Адам Карлович Киркор

В конце николаевского царствования в Вильне сложился «интимный кружок местных писателей и артистов», который занимался изучением истории местного края. В него входили уже несколько раз упоминавшийся историк, этнограф, археолог, журналист А. К. Киркор, поэт Вл. Сырокомля, П. В. Кукольник, поэт и музыкант Лопатьинский и др. Кружок устраивал музыкально-литературные вечера, его некоторые члены занимались местной историей и даже раскопками (А. К. Киркор, Вл. Сырокомля). Раскопками особенно увлекался А. К. Киркор.

Имя младшего современника братьев Тышкевичей Адама-Гонория Карловича Киркора (1819—1886), известно всем интересующимся прошлым Белоруссии и Литвы. Человек большой учености и энергии, он оставил огромное количество печатных трудов. Ряд архивов обладает его неопубликованными рукописями, письмами к известнейшим ученым и т. п. Ему посвящено несколько специальных работ, но разносторонняя деятельность А. К. Киркора изучена еще мало, и солидная монография о нем еще впереди. Много пробелов и в его биографии — появление каждого нового документа о нем весьма ценно и важно. Еще недавно велись споры о месте его рождения. Однако теперь мы это знаем благодаря опубликованному документу:

«Двор Сливин. 1819 года, генваря 1-го дня, я, иеромонах Кармелитского ордена, настоятель Мазыкского костела Лука Барщевский, окрестил младенца именем Адам, сына благородных супругов Карла Киркора и матери Теклы, урожденной Волковичевой. Воспреемниками при крещении были г. Адам Голынский с госпожою Фаустиною Статкевичевой…

Подписи [ксендза, секретаря, столоначальника]" [Straizman. S. 16—17].

Адам Карлович Киркор.

Итак, А. К. Киркор родился в 1818/19 г. в д. Сливине Могилёвской губернии и принадлежал к роду старинной, осевшей здесь татарской шляхты, корни которой уходили в XVI в.^] Однако в ходе бурного исто-^[1]

рического развития Киркоры утратили прежний высокий социальный статус и значились как скромные «однодворцы»¹. В 1832—1834 гг.

А. К. Киркор учился в Могилёвской гимназии, поступил затем в Виленский Дворянский институт, который закончил в 1838 г. экстерном, получив место секретаря в виленском губернском правлении.

Юноша попал в Вильну в тяжелое время реакции после польского восстания 1830—1831 гг., но молодой, демократически настроенный воспитанник Дворянского института, видимо, понимал положение. Среди рукописей, купленных в начале XX в. И. С. Абрамовым у А. Н. Невоструева, была тетрадь с надписью «АДАМЪ КРКРЪ», куда 19-летний Киркор с азартом заносил стихи А. С. Пушкина и переписал даже всю «Русалку». Гибель поэта произвела на юношу удручающее впечатление. Он негодовал, когда О. Сенковский вторым поэтом назвал… Е. П. Ростопчину: «Бессовестный человек этот Сенковский, — восклицал он, — подлец! Какая-то баба написала два плохих стихотворения… и он осмеливается утверждать, что она заступит место бессмертного певца» [Абрамов, 1913. С. 100—104]. Еще будучи учеником, А. К. Киркор проявил интерес к белорусской этнографии и посвятил ей первую статью [Киркор, 1839. С. 481—487]. Поступив на службу канцеляристом, он вскоре начал печатать статьи и по другим темам. В 1842 г. вышла его первая театральная рецензия [Kirkor, 1842] а год спустя мы видим его издателем литературных сборников «Радегаст» и «Памятник Umysowy».

«Радегаст» (Радегаст — бог войны племени западнобалтийских славян — бодричей; см.: Staizman, 1973) получил цензурное разрешение в 1843 г.; он был задуман как непериодический сборник. В выборе участников издания А. К. Киркор руководствовался не принципиальными взглядами того или иного писателя, а популярностью его имени. Однако период увлечения театром в жизни А. К. Киркора не был долговечным. Суровые рецензии, несчастливый брак с актрисой красавицей Еленой Маевской (вскоре бросившей его) значительно его охладили. Начались поиски издательской деятельности. В течение отпуска 1845 г. А. К. Киркор обратился в Цензурный комитет с предложением издавать в Одессе «Литературный журнал» [Brenztejn М., 1930. S. 15].

В 1846 г. он уже советник Казенной палаты, побывал в Петербурге и опубликовал «Путербургские впечатления», где описал некоторых столичных деятелей, в частности Ф. В. Булгарина [.Atheneum. 1846. Т. 4. S. 207—227]. У этого «казенного литератора» он действительно был, и удалось даже узнать по какому делу. Сохранилась любопытная, мало известная переписка: «Осмелюсь просить Ваше превосходительство о покровительстве подателю сего письма г. Киркору — юношелитовцу, воспитанному по новой системе в русском духе… Человек он^[2]

надежный и весьма благонамеренный", — так писал Ф. В. Булгарин Л. В. Дубельту 10 января 1846 г., сообщая, что А. К. Киркор собирается издавать в Петербурге журнал «Невское эхо». В предприятии А. К. Киркора Ф. В. Булгарин «нашел то же искреннее желание к примирению и соединению Польши с Россией, которое и меня одушевляет» [Немке, 1908. С. 315—316]. Всесильный Л. В. Дубельт был недоволен заступничеством Ф. В. Булгарина за «юношу-литовца»: польская газета в столице уже была, разрешения на вторую не последовало, а испуганный Ф. В. Булгарин спешно строчил извинительную записку¹.

Под влиянием знатока западнорусских древностей М. Гомолицкого А. К. Киркор начал заниматься археологией. Став в 1849 г. членом Губернского статистического комитета, он смог уже вплотную заняться белорусской («литовской») историей и краеведением. Редактируя «Памятные книжки» губернии (1850—1854 гг.), он поместил там обширнейшие материалы по истории и статистике края, уделив особое внимание белорусским уездам: Лидскому, Ошмянскому и Виленскому. В 1854 г. совместно с П. В. Кукольником он издал объемистый труд по этнографии литовцев. Как уже сообщалось, в 1855 г. усилиями братьев Тышкевичей был, наконец, открыт Виленский музей и при нем Временная археологическая комиссия, и А. К. Киркор стал хранителем музея и секретарем комиссии. Наступило новое царствование (1855 г.), и он вновь обратился с прошением о разрешении издавать журнал, теперь уже в Вильне. Генерал-губернатор края В. И. Назимов и глава местной цензуры Врангель не возразили и переслали прошение на утверждение в Петербург. Тем временем А. К. Киркор получил много материалов для своего издания от известнейших местных деятелей — Ф. Нарбутта, И. Крашевского, А. Одынца, А. Плуга, Вл. Сырокомли и др. Но разрешения опять не последовало. Скопившиеся труды удалось, однако, издать в шести непериодических сборниках «Тека Wilenska» («Виленский портфель»), в одном из которых было помещено первое описание истории Минска (автор — Вл. Сырокомля). Все же за публикацию письма участника восстания 1830—1831 гг. эмигранта И. Лелевеля в 1858 г. и это издание было прекращено.

А. К. Киркор был удручен и получил много соболезнований от местных и иностранных деятелей.

В 1858 г. он писал одному из издателей о своей «славянской идее»: «Пусть русский, поляк, чех, словак и так далее будет верен своей национальности, пусть не чуждается и уважает национальность всех других родовых кровных племен… Пусть видит залог благоденствия и средство^[3]

сохранения своей национальности в тесном союзе со своими братьямиславянами, пусть собственные интересы соединит крепкою и неразрывною цепью с интересами всего славянского мира — тогда только мы угостим счастливую будущность и шагнем вперед по пути умственного развития…" [Талъвирская, 1967. С. 16]. Как видим, А. К. Киркор был одним из первых последовательных панславистов в России. Что и говорить, в условиях того времени идеи ученого были в высшей степени прогрессивны. Вокруг виленского издателя и ученого сплотилось тогда много передовых людей. На его литературных «субботах» можно было встретить таких деятелей культуры тех мест, как поэт Вл. Сырокомля, В. Воротынский, А. Вериго-Даревский, В. Дунин-Марцинкевич, и многих других.

Научная деятельность А. К. Киркора «виленского периода» (1838— 1866 гг.) была плодотворной. В 1858 г. в «Этнографическом обозрении» вышла его крупная работа «Этнографический взгляд на Виленскую губернию». Написанная, по свидетельству специалистов, на «довольно высоком профессиональном уровне», она дает «правильное представление о жизни белорусов Виленской губернии, хотя фактический материал ее и ограничен» [Бандарчык, 1964. С. 34, 37]. Много времени уделял А. К. Киркор и археологии, в частности раскопкам, — им было раскопано свыше тысячи (!) курганов. Многие сотни вещей он передал в Виленский музей. Много курганов раскопано А. К. Киркором вместе с братьями Тышкевичами в Логойском графстве для их знаменитого музея в Логойске. Ряд его трудов этого времени посвящен истории края, Вильне [Киркор, 1851; Киркор, 1852; Киркор, 1854].

В своих археологических воззрениях А. К. Киркор шел дальше братьев Тышкевичей. «Белоруссия — край могил, курганов, городищ, урочищ, замков, замковищ — край, где чуть не на каждом шагу вы встречаете следы минувшего, в памятниках, сказаниях, песнях» [Семен— товский, 1890. С. 1]. У него есть первые соображения относительно датировки раскапываемых курганов: он берет за отправную точку дату принятия христианства, которое проникло, по его мнению, на интересующие его территории в XI в. Таким образом, «языческие», по убеждению исследователя, курганы Логойской пущи надлежит датировать временем до этого, т. е. до XI в. [Киркор, 1859. С. 17]. Однако принятие христианства, по мнению А. К. Киркора, — не единственный критерий датировок. Курганы уд. Копачи Ошмянского уезда он датировал «более точно»: 1433 годом, так как вблизи их расположения произошла битва Ягайлы со Свидригайлом [Киркор, 1858. С. 184—185].

Итак, у А. К. Киркора все-таки не было устойчивого мнения о датировке курганного обряда в тех местах, где он копал. Иногда он стоял на совершенно верных позициях, считая, что время принятия христианства может быть одной из отправных точек для датировок курганов, но тут же побочные, косвенные данные могли его свернуть в сторону и обычные курганы он мог отнести даже к… XV в. Все это, конечно, не может не удивлять, так как в белорусских курганах постоянно должны были встречаться находки монет… Для определения этноса погребенных А. К. Киркор пытался привлечь погребальный обряд: «система могил убеждает нас, — писал он, — что литовец зарывал дорогие останки своего сочлена глубоко в землю, кривичанин клал их на самой поверхности, насыпая курган сверху, чернорусин укладывал их в середине кургана, литовец сжигал на костре…» [Киркор, 1859. С. 19]. Нужно отметить, что научные взгляды ученого все время эволюционировали. Если в 1850-е годы он еще туманно представлял назначение археологических памятников, под влиянием Тышкевичей классифицировал их на дохристианские, боевые и жертвенные, не верил в трупосожжение у славян, усматривал в городищах «котлище из насыпанного чернозема» [Киркор, 1858. С. 184; Тышкевич К. П., 1865. С. 11, прим. А. К. Киркора; Киркор, 1859], то к концу жизни, с развитием науки, он уже понимал, что большая часть раскапываемых им литовских и древнерусских курганов относится не только ко времени 800-летней давности, но и к более отдаленной эпохе¹, правильнее представлял назначение городищ (места поселения, убежища, святилища) [Киркор, 1882. С. 240, 242]. В методике раскопок А. К. Киркор применял метод вскрытия насыпи не колодцем, как делалось другими чаще всего, а крестообразными траншеями, что было гораздо более прогрессивным. В результате насыпь вскрывалась почти целиком и профили траншей могли быть полезны для исследователей.

Итак, для нас важно, что, в отличие от своих предшественников, А. К. Киркор при археологических исследованиях ставил целый ряд важных для научного вскрытия кургана вопросов: о датировке найденного, об этнической принадлежности погребенного, о методике вскрытия памятника. Такой подход к раскопкам был в то время новым, во всяком случае, в Западнорусских землях.

Однако А. К. Киркор известен не только как исследователь Западнорусских земель, но и как литератор всероссийского масштаба. В 1859 г. он приобрел в собственность типографию, а в 1860 г. арендовал газету, которую издавал на польском и русском языках («Виленский вестник»). Прорусская ориентация газеты А. К. Киркора, всегда лояльного по отношению к власти, в то тяжелое время кануна восстания 1863 г. некоторых передовых людей возмущала и расценивалась ими как угодничество. Некоторые не вполне принципиальные поступки А. К. Киркора развели его с рядом прежних друзей. Но царским литературным лакеем он не был, и последствия восстания губительно отразились и на его деятельности. Газета не была популярной, а ряд действий Муравьева- «вешателя» (перевод ее только на русский язык, требования издавать приложение к ней «Виленский полицейский листок» с обязательством всех учреждений губернии и богатых домовладельцев подписки на то и другое) поставили А. К. Киркора в невозможные для него условия^[4]

работы и окончательно подорвали бюджет. А. К. Киркор метался. 7 августа 1864 г. он подал прошение об отпуске, 28 августа — о полном освобождении от службы, 10 сентября — о пенсии по выслуге лет «с правом ношения мундира». 11 ноября, запросив министра финансов, М. Н. Муравьев подписал разрешение [Brenztejn, 1930].

Для нас же важно, что в период редакторства Киркора на страницах «Виленского вестника» печатались многочисленные работы по местной истории.

Например, только в одном феврале 1864 г. здесь были опубликованы два достаточно пространных исследования: «Исторические заметки о Литве» П. В. Кукольника и статья безымянного автора о Коложе. Причем первая публиковалась в так называемом «подвале» на первой странице номера (прямо под правительственными распоряжениями, административными указами и т. д.), а вторая, как правило, открывала «Литературный отдел». То, что публикации по истории края помещались в столь выгодных местах, говорит о том значении, которое им предавала редакция, и об их востребованности обществом.

В 1865 г. для Киркора последовал новый удар: муравьёвская ревизия Виленского музея фактически его расформировала, а Е. П. Тышкевич и А. К. Киркор были устранены. Осталось уехать, но куда? «Да, хорошо поселиться у Вас, — писал 15 декабря 1865 г. А. К. Киркор А. А. Котляревскому в Москву, — но вопрос, чем жить? У меня есть типография, она не очень богата, но все же более 300 пудов шрифтов. Теперь на нее положено запрещение за долг… Надеюсь, что дело разъяснится и типография будет свободна. Найдется ли в Москве для моей типографии работа?»¹.

В конце концов А. К. Киркор вывез свою типографию в Петербург, где рассчитывал снова заняться издательским делом. Здесь он решил выпускать «большую» газету «западно-русского» направления под названием «Переход», имея в виду переход «от революционного террора к спокойствию и правильной гражданской жизни». Будущий секретарь газеты С. С. Окрейц возражал, находя, что до «перехода» еще далеко, и предложил название «Новое время», на чем и порешили [Окрейц, 1907. № 5. С. 628]. Газета была задумана оригинально и, как полагал А. К. Киркор, с большой пользой для «Западно-русского края», но расходы по газете скоро превысили доходы с нее…

Газета начала выходить в 1865 г., первоначально идеи ее редактора нравились; газете открыли кредит, в финансовом отношении ей помогал даже известный историк Н. И. Костомаров. Но продержаться долго не удалось — тираж стал падать. Спасая реноме газеты, А. К. Киркор кинулся на поиски даровитых авторов; Юматов, с которым они по очереди (понедельно) выпускали газету, стал бороться за розничную продажу, и уровень газеты сильно понизился. Особый удар престижу газеты в феврале 1868 г. нанес игривый фельетон Юматова, смаковав-^[5]

ший «злачные места» столицы (с указанием даже адресов!). А. К. Киркор о готовящемся фельетоне Юматова не знал. Тираж данного номера газеты подскочил до невиданных в то время размеров — 5 тыс. экземпляров, но «Новое время» потеряло авторитет [Окрейц, 1907. № 4. С. 75—76]. А. К. Киркор был в отчаянии, Юматов ушел из редакции. Газету обновили, и удалось получить новые займы, но долго издание не продержалось. «Новое время» под редакцией А. К. Киркора уже 27 ноября 1868 г. получило «официальное предупреждение» за то, что в нем «неоднократно появлялись резкие и неприличные отзывы о действиях управления в Царстве Польском и Западных губерниях», также постоянно «перепечатываются из иностранных газет превратные и даже враждебные сведения о высоких правительственных лицах и положении дел в нашем отечестве» [Материалы…, 1870; см. также: Никитенко, 1956. С. 136, прим. 149].

В 1870 г. А. К. Киркор был объявлен несостоятельным должником, газета поступила на конкурс, переходила из рук в руки и, наконец, «в день Кассиана» (29 февраля 1876 г.) вышел первый номер «Нового времени» [Д. М., 1916. С. 167], принадлежавшего теперь А. С. Суворину, — так родилась знаменитая реакционная газета, которая в руках А. К. Киркора носила совсем иной характер. Кредиторы кинулись ко взысканию. А. К. Киркор тайно выехал в Краков.

Все имущество А. К. Киркора пошло с молотка за бесценок и было, как он писал, «расхищено, растащено». Конкурсное управление признало издателя «злостным банкротом», с чем согласился и коммерческий суд. Дело тянулось 10 лет. Окружной суд «потребовал от австрийских властей выдачи… „уголовного преступника“». Допросив его, Краковский уголовный суд передал дело в Верховный суд. Обер-прокурор не нашел фактов, обвиняющих А. К. Киркора в злостном банкротстве, а «признал несостоятельность только неосторожною и несчастною». 10 января 1881 г. австрийский Верховный суд оправдал А. К. Киркора и отказал Краковскому суду в иске¹. А. К. Киркор был спасен, но какой ценой!

Конец ученого был трагичен. Оторванный от родины, в полном одиночестве, ежедневно борясь с нищетой и всегда на пороге голода, он — член Краковской академии — издавал работы одну за другой, причем большая часть их была посвящена Белоруссии. Наиболее крупными были белорусский том в издании «Живописная Россия» [СПб., 1882] и две книги по истории современной русской и славянской литератур [Киркор, 1873; Kirkor, 1874]. Первая представляет собой проникновенный рассказ о Белоруссии — ее народе, памятниках и истории. Книга же по истории русской литературы, изданная в Познани (тогда еще прусской) на польском языке, лишь сейчас получила справедливую оценку как выдающееся явление того времени. Написанная с позиций^[6]

В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, она содержала поразительный по глубине анализ современной русской литературы. Многие явления в ней были подмечены, а частично и разработаны почти впервые (например, о тесных сношениях А. С. Пушкина с декабристами, о его роковых связях с Двором и т. д.). Как считают сейчас специалисты, «демократические симпатии А. К. Киркора, его глубокие познания в русской культуре позволили ему выступить с оригинальной концепцией развития русской литературы, которая несомненно явилась одним из высших достижений польской критической мысли XIX в. Критик постоянно подчеркивал, что русская литература связана с историей русского народа и что она развивалась и крепла в ожесточенной борьбе с силами деспотизма» [Ланда, 1956. С. 445].

Итак, в 1870-х годах А. К. Киркор был в самом расцвете творческих сил, которые на родине не могли развернуться. Мало нужен был он и на чужбине, тоска не проходила, бедность одолевала. Письма его этого времени невозможно хладнокровно читать. «Удивит тебя это письмо, — писал он А. А. Котляревскому, с которым теперь был „на ты“. — Катастрофа, которая со мною случилась, до того меня расстроила, что я едва начинаю приходить в себя. Я отдал все, что было, и уехал с 200 рублями, а в день выезда у меня было около 5 тысяч — значит, я мог ими воспользоваться, ежели бы хотел… Знаю, что про меня Бог знает что говорят… Я уехал на том основании, что лучше скитаться по миру, нежели сидеть в долговом отделении… Да я многим виноват… — слишком верил в людей, слишком надеялся на собственные силы…»¹. Через три года ему же: «Трудно жить, душа моя! Иногда просто хоть с голоду помирай. Работаю, как каторжник… Одиночество убивает, умирать хочется не в шутку, а смерть нейдет, а пора бы уже, стар я стал и силы нет. Приезжай, друг сердечный, отогрей душу!» (24 апреля 1875 г.). В городе жить стало дорого: «Живу теперь немного подальше от города, два-три дня души человеческой не вижу. Один-одинешенек. И хорошо мне с этим… так не удивляйся же, что я так много пишу — душу отвожу, вот что!» (ему же 1 мая 1875 г.)^[7][8]. Болезнь старого друга (А. А. Котляревского) взволновала его: «Тебе бы надобно уехать куда-нибудь да серьезно полечиться. Напиши словесно, как и что с тобою, и поверь, что мое сочувствие и уважение к тебе стоят этого с твоей стороны внимания» (ему же, 28 июня 1880 г.)^[9]. Но болезнь А. А. Котляревского оказалась смертельной, и в 1881 г. его не стало. А. К. Киркор остался один. «Теперь меня забыли, — писал он Д. Я. Самоквасову, — хотя и состою членом Петербургского, Московского, Одесского и Рижского археологических обществ. Пока был секретарем Герц, по крайней мере, присылали „Древности“…» Но научных планов по-прежнему много: «Позволь⁴

те мне, Ваше превосходительство, напомнить Вам о себе, — пишет он 13 мая 1886 г. академику А. А. Кунику. — Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбою. Дело в том, что стар уже я, здоровье плохо, а перед смертью, по крайней мере, хотелось бы покончить начатое. Хотелось бы мне распространить и дополнить статью мою, известную Вам, о монетном деле в Литве. Но для этого необходимо издание о медалях… Иверсена. 1879—1882 — 5 томов. Купить, право, не за что, но если бы я мог получить даром, я бы счел это большим для себя одолжением. Ежели же нельзя, то, может быть, по уменьшенной цене? Не откажите мне, Ваше превосходительство, в этой милости… Теперь с гр[афом] Войтехом Дедушицким предприняли мы большой труд: составить мифологический славянский календарь на целый год…"¹. Да, планы! Но смерть уже стояла за плечами…

«Киркор как бы замыкает собою тот длинный ряд бескорыстных и самоотверженных деятелей на поприще белорусской науки, который так достойно был начат… Ходаковским и продолжен братьями Тышкевичами…», «люди, подобные Киркору, — писал в его некрологе Н. А. Янчук, — ищут не собственной славы, не личной выгоды… Они, правда, не пролагают в науке новых путей, не оставляют после себя капитальных произведений… но вся их жизнь — капитальный труд. Этот труд черновой, но в высшей степени полезный потому, что на таком труде зиждется последующая наука…» [Янчук, 1888. С. 106]. Это в основе верно, но теперь кажется уже недостаточным. Мы видели, к каким поразительным открытиям привело недавнее исследование специалистами литературных взглядов А. К. Киркора. Недостаточно еще и потому, что его труды, посвященные самым разным отраслям гуманитарного знания, еще далеко не собраны, не обобщены.

Кое-что уже сделано^[10][11], но это кажется каплей в море. Труды этого ученого, его переписка с исследователями самых разнообразных специальностей, рассеянная по архивам Санкт-Петербурга, Москвы, Литвы, Польши (Кракова и др.), еще ждет своего кропотливого исследователя. Всесторонняя объективная оценка громадного наследия А. К. Киркора — наш моральный долг.

• [1] 2 «У меня хранится грамота короля Сигизмунда-Августа от 30 ноября 1569 г., даннаяПавлу Киркору, — писал А. К. Киркор о своем предке, — коею дарится ему местностьв Сухаревичах при р. Басе за его воинские заслуги и, что любопытнее, за то, что онвладел иностранными языками. В грамоте сказано: «а к тому же, ведаючи о нем, же сяи в инших разах службами своеми сгодыты можеты, по умногых посторонных землях
• [2] О положении однодворцев красноречиво свидетельствует документ: Богданов В. П., 2004.
• [3] «. .программу г-на Киркора представлял я Вашему Превосходительству не для того, чтобы испрашивать позволение на издание журнала на польском языке — знал, что этопринадлежит Министерству просвещения, которое, разумеется, не позволит, но этапрограмма представлена мною только для сведения». (!) Стремясь загладить неудачныйход, далее Ф. В. Булгарин сообщал: «Благосостояние в Польше зависит от тесного соединения с Россией, разумеется, если бы в крае не было чиновников, как, например, киевский Писарев, о которых анекдоты гораздо занимательнее и ужаснее «парижских тайн».Но как мое дело — сторона, то я и молчу!» [Лемке, 1904. С. 402—403].
• [4] К такому выводу можно было прийти после раскопок восточно-литовских курганов, которые А. К. Киркор неоднократно проводил.
• [5] ОР РНБ. Ф. 386 (А. А. Котляревского). № 52 (199). Письма А. К. Киркора.
• [6] СПФ АРАН. Ф. 95 (Куник А. А.). Оп. 2. Д. 1050. Из сохранившегося рукописногопрошения А. К. Киркора о помиловании и возвращении на Родину (без даты). Л.10 об. — 11 об.
• [7] ОР РНБ. Ф. 386 (Котляревский А. А.). № 52. Л. 20.
• [8] Там же. Л. 37.
• [9] Там же. Л. 47 (последнее письмо А. К. Киркора А. А. Котляревскому).
• [10] ОР РНБ. Ф. 386 (Котляревский А. А.). № 52.
• [11] В последнее время вышло несколько работ, посвященных А. К. Киркору: Staizman, 1973; Jaroszewicz-Kleindienst В., 1975. Т. XXV; Kirkor А., 1978.