу понять явление тоталитарности для себя, поэтому может показаться, что текст излишне цитатен, похож на центон, компендиум, но это вовсе не следствие погони за энциклопедичностью, а желание понять. Этим обстоятельством объясняются и еще три особенности работы: автор пытается самостоятельно, имманентно взглянуть на «Краткий курс.», поэтому, несмотря на обилие источников по проблеме тоталитаризма, работа цитирует минимум; желание разобраться диктует специфическую логику развития мысли — логику «расширяющихся кругов» (так, например, теоретические параграфы сконцентрированы не в одной части работы, а во всех главах); необходимо отметить и доминирование теоретических рассуждений над анализом материала (это исследование есть как бы prolegomena к более обстоятельному анализу собственно текстов тоталитарной культуры).

В-пятых в эту работу по разным причинам не вошли ряд идей, которые обсуждались в ходе исследования: не включен теоретический параграф по проблемам религиозности тоталитарного дискурса («Русская философия имени и критический анализ дискурса»), который раскрывает философский потенциал слова в религиозной культуре, отсутствует лингвистический эксперимент чтения тоталитарного художественного текста современным читателем, из исследования исключена четвертая глава, посвященная «текстовому анализу» (Р.Барт) обвинительной речи А. Я. Вышинского на Третьем московском процессе. В дальнейшем эти направления нашей работы будут развиваться в первую очередь.

Работа состоит из введения, трех глав (восемь параграфов), заключения и библиографии из единиц.

лингво когнитивный тоталитарный высказывание

Глава I. Теоретические аспекты анализа дискурса

§ 1. Дискурс как сверхтекст: рабочая модель

Историческая ретроспекция, само понимание истории, а особенно — философская рефлексия гуманитарных наук, с очевидностью требуют диалогического подхода к изучаемым феноменам. Если классическая гносеологическая парадигма мыслила человека как объект, позволяла видеть не человека, а человеческое общество как некую обезличенную силу (нпр., классовая теория Карла Маркса, рассматривавшая интересы класса в отрыве от единичных личностей и личности вообще), то теперь наука все чаще осознает потребность понять человека, и в частности, — человека прошлого, — как Другого, как «Ты»; такое понимание возможно только в пространстве диалога. Но диалог требует общего языка, общего кода — аналитика дискурса позволяет сконструировать тезаурус, разобраться в том, чем же действительно жил человек прошлого: чем была для него реальность, что было для него идеалом (абсолютом, с которым сравнивается собственное бытие), что было для него значимым.

Российская историческая наука дала несколько образцов аналитики тезауруса культуры, отдаленной от исследователя значительным временным интервалом Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972; Черная Л. А. Русская культура переходного периода от средневековья к Новому времени: Философско-антропологический анализ русской культуры XVII — первой трети XVIII века. М., 1999; Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.

Первый такой проект («Категории средневековой культуры») критиковался и критикуется за известную долю презентизма, т. е. за «осовременивание» культурной ситуации средневековья, накладывание на текст неприсущих ему (или, по крайней мере, маргинальных для сознания эпохи) смыслов.

Использование лингвистических методов продиктовано, по крайней мере, двумя соображениями: в распоряжении исследователя нет никакой другой действительности, кроме источника (текст); лингвистический анализ, имеющий серьезную эмпирическую основу, достаточным образом гарантирует непроизвольный характер выводов.

Итак, всякая историческая эпоха дана исследователю как системно-организованная совокупность знаковых практик; сам исторический процесс может быть прочитан как текст См., например, работы Б. Успенского: История и семиотика, Historia sub specie semioticae//Успенский Б. А. Избранные труды. Т.1. М., 1994.. И вообще, «вся загадка нашей сознательной жизни состоит в том, что мы тексты читаем текстами, и только текстами можем прочитать» Мамардашвили М. К. Лекция 24//Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути: Лекции о Прусте. М., 1994.

Чем дальше отстоит от исследователя эпоха, чем более она «непонятна», тем сильнее возрастает роль вещественного источника; чем ближе интересующий период к аналитику, тем более увеличивается значение сказанного, а следовательно, и увеличивается роль лингвистического подхода в историческом разыскании.

Лингвистическое исследование источников даст исторической науке обширный материал для анализа общих закономерностей исторического процесса рассматриваемого периода. В подтверждение необходимости использования лингвистических методов в истории приведем слова Ф. Ф. Зелинского: «Филология — это обращенная к памятникам, история — обращенная к общим законам развития сторона историко-филологической науки; история и филология — не две различные науки, а два различных аспекта одной и той же области знания» Цит. по: Винокур Г. О. Собрание трудов: Введение в изучение филологических наук. М., 2000. С. 48. Эту мысль в более сжатой форме выражает Т. Моммзен: «Филология есть история, и история есть филология». Наиболее полно синтез исторических и филологических наук можно увидеть в классической филологии — комплексном (историко-филологическом) изучении двух рабовладельческих цивилизаций античности, Греции и Рима.. Филология как история, обращенная к памятникам, в случае лингвистического анализа замкнутого исторического периода имеет дело с рассмотрением некоторого массива высказываний.

Эта совокупность текстов может быть понята как «лингвориторическая картина мира», как «дискурс-универсум» (в терминах А.А.Ворожбитовой) Ворожбитова А. А. Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты: Монография. Сочи: Сочинский государственный университет туризма и курортного дела, 2000. С.35−37., как «семантическая область», «глубинная организация содержания, поддающаяся формулировке в виде систем ценностей или эпистемэ; (т.е. как иерархии на принципах комбинаторики)», «аксиология» (по А. Ж. Греймасу и Ж. Курте) Греймас Альгирдас Ж., Курте Жозеф. Семиотика: Объяснительный словарь теории языка/Пер. с фр. В. П. Мурат.//Семиотика: Семиотика языка и литературы/Пер. с англ., фр., исп./Сост., вст.ст. и общ. редакция Ю. С. Степанова. М.: Радуга, 1983. С. 493., как определенный типологический ряд (по В. Хорольскому) Хорольский В. Культурологический метод изучения публицистического дискурса.//www.relga.rsu.ru/n60/cult60.htm., говоря метафорически — как «смысловой космос», как текстосфера (логосфера) — по аналогии с ноосферой (Вернадский).

Мы (теоретически) обращаемся к «языку эпохи», ко всем текстам — в них так или иначе отразилось время. Этот дискурс-универсум — «чрезвычайно широкий, однако ограниченный определенными рамками репертуар индивидуальных стратегий восприятия действительности и ее мыслеречевой интерпретации… задает масштаб конкретных дискурс-практик и складывающихся на их основе дискурс-ансамблей (ср. выражения типа „стиль (дух) эпохи“, „человек своего времени“ и под.)» Ворожбитова А. А. Указ. соч. С. 36. Это — «общий горизонт всей совокупности прочтений, порождаемых текстами, образующими „семиотическое тело“ данного дискурс-универсума» Там же. .

Анализ дискурса эпохи показывает мультидисциплинарность дискурсивного анализа — в его плавильном тигле соединяются история и лингвистика: каждая глава в истории, каждый новый период есть дискурс; история общества становится историей дискурса постольку, поскольку «языковая игра [а значит, и правила дискурса — П.В.] изменяется со временем» Витгенштейн Л. О достоверности//Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. /Пер. с нем.С.353., а «высказывания и их типы, то есть речевые жанры, — это приводные ремни от истории общества к истории языка» Бахтин М. М. Проблема речевых жанров//Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000. С. 256. .

Мы понимаем дискурс как исторически и социально обусловленное, хронологически и географически очерченное, количественно и тематически неограниченное, кроссжанровое сверхтекстовое пространство, обладающее специфической модальностью и способное выступать как «машина порождения» (на основании правил «ценностного поля») высказываний, также обладающих указанной модальностью.

Дадим некоторые пояснения к нашей модели:

Дискурс является «языком в языке» — это «использование естественного языка для выражения определенной ментальности, предусматривающее свои правила реализации этого языка. …За единством дискурса стоит некий образ реальности, свой мир» Саморукова И. В. Художественное высказывание как литературоведческая категория: постановка проблемы/Научные доклады и лекции Самарского государственного университета. Серия «Литературоведение». Самара, 2000. С. 4.. Дискурс создает особый ментальный мир.

Представление об историческом процессе как о последовательной смене ментальностей развивалось французской школой «Анналов» (объектом исследовательского внимания в школе «Анналов» называется «история чувств и образа мышления эпохи»). В российском интеллектуальном пространстве мысль о эволюции культуры как о динамике ментальностей развивает В. И. Тюпа Тюпа В. И. Пролегомены к теории эстетического дискурса//Дискурс. 1996. № 2.. Школа «Анналов» понимала ментальность как vision du monde (мировидение, Робер Мандру), как «силу инерции ментальных структур» (В.Вовель), как «коллективное сознание» (М.Блок), как «коллективное воображение» (Ж.Дюби) См. Философия истории: Учеб. пособие / Под ред. проф. А. С. Панарина. М.: Гардарики, 1999. Все эти определения так или иначе соотносятся с представлением К. Маркса и Ф. Энгельса о идеологии как о «воображаемом отношении людей к условиям их существования» Цит. по: Серио П. Как читают тексты во Франции//Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 21., как о том, что люди «говорят, воображают, представляют», как нечто говоримое, мыслимое, воображаемое, представляемое Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология: Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков//Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения в 9-ти тт. М, 1985. Т.2. С. 20.. В лингвистическом аспекте ментальность есть «миросозерцание в формах родного языка» (В.В.Колесов). Цит. по: Купина Н. А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург — Пермь, 1995. С. 3. В нашем определении миромоделирующий аспект дискурса задан понятием «модальность».

Модальность понимается нами не в интуитивном смысле «отношения к действительности», не в грамматическом смысле ирреальности/реальности (вернее, — не только в интуитивном смысле, а — расширительно). Модальность, modus — этимологически это способ: тон, способ говорить; модальность — это специфическая стратегия речевой деятельности Ср. «модальность художественного высказывания следует рассматривать как определенную стратегию деятельности творческого субъекта в речевом пространстве» (Саморукова И. В. Дискурс — художественное высказывание — литературное произведение: Типология и структура эстетической деятельности. Самара, 2002. С.123); а для дискурса — это способ быть (тем или иным), это его «чтойность» — модальность сообщает дискурсу то, «отчего он не может быть ничем иным, кроме как тем, чем он есть, в чем состоит его исключительность, как ему удается занять среди других и по отношению к другим то место, которое до него никем не могло быть занято … в чем состоит тот особый вид существования, которое раскрывается в сказанном и нигде более» Фуко М. Археология знания. Киев, 1996. С. 29.

Модальность определяется следующим квадратом отношений:

Говоря грубо — эта схема в предельно-абстрактной форме отражает «этическое наполнение» дискурса, его аксиологию; это «душа дискурса» Такое метафорическое определение модальности относительно предложения встречаем у Шарля Балли: «Модальность — это душа предложения» (Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка/Пер. с фр. Е.В. и Т.В.Вентцель/Ред., вст.ст. и прим. Р. А. Будагова. М.: Изд. Иностранная литература, 1955. С.44), его лпгпт не в смысле «слово», но логос как «собирание», т. е. то, что придает целостность; более конкретно — четырьмя категориями, выделенными в решетке отношений, определяется картина (образ) мира, формулируется связь опыта и рефлексии, осуществляемой при помощи до-опытных категорий, в знании:

если слово господствует над действительностью — социум живет в мифологическом пространстве (слово санкционирует, предопределяет действительность); знание и власть принадлежать не действительности, а слову. В философской практике этой ситуации соответствует средневековая схоластика, в художественной — средневековое и — в целом религиозное — искусство, эпоха барокко, авторы которой словом побеждали хаос, открывшийся обществу в постренессансную пору с развитием капиталистических отношений;

если действительность владеет словом, то такой период можно называть гносеологическим. Слово отражает мир и ему подчинено. В художественной практике — это эпоха реализма и натурализма;

если слово владеет субъектом — это культура «готового слова», в которой субъект лишь транслирует Истину, принадлежащую слову. В художественной практике — это религиозное искусство, искусство арабского Востока, социалистический реализм.

если субъект владеет словом — это гносеологическая культура. (Ренессанс, реализм).

Нетрудно заметить, что отношения «слово-субъект», «слово-действительность» на самом деле решают для того или иного социума вопрос, когда-то названный Ф. Энгельсом «основным вопросом философии»: через эти отношения мы узнаем, каким статусом обладает слово (онтологическим или гносеологическим?) — иными словами, духовно (идеально) ли слово, или материально, первично ли слово/действительность, что существует подлинно (слово или мир?).

Отношение слова к слову задает иерархически-координативную упорядоченность единицам тезауруса, очерчивает узловые точки ассоциативно-семантической сети. Параметр отношений «слово — слово» служит самым важным в определении сущности дискурса (именно эти связи устанавливают картину мира дискурса), в формулировании системности его единиц — концептов. Модальность вносит интерпретирующую логику культуры в хаос событий и явлений. Идеологический монизм модальности обеспечивает категориальную целостность дискурса См. Купина Н. А. Тоталитарный язык… С. 53. .

Модальность явлена не только как абстрактная эвристическая категория — ее реально и — концентрированно — выражает и — порождает — в других высказываниях метанарратив (ключевой текст культуры, ориентир, «дверная петля» в терминокосмосе Л. Витгенштейна, большой рассказ по терминологии Лиотара, «авторитетное высказывание» по Михаилу Бахтину; культурообразующее, фундаментальное высказывание, универсальная система объяснения, которое служит обществу в качестве самооправдания, устанавливая характерный взгляд как на историю, так и на действительность). Метанарратив в сверхтекстовом пространстве является унифицирующим, стандартизирующим высказыванием, «образцом», отражающим доминантный способ речевого моделирования мира (он задает иерархию тезаурусных смыслов и самую цель действования уже в реальности, а не речи; это как бы доопытный архетип культуры Относительно того, чтo является единицами дискурса, сочетающими статические и динамические (системно-процессуальные) параметры, как кажется, возможно два решения: это могут быть концепты (этого мнения придерживаемся мы в нашей работе), но «ключевой текст» культуры может включать и осмысленные в другой парадигме результирующие опыта — мы имеем в виду абстрагирующиеся во внеличностные архетипы личностные аффективно-заряженные переживания — комплексы (в юнгианском смысле).). Кон-фигурация ценностей метанарратива определяет ценностные иерархии высказываний дискурса. Метанарратив переживается как справедливая истина. И если верно то, что высказывание «представляет собой определённое соотношение ценностей, только не абстрактно-теоретическое, а экзистенциальное, событийно напряжённое» Фуксон Л. Ю. Ценностная структура литературного произведения (рукопись). С. 3., то экзистенциальные смыслы определяются в нем именно метанарративом, «гегемоническим», центральным и центрирующим текстом культуры. Метанарратив есть «система очевидности» Витгенштейн Л. О достоверности//Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. /Пер. с нем. С. 346. Выделение подчеркиванием — наше (П.В.), он ясен и неоспорим в терминах конкретной культуры: «То есть вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения зиждутся на том, что для определенных предложений сомнение исключено, что они словно петли, на которых держится движение остальных [предложений]. … Однако дело не в том, что не в состоянии исследовать верно — и потому вынуждены довольствоваться определенными предпосылками. Если я хочу, чтобы дверь отворялась, петли должны быть закреплены. Моя жизнь держится на том, что многое я принимаю непроизвольно Витгенштейн Л. О достоверности//Витгенштейн Л. Философские работы. Часть 1. /Пер. с нем. С. 362. «.

Касательно метанарратива, необходимо сказать, что лингвистика имеет смыкающуюся с понятием «авторитетного высказывания» категорию «прецедентного текста». Прецедентный текст значим в познавательном и эмоциональном отношениях, носит сверхличностный характер; к прецедентному тексту постоянно обращаются. Ю. Н. Караулов указывает на прецедентный характер мифов, преданий, публицистических произведений историко-философского и политического звучания Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. С. 216.. Нетрудно заметить, что именно тексты этого рода и обладают авторитетностью в смысле объяснения и оправдания — именно они задают «семантико-онтологические ориентиры» (термин Г. Ю.Карпенко) реальности, значимости, трансцендентности Об этом — Элиаде М. Аспекты мифа /Пер. с франц. М., 2000. С. 139.. Широко известно высказывание М. Бахтина, которое как бы совмещает черты объяснительной системы с феноменом прецедентности:

«В каждую эпоху, в каждом социальном кругу, в каждом маленьком мирке семьи, друзей и знакомых, товарищей, в котором вырастает и живет человек, всегда есть авторитетные, задающие тон высказывания, художественные, научные, публицистические произведения, на которые опираются и ссылаются, которые цитируются, которым подражают, за которыми следуют. В каждую эпоху, во всех областях жизни и деятельности есть определенные традиции, выраженные и сохраняющиеся в словесном облачении: в произведениях, в высказываниях, в изречениях и т. п. Всегда есть какие-то словесно выраженные ведущие идеи „властителей дум“ данной эпохи, какие-то основные задачи, лозунги и т. п. Я уже не говорю о тех школьных, хрестоматийных образцах, на которых дети обучаются родному языку и которые, конечно, всегда экспрессивны» Бахтин М. Указ.соч. С. 284 — 285.

Ю.Н.Караулов высказывает мысль о прецедентном тексте как о ключе к пониманию культуры: «Знание прецедентных текстов есть показатель принадлежности к данной эпохе и ее культуре, тогда как их незнание, наоборот, есть предпосылка отторженности от соответствующей культуры» Караулов Ю. Н. Указ.соч. С. 216.. И более того, равно как и метанарратив, по отношению к которому и строится вся человеческая жизнь и в котором поэтому каждый хочет увидеть-ся, онтологизироваться, а потому — прочитать, интерпретировать, — так вот как и авторитетное высказывание, прецедентный текст обречен на реинтерпретации: «хрестоматийность и общеизвестность прецедентных текстов обусловливает такое их качество как реинтерпретируемость» Караулов Ю. Н. Указ.соч. С. 217.. Эти объяснительные тексты как стереотипы мотивационно-прагматического уровня организуют, если обратиться к структуре языковой личности Ю. Н. Караулова, реальную деятельность человека.

Модальность как явленная в стандартизирующем высказывании определяет семантическую организацию дискурса и его синтаксическую конструкцию. Модальность как «душа дискурса», его логос присутствует на всех его уровнях — она наличествует в сфере целеполагания как стратегия речевого поведения и как представление о смысле бытия, как иерархия ценностных и гносеологических топосов тезауруса, стилистические черты (равно как и идеологемы) метанарратива определяют характер ассоциативно-вербальной сети. На основании модальности как детерминирующего фактора семантики/синтактики возможно построение типологии дискурсов.

Модальности как исторически обусловленному фактору дискурса присуща деонтическая логика: она определяет то, что обязательно должно присутствовать в высказывании, то, что может присутствовать (разрешено) и то, что не может быть высказанным (запрещено). Модальность — идеологически определенное универсальное в уникальном высказывании, это целое, данное в части (высказывании). Модальность метафорически может быть описана как сеть капилляров, проинизывающая каждую клетку дискурса — каждое высказывание.

Для более широкого контекста понимания понятия «дискурс» и «метанарратив» обратимся к достаточно разработанной теории жанра Мы обращаемся к монографии Н. Л. Лейдермана: Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра: Жанровые закономерности развития советской прозы в 60−70-е гг.: Монография. Свердловск, 1982.. Содержательно жанр реализует миромоделирующую функцию, в формальном аспекте жанр как единица структурирования неоднородности есть система построения текста как завершенной целостности. Жанр сближается с дискурсом в перспективе концептуальности, выражения определенного образа мира, истолкования реальности как порядка. В жанре (как и дискурсе) можно отметить и результирующий момент (воздействие на адресата): «Жанровая структура — это своего рода код к эстетическому эффекту (катарзису), система мотивировок и сигналов, эстетически управляющих восприятием читателя» Лейдерман Н. Л. Указ.соч. С. 22. Выделение подчеркиванием — мое (П.В.). Нельзя, однако, делать попытки отождествления «дискурса» и «жанра». Более адекватным синонимом «дискурсу» в жанровой теории Н. Лейдермана будет понятие метажанр, которому сообщен смысл «принципиальная направленность содержательной формы („конститутивные черты“), свойственная целой группе жанров и определяющая их семантическое родство» Лейдерман Н. Л. Указ.соч. С. 135.; это — некий общий конструктивный принцип, «конструктивное направление» Тынянов Ю. Н. Ода как ораторский жанр//Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1975. С. 245., которое отвлеченнее и алгебраичнее жанра. Категория метажанра являет себя в бахтинском объеме понятий «роман», «эпос» и «меннипея», типах художественной проблематики Г. Н. Поспелова. Метажанр определяется идеологической атмосферой породившей его эпохи и выражает исторически детерминированное мироощущение. Метажанры — «самые крупные типы содержательно-формальных единств, которые соразмерны, вернее — сомасштабны всей истории художественной культуры» Лейдерман Н. Л. Указ.соч. С.137−138.. Метажанр определяет формально-содержательные признаки текстов эпохи (равно как эти ориентиры задает и метанарратив): в классицизме доминантой художественного сознания является трагедия, в романтизме — поэма, в реализме — роман. Метажанр ведет экспансию во всей системе, относительно Нового времени М. Бахтин вводит понятие «романизации». Говоря о времени 30−50 гг. в России можно говорить о «тоталиризации», определенной деформации всех текстов культуры под влиянием «большого рассказа» эпохи.

Для теории дискурса эта параллель важна прежде всего как осмысление дискурса как «социального механизма порождения речи» (Фуко), как «социальной речевой практики, в которой рождаются и трансформируются человеческие представления о мире» Саморукова И. В. Художественное высказывание как литературоведческая категория: постановка проблемы/Научные доклады и лекции Самарского государственного университета. Серия «Литературоведение». Самара, 2000. С. 6.. На примере соотношения жанр-метажанр обнаруживается, что до высказывания, даже до типа высказывания существует исторически зависимый «конструктивный принцип», именно его (правила говорения) и несет дискурс.

Если мы уже отвлеклись от основного разговора, то позволим поднять еще одну проблему, связанную с дискурсом: в каком соотношении с системой находится дискурс? Здесь мы склонны согласиться с Ц. Тодоровым:

«языковые правила, обязательные для всех носителей языка, — это лишь часть правил, управляющих производством конкретной речевой продукции. В языке — с различной степенью строгости — закреплены лишь правила комбинирования грамматических категорий внутри фразы, фонологические правила, общепринятые значения слов. Между совокупностью этих правил, свойственных всем без исключения высказываниям, и конкретными характеристиками конкретного высказывания пролегает пропасть неопределенности. Эту пропасть заполняют, с одной стороны, правила, присущие каждому дискурсу в отдельности: официальное письмо составляют иным способом, нежели письмо интимное; а с другой — ограничения, которые накладывает ситуация высказывания: личность адресанта и адресата, условия места и времени, в которых возникает высказывание. Специфика дискурса определяется тем, что он располагается по ту сторону языка, но по эту сторону высказывания, т. е. дан после языка, но до высказывания» Тодоров Ц. Понятие литературы//Семиотика:Антлология/Сост. Ю. С. Степанов. Изд. 2-е, испр. и доп. — М.-Екатеринбург, 2001. С. 388. .

В этом случае понятие дискурса уточняется: дискурс не только обусловлен экстралингвистически, но он являет собой «процесс, предполагающий систему» Греймас Альгирдас Ж., Курте Жозеф. Указ.соч. С. 492.. Дискурс — это способ бытия языка, раскрытие структуры; в дискурсе языку «принадлежит роль инструмента созидания величественной „архитектуры“ нового мира» Данилова Н. К. Знаки субъекта в дискурсе. Самара, 2001. С. 11.. Из рассуждения Тодорова следует, что для дискурса первичными источником регулярности будет грамматика, а вторичными — экстралингвистические (ситуативные, а широко — исторические) ограничения.

В своем определении и своих предыдущих рассуждениях мы достаточно уже проговорили основные особенности сверхтекста: «Сверхтекст — совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального/анормального» Купина Н. А., Битенская Г. В. Сверхтекст и его разновидности.//Человек-текст-культура: Коллективная монография/Под ред.Н. А. Купиной, Т. В. Матвеевой. Екатеринбург, 1994. С. 215.. (Мы обозначили локально-темпоральную приуроченность, модальность, связанную также и с критериями деонтической логикой разрешенного/запрещенного). Сверхтекст есть «особая системно-структурная целостность» Купина Н. А. Тоталитарный язык… С. 4. Содержательная общность дискурса как сверхтекста понимается нами как метажанровая (наиболее общие семантико-структурные принципы). При анализе дискурс-универсума эпохи в целом ситуативное единство не столь важно, поскольку важно обратить внимание на исторически значимую «-изацию» (в нашем случае — «тоталиризацию». Сверхтекст в нашем понимании есть явление качественно-количественное, гипертекстуально-метатекстуальное. Различение гипертекста и метатекста проводится самарскими авторами Агранович С. З. и Саморуковой И. В. См. Агранович С. З., Саморукова И. В. Гармония — цель — гармония: Художественное сознание в зеркале притчи. М., 1997. Обе эти структуры могут быть поняты и охарактеризованы как сверхтекст. Гипертекст — это модель, «в полной или значительной мере сохранившая функцию воспроизведения целостного образа мира» Там же, С. 106., это «нечленимое пространство всех знаковых структур, приобретших в ходе развития человечества значение художественного базиса, коллективной основы, совокупности традиций» Там же, С. 106.. Гипертекст может быть метафорически представлен, согласно концепции ученых, как гидросфера или атмосфера планеты. Гипертекст есть феномен сверхструктурности, а-центрированности, открытости, незаврешенности, бесконечности, нелинейности, нестабильности, динамичности. Оппозицию гипертексту (количественное понятие) составляет метатекст (качественная категория) — «тип культуры, фиксирующий наиболее кардинальные для определенной эпохи элементы модели мира» Агранович С. З., Саморукова И. В. Гармония-цель-гармония… С. 106., это «своеобразная иерархическая надстройка над совокупностью конкретных моделей — текстов данной культуры» Там же, С. 106.. Гипертексту присущи материальность, конкретность, телесность. Гипертекст лишен авторства, он стихиен. «Гипертекст этимологически — это текст без берегов, без границ родовых, видовых, жанровых и даже конкретно-текстовых. Если метатекст рождается ПОСЛЕ текста как осмысление определенного миромоделирующего единства (например, Возрождения), то гипертекст существует в прямом смысле ДО ТЕКСТА… Гипертекст несет в себе лишь возможность текста» Там же, С. 107.. Гипертекст — это прототекст, потенциал текста. Гипертекст — постоянно расширяющееся пространство. Метатекст — идеальный объект, абстракция, его сущность составляют «наиболее кардинальные закономерности взаимоотношения личности с окружающим ее культурным континуумом, то есть с окружающим миром, как бы пропущенным через моделирующую способность человеческого сознания эпохи» Там же, С. 122., метатекст — выразитель «основных идейных парадигм эпохи» Агранович С. З., Саморукова И. В. Гармония-цель-гармония… С. 125., идеальный результат освоения автором материала — гипертекста.

Мы позволили себе достаточно подробное реферативное изложение концепции гипертекста/метатекста, для того, чтобы показать, что наше определение включает гипертекстуальную (коллективно-социальную, традиционную) составляющую, артикулированную как историческая и социальная обусловленность сверхтекста; от категории «гипертекст» дискурс в нашем понимании имеет и тематическую неограниченность. Модальность совпадает с осмыслением метатекста как ключа культуры; метанарратив и есть метатекстуальный идеальный результат освоения мира. Учитывая два этих фактора дискурс может быть понят как язык, взятый в единстве со своим социальным контекстом, социально структурированный и социально структурирующий. Нельзя, однако, полностью согласиться с изложенной теорией: фундамент культуры дан не после культуры, он присутствует в самом начале — до текста, причем не как материал, а уже как фактор. Мы покажем ниже, что базовая оппозиция тоталитарного дискурса «свой-чужой» не нуждается в рефлексии для того, чтобы начать действовать, преобразовывать материал — эта когнитивная структура дана не только в самом материале — но врождена уму, а способ ее функционирования определен историческим периодом. Если «каждое высказывание — это звено в очень сложно организованной цепи других высказываний» Бахтин М. М. Проблема речевых жанров//Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000. С. 261., то такой цепью и будет система дискурса как сверхтекста.

Следует обратить внимание на особую позицию адресата и адресанта, поскольку наравне с «речевой волей» адресанта «существенным (конститутивным) признаком высказывания является его обращенность к кому-либо, его адресованность. … Кому адресовано высказывание, как говорящий (или пишущий) ощущает и представляет себе своих адресатов, какова сила их влияния на высказывание — от этого зависит композиция и — в особенности — стиль высказывания», — с этой социолингвистической позиции дискурс может быть описан либо как персональный (личностно-ориентрированный), либо как институциональный. Говорящий в персональном дискурсе раскрывает свою личность, в институциональном дискурсе — статус и роль в определенном общественном институте. В институциональном дискурсе говорит не «я», а «институциональный голос» (термин ввел Chilton), отстраненный от носителя голоса и связанный с должностью или ролью. Особенность институционального голоса в том, что событиям и людям он приписывает моральную ценность в терминах угрозы и безопасности См. Карасик В. И. Язык социального статуса. М., 1992. С. 130.. Отношения собеседников в институциональном дискурсе описываются в терминах «институт» -«клиент». В своем исследовании мы будем рассматривать тоталитарный дискурс на примере политических текстов и институциональность не представляет проблемы, т.к. политический дискурс (об этом мы скажем ниже) несет яркие черты институционального дискурса. Но если мы обратимся, например, к частному письму тоталитарного периода, то мы с априорными дефинициями институционального/персонального дискурса будем вынуждены атрибутировать такой текст как персональный. Тем не менее, это не будет верно. Равно как в соврменной речевой практике нельзя встретить чистую институциональность (индивидуальность говорящего от имени института проявляет себя так или иначе), так и нельзя встретить чистую персональность — говорящий будет в своей речевой деятельности отражать статусно-ролевые отношения («коммуникация в масках»). Мы утверждаем, что различие двух обозначенных типов дискурса может быть по линии ситуативно-коммуникативного амплуа: если говорящий проявляет в речи себя как «себя», то мы можем говорить о персональном дискурсе, если говорящий проявляет себя как «оно», как голос традиции, растворяет свою индивидуальность в пространстве исторического стандарта, если он рассеивается по «сети мест» — «статусам, местам и позициям» (Фуко), то мы можем говорить об институциональности такого общения. Мерой рассеяния субъекта может быть степень интертекстуальности/интердискурсивности текста, его зависимости от канона культуры.

Деление дискурсов на институциональные и бытовые в достаточной мере проблематизировано: современные эмансипационные (liberation) теории (black studies, queer studies, postcolonialist studies, gender studies) демаскируют, демистифицируют механизмы подавления угнетенных в обществе — для этих перспектив особенно актуальным представляется понятие «институциональности», связанное с взаимоотношением неравных властей (схема «угнетатель — угнетенный»). Разоблачая власть, эмансипационные теории считают все практики человеческой жизни связанными с подавлением, с реализацией определенной идеологически мотивированной роли (даже любовь и художественное творчество — словом, то, что традиционно принято считать интимными сферами общения). Так, в художественном акте реципиент подчиняется воле, точке зрения адресанта. Ясно, что дискурс в этом случае лишается субъективного начала — говорят только лишь отношения власти. Эти властные отношения, согласно презумпции теоретиков освобождения, мотивированы идеологией: автор осуществляет в тексте институализированную технологию власти, так как закрепляет в тексте в интересах какой-либо группы в обществе существующее (желаемое) положение дел. Излишне говорить, что эти утверждения сближают эмансипационную критику как с социологической критикой В. Переверзева и его окружения, так и с неомарксизмом. Такая аналитика дискурса начинается с презумпции «объективная реальность есть миф», основывается на принципах скептицизма, критицизма и оппозиционности. Если положения эмансипационных критик о тотальной институциональности выглядят оспоримыми, то продуктивным является их вклад в теорию дискурса: дискурс понимается как действующий (performative) язык, связанный с социальными отношениями, идентичностями, властью, неравенством и социальной борьбой; более того, в теорию дискурса вносится положение о социальном пространстве как о дискурсивном по своей природе, именно поэтому в центре современных социальных исследований оказывается дискурсивный анализ: раз нет деидеологизированной, предсуществующей общественной (исторической) правды, то ангажированная, идеологически-детерминированная истина должна быть реконструирована для каждого периода, для каждого типа социальных отношений: требуется отследить систему власти, определяющую человеческое бытие в мире. В асубъективной манере, правда в несколько ином контексте, понимет дискурс и Ю. Хабермас — он определяет дискурс как коммуникацию особого вида, специфический диалог, цель которого — непредвзятый анализ реальности, очищенный от субъективизма исследователя См. Словарь политической терминологии. М., 1990. С. 234. .

И последнее замечание относится к проблеме порождения текстов: говоря абстрактно, на основании идеологически определенной модальности денотативному содержанию текста сообщается такая коннотация, которая атрибутирует высказывание к тому или иному дискурсу. Модальность как тип культурной целостности управляет процессом говорения/письма, о-формляет его в этически наполненное содержание. В аспекте порождения модальности присуще качество мифа — миф есть «форма рассуждения, выходящая за рамки рассуждения тем, что она хочет провозглашать ту истину, которую провозглашает» Иванов В. В. До — во время — после?//Франкфорт Г., Франкфорт Г. А., Уилсон Дж., Якобсон Т. В преддверии философии: Духовные искания древнего человека. С. 29. Более того, метанарратив — концентрированнй выразитель модальности — есть источник риторики культуры, ее ассоциативно-вербальной сети. Метанарратив становится арсеналом пред-данных высказыванию форм, материала, готовых частей Если говорить в терминах культурных исследований пост-парадигмы, то дискурс может быть представлен как пастиш, склеенный из реди-мейд элементов. (Заметим, что такая формулировка уничтожает принцип системности, провозлашая случайность).. Если «всякое конкретное высказывание — звено в цепи речевого общения определенной сферы» Бахтин М. Указ.соч. С. 287., ответ на предшествующие высказывания, то высказывание, знающее свою историю, определено и сформировано предшествующими высказываниями этого дискурса, а значит, и метанарративом. Касаясь порождения текста, необходимо отметить интегративный характер данного нами определения дискурса, поскольку оно включает в себя как порождающую систему (конструктивный принцип, модальность в нашей терминологии), так и сами порожденные произведения. Некоторые исследователи (Дж.Поккок, К. Скиннер) разводят эти явления в категории «дискурс-рамки» и «дискурс-произведения». В российском интеллектуальном пространстве интегративное определение дискурса дано Максом Фраем: «самое точное определение термина „дискурс“ — „предконтекст“: за миром идей и идеологий есть некий пласт явлений, их порождающих (и, в то же время, их включающий)» Фрай М. Дискурс//Фрай М. Арт-азбука: Словарь современного искусства//http://gif.ru/azbuka/discourse.htm .

Такое определение дискурса не является общепризнанным; для того, чтобы отметить отличия нашего понимания дискурса от других формулировок, дадим некоторый абрис теории дискурса Формат и задачи нашей работы не позволяют как обратится к теории дискурса в полной, так сказать, «идеальной» мере, осветив все разнообразие точек зрения, так и исчерпывающе сформулировать свой проект теории дискурса — мы пытаемся лишь обозначить самые общие контуры соврменной аналитики дискурса и артикулировать свою рабочую модель — тоталитарного — дискурса. .

§ 2. Дискурс: многообразие определений

Внутренняя форма, смысловой субстрат термина «дискурс» определяется различно:

Большая советская энциклопедия и Современный словарь иностранных слов определяют этимон как «discursus" — рассуждение, довод, аргумент Большая советская энциклопедия/Гл. ред. А. М. Прохоров. 3-е изд. В 30 тт. Т.8 М., 1972. С. 300, ст.887; Современный словарь иностранных слов. СПб., 1994. С. 205., авторы статьи «Дискурс» в энциклопедии «Постмодернизм» М. А. Можейко и о. Сергий Лепин безальтернативно возводят теримн «дискурс» к латинскому «discere" — блуждать Можейко М. А., о. Сергий Лепин. Дискурс//Постмодернизм: Энциклопедия. Минск, 2001. С. 233.