Нашли ли мы долину счастья?

Итак, реформы «нового курса» не акт милосердия, не дань христианской добродетели, а прямой результат борьбы рабочих и предпринимателей, профсоюзов и корпораций, «низов» и «верхов»²². Говоря о генезисе реформы рабочего законодательства «нового курса», очень важно учитывать и внешний фактор, прежде всего прямое и косвенное воздействие формально провозглашенных прав трудящихся в СССР. В 30-е годы там были осуществлены и многие реальные дела. Особое впечатление оказывали работающие предприятия и ликвидация безработицы.

Рабочее движение США развивалось не в безвоздушном пространстве, к тому же в кратчайшие сроки рабочие Америки отучились видеть в своей стране некий парадиз для людей труда. Их критика касалась прежде всего либерального реформизма, его ограниченности.

Претензии были справедливы. Начать хотя бы с многочисленных недомолвок и изъянов рабочих статей Закона о восстановлении промышленности, принятого в июне 1933 г., которые были на руку предпринимателям и корпорациям, охотно использовавшим их в своих собственных интересах. Под нажимом крупного бизнеса генерал Хью Джонсон, глава Администрации восстановления, первое время вообще старался не замечать этих статей²³. В довершение всего Рузвельт нанес весьма ощутимый удар по правам профсоюзов, защищавших систему «закрытого цеха», утвердив в августе 1933 г. «кодекс автомобильной промышленности» с так называемой оговоркой о заслугах. Правительство тем самым санкционировало любые действия предпринимателей в этой отрасли, которые в вопросах найма и увольнения рабочих могли отныне поступать, как им заблагорассудится, исходя из «индивидуальных заслуг» рабочего и не считаясь с тем, состоял ли он членом тредюниона или нет.

Для большинства тред-юнионистов яростное сопротивление капитала попыткам рабочих воспользоваться правом на организацию, декларированным пунктом 7-а, а также позиция стороннего наблюдателя, занятая Вашингтоном, были неприятным сюрпризом²⁴. Тех, кто стремился видеть в рабочих статьях НИРА свидетельство особого расположения правительства к профсоюзам, могла бы насторожить брошенная президентом в 1934 г. фраза о его глубоком безразличии к тому, что предпочтут рабочие, если пожелают воспользоваться пунктом 7-а, — профсоюз или Королевское географическое общество?²⁵ Небрежение, обструкционизм — такими словами характеризует подход Рузвельта к требованию рабочих предоставить им законное право на коллективную защиту от произвола предпринимателей известный американский историк Д. Броуди²⁶. Однако первое время даже публичное заявление главы Администрации восстановления генерала Джонсона, объявившего о нейтралитете правительства в конфликте между профсоюзами и монополиями²⁷, истолковывалось как самовольная выходка недружественного к профсоюзам бюрократа.

Заинтересованность рабочих в утверждении своего права на организацию в профсоюзы была столь велика, что дефекты НИРА, колебания и уклончивость Белого дома в этом вопросе удивительным образом какое-то время оставались как бы ими не замеченными. Промышленные центры залила волна энтузиазма. Самым популярным был лозунг: «Президент (Рузвельт) хочет, чтобы ты вступил в профсоюз!» Немногие тогда знали, что президент вовсе этого не хотел. В момент окончательного редактирования законопроекта о восстановлении промышленности в мае 1933 г. судьба его рабочих статей могла оказаться плачевной, если бы сенатор Р. Вагнер, знавший о решимости профсоюзов бросить все на чашу весов, не потребовал в ультимативной форме от представителей Национальной ассоциации промышленников отказаться от обструкции и тем самым вынудил президента занять позицию нейтралитета²⁸.

Еще летом 1933 г., используя частные каналы, глава Администрации восстановления Хью Джонсон заверил предпринимателей, что НИРА не может «использоваться в качестве инструмента защиты интересов профсоюзов». В марте 1934 г. уже сам президент США, выступив заодно с автомобильными магнатами, сорвал намечавшуюся всеобщую стачку рабочих автомобильной промышленности в защиту права на организацию в профсоюз и, отвергнув слабые поползновения АФТ достичь компромисса в выработке «автомобильного кодекса», буквально навязал рабочим условия, устраивающие монополии и лишь незначительно улучшивших положение «синих воротничков»²⁹. Видный американский исследователь истории рабочего движения в США в 30-е годы Сидней Файн пришел к следующему выводу: «История с принятием кодекса автомобильной промышленности, несмотря на все разговоры о партнерстве правительства, промышленников и рабочих в осуществлении НИРА, рельефно выявила тот факт, что организованное рабочее движение там, где оно не имело достаточных сил бросить вызов союзам предпринимателей, было в лучшем случае партнером с ограниченными правами»³⁰.

Зачастую Рузвельт избегал брать на себя инициативу по части продвижения социальной реформы на исходе второго срока своего президентства (1936—1940). Он молчаливо предлагал ее сторонникам самим позаботиться о сохранении динамики и темпа преобразований³¹. Перемены к лучшему приходили не сами собой и не по воле доброхотов из высоких правительственных сфер: ни один либеральный закон не обретал реальной силы без движения снизу в его поддержку. И наоборот, ослабление этого движения в результате упования на автоматизм перемен в связи с появлением «друзей» рабочих в Белом доме и конгрессе, резко снижало шансы на успех прогрессивного законодательства, тормозило принятие назревших реформ или вообще снимало их с повестки дня. Для понимания многих сторон рабочей политики Рузвельта исключительно важное значение имеет оценка деятельности его администрации в области помощи безработным, в решении проблем занятости и создания системы социального обеспечения.

Проблему занятости Рузвельт увязывал с задачами внедрения принципов регулирования хозяйственной жизни. Но не только. Важным доводом являлись проблема рационального использования и консервации природных ресурсов, а также строительство под эгидой государства и за государственный счет крупных объектов общественного значения — электростанций, дорожных и водозащитных сооружений и т. д. Говорил президент и о нуждах обороны³².

Первый шаг в этом направлении Рузвельт сделал в апреле 1933 г., создав Гражданский корпус консервации природных ресурсов (СКК), представлявший собой по-военному организованную сеть трудовых лагерей для безработной молодежи. В соответствии с Законом о восстановлении национальной промышленности была создана Администрация общественных работ (ВПА) во главе с министром внутренних дел Г. Икесом. Располагая значительными финансовыми средствами, она развернула работу на сравнительно немногочисленных крупных объектах, главным образом в области дорожного, военного и гидроэнергетического строительства. Ни СКК, ни ПВА, конечно, не решили проблемы, но в системе традиционных представлений американцев об экономической системе своей страны как о царстве частного предпринимательства была пробита первая брешь.

Характерно, что в начале своего президентства Рузвельт вопреки заявленным намерениям держался заметно в стороне от активного участия в обсуждении проблемы занятости, вызывая тревожные размышления у всех, кто возлагал надежды на решительные действия новой администрации в этой сфере³³. Лишь в ноябре 1933 г. была создана Администрация гражданских работ (СВА) — одно из самых популярных изобретений Г. Гопкинса, хотя и недолговечных детищ «нового курса». Цель, которая ставилась перед этой организацией, состояла в том, чтобы в преддверии голодной зимы 1933/34 г. обеспечить в кратчайший срок временной работой за счет казны до 4 млн безработных и таким образом фактически больше, чем на треть, сократить армию безработных. Вопреки ожиданиям президент и конгресс без проволочек согласились с проектом Гопкинса. Объясняя эту беспрецедентную уступчивость, Гопкинс говорил в одном из своих выступлений в 1937 г.: «Многие ведущие лидеры делового мира осенью 1933 г. примчались в Вашингтон и слезно молили выделить дополнительные ассигнования, чтобы занять миллионы безработных и тем самым поддержать существование голодных людей»³⁴. Ища спасения от голодных бунтов и взрывов массового недовольства, власти положили начало поистине уникальному в условиях США социальному эксперименту: в общей сложности было введено в действие примерно 400 тыс. объектов³⁵. «Социализм», родившийся в мгновение ока, играл роль буфера между низами и верхами, являя собой, как казалось многим, некий прообраз функционирующей смешанной экономики. На местах СВА вопреки протестам местных бизнесменов поощряла создание кооперативных предприятий самого различного профиля, функционирующих (и весьма успешно) на началах рабочего самоуправления с оплатой труда по расценкам частного сектора.

Воспользовавшись тем, что к весне 1934 г. социальное напряжение во многих местах благодаря принятым мерам и улучшению экономической конъюнктуры несколько ослабло, и уступая давлению справа, Рузвельт поторопился положить конец этим мероприятиям, вызывающим столь противоречивую реакцию в стране³⁶.

Созданная весной 1935 г. в рамках реализации «Национального плана предоставления работы» Администрация по обеспечению работой (ВПА) была начисто лишена всяких признаков, уравнивающих ее с частнокапиталистическим сектором экономики. Но только такой она и могла быть. Рузвельту и Гопкинсу удалось сделать конгресс более сговорчивым, пообещав направить львиную долю ассигнований на военное строительство и установив более низкое денежное вознаграждение за труд на объектах ВПА по сравнению с частным сектором. Хотя дефекты программы общественных работ, осуществлявшейся под эгидой ВПА вплоть до 1943 г., были очевидны, эта программа дружно поддерживалась рабочим движением страны. Не решив полностью проблему занятости, ВПА в отдельные годы предоставляла работу 3,5—4 млн людей, буквально спасая их от голода. К тому же опыт частичного огосударствления рынка наемного труда, каким бы суррогатом по отношению к реальным нуждам он ни был, являлся очень важным способом поддержания равновесия в переходной экономике.

Профсоюзы и организованное движение безработных решительно настаивали на расширении и планомерном развитии общественных работ. Многие влиятельные представители вашингтонской администрации разделяли эту установку, полагая, что она полностью отвечает целям программы поэтапной реконструкции и модернизации капиталистической системы, ее приспособления к изменившимся условиям. Такой позиции придерживался Гопкинс³⁷. Г. Икее с самого начала утверждал, что создание постоянно действующей системы общественных работ в качестве своеобразного придатка частнокапиталистической экономики будет выполнять роль поплавка и стимулятора роста³⁸.

Рузвельт всегда сдержанно относился к проявлениям энтузиазма сторонников правительственного «социализма». Но еще весной 1933 г. он вынужден был согласиться с идеей создания специального агентства, приданного Администрации общественных работ, с целью выработки рекомендаций по их планированию, территориальному размещению и рациональному использованию в интересах экономики. Так возникло Управление планирования национальных ресурсов (УПНР)³⁹, которое во многом на свой страх и риск занялось изучением вопросов перспективного экономического планирования главным образом в области занятости и природопользования.

Была только одна область внутренней политики, в которой Франклин Д. Рузвельт охотно выступал с опережающей политической инициативой: охрана и консервация природных богатств. В этой области его личные представления о «сбалансированной цивилизации» и научно обоснованном природопользовании перекликались с концепциями сторонников усиления регулирующей роли государства в экономике в целях ограничения разрушительных (для экологии) последствий частнокапиталистической конкуренции. Природные ресурсы страны, рациональное использование которых под государственным контролем является важнейшим условием экономического благополучия нации, должны были стать, по его мнению, сферой приложения правительственных усилий крупных масштабов. Во имя благополучия будущих поколений американцев Рузвельт предлагал активизировать действия в пользу приобретения государством заброшенных земель, лесных участков, находившихся в частных руках и т. д.⁴⁰

Окружив себя значительным числом весьма энергичных сторонников реформ в области трудового законодательства, Рузвельт уравновесил их политическое влияние сохранением прочных связей с представителями консервативных кругов — лидерами финансово-промышленного капитала (Б. Барух, Дж. Кеннеди и др.)> политиками-южанами, местными политическими боссами и т. д. Он охлаждал преобразовательный пыл первых процедурой длительного просеивания идей и проектов сквозь сито «согласительных» комиссий, искусной игрой на противопоставлении мнений, упреждающими мерами, частично снижающими остроту проблем, но не более того. Даже у самых больших почитателей «нового курса» рождались опасения, что политика лавирования и полумер не имеет будущего. Об этом не принято было говорить открыто, но предчувствие недостаточности и ненадежности всех усилий вернуть стране процветание часто беспокоило многих ближайших помощников президента, отлично сознававших, что Рузвельт избрал метод поэтапного продвижения вперед, с переходами к чисто позиционной борьбе и даже отходом назад. «Конечно, я хорошо знаю, — писал в 1940 г. Гарольд Икее в частном письме, — что „новый курс“ так же несовершенен, как и любая другая политическая программа. Если говорить о том, что мы имеем на сегодня, то она, вне всякого сомнения, обладает крупными недостатками как в отношении целей, так и способов осуществления. Но время исправит ее дефекты, если, разумеется, у нас его будет достаточно… Я начинаю опасаться, что как раз времени-то у нас может и не хватить для того, чтобы привести в приличный вид наш дом…»⁴¹

На собственном горьком опыте трудовая Америка познавала политическую механику либеральной эры. Страна была буквально залита потоками официального оптимизма. Однако экономическое положение и социальный статус больших масс трудящихся (женщин, афроамериканцев, мелких фермеров, городских средних слоев и т. д.), если и изменились к лучшему, то лишь в ограниченных пределах. Многие важные требования трудящихся не были удовлетворены. Так, например, после двух лет пребывания администрации Рузвельта у власти дело с подготовкой законопроекта о социальном обеспечении по безработице и старости почти не сдвинулось с места. Было бы ошибочно искать этому объяснение в опасениях Рузвельта натолкнуться на труднопроходимое препятствие в лице оппозиции в конгрессе⁴². Правительство по собственной инициативе тормозило реформу социального обеспечения. В ходе знаменитых «первых ста дней» (1933 г.) оно не сочло возможным поставить ее даже на обсуждение конгресса⁴³.

Послания, которые в январе 1935 г. президент направил в конгресс, были отмечены умеренностью, хотя в них и говорилось о необходимости значительных ассигнований на расширение общественных работ и содержалась рекомендация принять закон о социальном страховании. Характерно, что, выступив наконец с этими давно ожидаемыми предложениями, правительство оказалось в ссоре… с прогрессистским блоком в конгрессе, который справедливо нашел их неудовлетворительными. Конфликт разрастался, тем более что созданная президентом комиссия во главе с Ф. Перкинс предлагала главное бремя забот по осуществлению мер пенсионного обеспечения возложить на штаты, сделав участие федеральных властей чисто символическим. Прогрессисты справедливо увидели в этом уступку консерваторам за счет интересов трудящихся. Вялое течение слушаний в конгрессе проходило на фоне почти полного замирания правительственной активности⁴⁴. Неожиданное одобрение Комитетом по труду палаты представителей подготовленного коммунистической партией и внесенного конгрессменом Ландином билля о социальном страховании, а также вал голосов в поддержку так называемого «Плана Таунсенда» — радикальной схемы, родившейся в голове у пожилого калифорнийского врача, заставили правительство поторопиться и выступить с собственным законопроектом, которому была обеспечена поддержка обеих палат конгресса, но который отличался от билля Ландина не в лучшую сторону.

Настораживающим молчанием окружил президент и повторное прохождение весной 1935 г. через обе палаты конгресса знаменитого законопроекта Вагнера о трудовых отношениях, хотя ему было обеспечено подавляющее большинство голосов членов сената и палаты представителей. Ф. Перкинс писала, что билль Вагнера никогда не рассматривался Рузвельтом в качестве части его собственной программы. Более того, администрация и сама Перкинс делали все, чтобы торпедировать билль⁴⁵. Искренний радетель интересов людей труда сенатор Вагнер был так обескуражен этим холодным приемом, что ради сохранения расположения Белого дома выхолостил собственный билль, отказавшись, например, распространить его положения на сельскохозяйственных рабочих. Оправдываясь, он писал в апреле 1935 г., что реальная угроза полного провала билля сделала его податливым любому нажиму⁴⁶. Он ничуть не преувеличивал: опасность преследовала билль буквально по пятам. Накануне решающего голосования в сенате, 15 мая 1935 г., Рузвельт заявил на пресс-конференции, что он никак не определил своего отношения к биллю Вагнера⁴⁷. Это означало, что опасаться следует самого худшего — вето президента.

И вдруг произошел резкий поворот от созерцательности и проволочек к демонстрации приверженности «подлинному» (как писал советник президента Тагвелл)⁴⁸ прогрессивизму, к активной поддержке самого радикального в истории американского государства социального законодательства, включая билли о социальном страховании, о трудовых отношениях, налогообложении крупных состояний и т. д. Существенно поменялась и сама риторика президента. Обличения беспредельной алчности имущих классов и хищничества монополистов в духе популизма Брайана и Лафолетта-ст. сопровождались признанием приоритета интересов неимущих слоев в государственной политике «национальной реконструкции». Летопись американского президентства, пожалуй, не знала такого крутого зигзага.

Еще в ежегодном послании конгрессу в январе 1935 г. Рузвельт заявил, что он не хочет вносить изменения в существующую налоговую систему. 7 июня он сказал на пресс-конференции, что проблема налогов его вообще не занимает. Но уже 19 июня в послании конгрессу президент предложил ввести прогрессивный налог на крупные состояния и прибыли корпораций. Оппозиция кричала о «трюках» президента, перехватывающего голоса у левых и правых экстремистов и демагогов типа X. Лонга или Ф. Таунсенда. Однако Белый дом добился от конгресса одобрения законопроекта. 5 июля 1935 г. Рузвельт поставил свою подпись под законом Р. Вагнера о трудовых отношениях, подтвердившим и усилившим права рабочих на организацию в профсоюз и коллективный договор, зафиксированные в статье 7-а НИРА. 14 августа 1935 г. Ф. Рузвельт подписал Закон о социальном страховании, для США имевший такое же значение, как отмена рабства.

Итак, внезапно, в течение жарких летних месяцев 1935 г., после длительной раскачки и выжидания правительство Рузвельта вновь обрело вкус к социальной реформе. Многие биографы Рузвельта теряются в догадках, размышляя по поводу случившейся перемены.

У. Лейктенберг, например, писал, что Рузвельт сделал это «по причинам не вполне понятным», а конгресс, в свою очередь, проголосовав за поддержанные правительством билли, также раз и навсегда «поверг всех в недоумение»⁴⁹. Разумеется, разгадку следует искать не только в чисто предвыборных соображениях, хотя и они, конечно, имели значение.

Оценивая обстановку жаркого лета 1935 г., министр внутренних дел Г. Икее высказал убеждение, что «страна настроена куда более радикально, чем правительство в целом и каждый из нас в отдельности»⁵⁰. Движение безработных после того, как наметилось, а затем было осуществлено под руководством левых объединение всех его организаций, поднялось на новую ступень. Нарастала волна всеобщих забастовок в основных отраслях промышленности. Стихийно, снизу ширилось движение за организацию профсоюзов. Накопление взрывчатого материала на почве разочарования в «политике улыбок» шло медленно, но неуклонно и в главных индустриальных центрах и в промышленной «глубинке». Архив Лорены Хиккок — прекрасное и авторитетное свидетельство вызревания новых настроений, последовательного «самовозгорания» бунтарского духа в рабочей среде, отвергавшей полумеры, ищущей опоры в сплочении, организации и новых конструктивных идеях социального прогресса, выходящих за рамки чрезвычайных мер, купирующих те или иные очаги социальных недугов⁵¹.

Изучив обстановку в промышленном Огайо осенью 1935 г., Хиккок пришла к выводу, что «медовый месяц» в отношениях между рабочими и администрацией в Вашингтоне подходит к концу. О Рузвельте кое-где стали говорить как о всего лишь «еще одном президенте», при котором «большой бизнес» по-прежнему верховодит в стране. Все реже дознаватель информационной службы Гопкинса сталкивалась с упованиями на благоволение просвещенного правления и все чаще — с убеждением, что реализацию нового законодательства следует контролировать, так сказать, явочным путем, добиваться не только претворения его в жизнь, но и совершенствования в интересах трудящихся. Однако рабочее движение и примыкавшие к нему течения не были единым целым. Самое слабое звено в коалиции «нового курса» — пестрые мелкобуржуазные массы Юга, Дальнего и Среднего Запада, часть городских средних слоев (особенно находившихся под влиянием католической церкви) — было подвержено наибольшим колебаниям. Во многих случаях эти колебания сказывались и на настроении в рабочей среде⁵².

Учитывая рассогласованность в действиях оппозиции слева, Рузвельт постоянно менял тактику, сохраняя, впрочем, неизменной стратегическую цель — борьбу с бедностью. Одолев очередной рубеж, он мог неожиданно дать сигнал к отступлению и даже к «братанию» с противником. Так, уже осенью 1935 г., завершив «сезон реформ», правительство объявило, что наступила «передышка». 1936 год, год президентских выборов, как будто бы подтвердил, что перемирие с капиталом лидер демократической партии хотел бы превратить в прочный мир ценой приглушения социального аспекта деятельности администрации⁵³.

Рузвельт по-прежнему от случая к случаю обрушивал потоки гневных слов на «экономических роялистов», «обворовывающих сограждан». Но ничего конкретного и особо обнадеживающего в отношении улучшения, усиления и углубления социального законодательства сказано не было. И еще меньше сделано.

Президент оставался глухим к призывам поддержать кампанию в пользу принятия законопроекта Вагнера о государственном жилищном строительстве, в котором были заинтересованы неимущие слои перенаселенных промышленных центров. Распространение трущоб в городах достигло размеров национального бедствия, однако Белый дом оповестил общественность, что не считает рекомендации сторонников государственного жилищного строительства для неимущих семей приоритетными задачами. Рузвельт отказался поддержать антирасистский билль Вагнера-Ван Найса-Гавэгана, объявляющий суд Линча уголовным преступлением, относящимся к юрисдикции федеральных судебных властей. Блок южных демократов, по словам американского исследователя Дж. Хатчмейкера, действовал так эффективно, что Рузвельт не нашел в себе силы даже пошевельнуть пальцем в защиту жертв антинегритянского террора⁵⁴. Отрицательное отношение президента к идее создания государственной системы здравоохранения способствовало провалу кампании за ее осуществление, хотя, как признавали ее противники, огромные массы населения (особенно в рабочих кварталах) были на стороне этой идеи⁵⁵.

Платформа демократической партии накануне выборов 1936 г. производила впечатление документа, скроенного по меркам консервативной оппозиции или, в лучшем случае, как писал Ф. Франкфуртер, составленного с таким расчетом, чтобы «удовлетворить каждого, никого не обидев». «Проект платформы, — писал он Рузвельту, — не содержит в себе ничего вдохновляющего, никакой общей концепции, никакого призыва к борьбе, ничего такого, что ободряло бы, что запоминалось бы. По содержанию он едва ли отличается от того, что предлагают республиканцы, а по тону составлен еще в более скучных выражениях»⁵⁶. Франкфуртер полагал, что программа должна была бы отразить намерение демократов продолжать социальные реформы. Однако Рузвельт не изменил ни слова в этом документе, выработанном специальным комитетом. Примечательно, что его возглавлял сенатор Вагнер, призванный символизировать готовность демократов следовать и дальше по пути реформ, хотя сам сенатор не скрывал пессимизма в отношении достигнутого и достижимого⁵⁷.

Что все это означало в действительности? Просто отступление ньюдиллеров и их лидера перед нарастающим сопротивлением консерваторов, отвоевывавших утраченные было позиции путем применения судебных процедур, организации шумных политических кампаний в печати, с церковных папертей и университетских кафедр? Усталость реформаторов, дезорганизация их сторонников? Скорее всего, на эти вопросы следует ответить отрицательно. Ближе всего к истине, по-видимому, мнение тех исследователей, кто видит в этом искусный маневр президента, зондаж настроений в стране, стремление испугать, вызвав «огонь на себя», и убедиться, на что способен его электорат в момент, когда международная и внутренняя обстановка требовала от американцев осознания вызовов времени и их долга быть на высоте положения. Эпизод, связанный с подключением министра сельского хозяйства Г. Уоллеса к прямой агитации за продолжение преобразований «нового курса» как реальной альтернативы реакции внутри страны и за рубежом чрезвычайно характерен для этой стратегии.

Выступая 29 августа 1936 г. в Де Мойне перед десятитысячной аудиторией в связи с принятием им предложения стать напарником Рузвельта, кандидатом на пост вице-президента США от демократов, Г. Уоллес специально остановился на гуманистическом, общечеловеческом значении того, что осуществлялось Рузвельтом. Совсем не случайно был затронут международный аспект американских выборов. Будущий вице-президент, в частности, сказал: «Гитлер и Рузвельт пришли к власти одновременно в 1933 г. Адольф Гитлер показал себя непримиримым врагом демократии повсюду. Франклин Рузвельт является ее самым верным оруженосцем и защитником от имени всего человечества». Вывод: американцы должны поддержать солдат «свободы и демократии» в борьбе против «материалистической тьмы». И далее: «Тьме и вере в насилие мы в Новом Свете противопоставляем веру в американизм, в протестантизм, католицизм, иудаизм. Наша вера базируется на убеждении, что возможности личности не определяются ее расовой принадлежностью, социальным происхождением или богатством». Солидарность с такой оценкой стратегических целей его реформаторской деятельности Рузвельт выразил в телеграмме Уоллесу: «Великолепная речь, произнесенная перед встревоженной нацией в стиле, который выше всех похвал. Мы взяли превосходный старт»⁵⁸.

Электорат полностью оправдал ожидания Рузвельта. Несмотря на обещания «передышки», не были забыты реформы жаркого лета 1935 г. Результаты выборов не имели аналога в политической истории США. За Рузвельта проголосовало 27 751 841 избирателей, за его оппонента, республиканца, губернатора Канзаса А. Лэндона — 16 679 491. В прошлом умеренный прогрессист Лэндон в каждой из своих бесцветных речей намекал на то, что за спиной Рузвельта маячит тень московского Кремля. Сторонники Рузвельта старались всерьез не опровергать подобные «догадки», понимая, что в глазах рядового американца вздорные обвинения не вредили репутации Рузвельта. Проницательная журналистка Дороти Томпсон заметила после завершения кампании и накануне голосования: «Если Лэндон произнесет хотя бы одну речь, Рузвельт в этом случае получит дополнительно голоса всей Канады»⁵⁹. Называя себя христианином и демократом, Рузвельт не боялся казаться и чуть-чуть левым⁶⁰. Как нельзя лучше «в предлагаемых обстоятельствах» такая многоликость работала на его имидж — имидж лидера новой формации. Смесь хитрости и честной веры, говорил о Рузвельте Томас Манн.

Выборы 1936 г. были кульминацией целой исторической полосы. Они показали, что атмосфера растерянности и отчаяния сменилась уверенностью в том, что выход из тупика может быть найден так же, как и способ приближения к цели. Они еще раз подтвердили ту истину, что борьба против нищеты, за решение других насущных социально-экономических проблем Америки является в то же время борьбой за мировое лидерство в состязании с «европейскими измами».

Между тем потребность в глубоких переменах не только не отпала, но все острее осознавалась широкими массами трудящихся⁶¹. Это относится прежде всего к тем отрядам рабочего движения, которые всем ходом событий выдвигались на авансцену политической жизни. Более высокий уровень классового самосознания рабочих (занятых прежде всего в основных отраслях промышленности), как справедливо отметил американский историк Дэвид Монтгомери, проявился тогда в расширении борьбы за осуществление демократического контроля деятельности отдельных частных предприятий⁶². Даже многие ведущие лидеры АФТ пришли в конце концов к убеждению, что крах 1929 г. был вызван не случайными обстоятельствами, а явился неизбежным следствием «фатальных дефектов» рыночной экономики страны, полностью отказавшейся от контроля общества над производством и распределением, развитием финансово-кредитной системы, социальной сферой и т. д.⁶³ Разумеется, среди гомперсистов об этом было не принято говорить с высоких трибун, но о необходимости создания и планирования со стороны государства постоянно действующей системы общественных работ Исполком АФТ заявил открыто в обращении к двум ведущим партиям⁶⁴.

Горячую заинтересованность в последовательном осуществлении глубоких социальных преобразований и активизации правительства в данном вопросе проявили профсоюзы КПП. Своей ближайшей целью они декларировали проведение через конгресс закона о минимуме заработной платы, гарантиях прав профсоюзов и расширении участия рабочего движения в определении правительственной политики⁶⁵. Но весь дух и вся практика «нового тред-юнионизма» свидетельствовали, что его социальные идеалы не ограничиваются борьбой за удовлетворение набора чисто экономических требований. Об этом в воспоминаниях Лен де Кокса (одного из руководителей КПП) сказано следующее: Конгресс производственных профсоюзов «представлял собой устремленное к значительным целям, воинственное движение, объявившее своей задачей добиться вовлечения трудящихся США в профсоюзы во имя улучшения их жизненных условий и вместе с тем не ставившее препятствий выражению их далеко идущим чаяниям, что вполне естественно для хорошо организованного боевого и ведомого умными лидерами пролетарского движения, если оно нацелено на эвентуальную трансформацию общества»⁶⁶.

На своей первой национальной конференции, состоявшейся в Атлантик-Сити (октябрь 1937 г.), КПП выработал законодательную программу, которая вобрала в себя наиболее существенные требования, разделяемые основной массой членов профдвижения. Бросается в глаза, что упор в ней был сделан на «фундаментальное требование» закрепления в законодательном порядке права на работу. С этой целью предлагалось обязать всех частных предпринимателей строжайшим образом соблюдать права рабочих, предоставленные законодательством «нового курса», принять федеральный закон о продолжительности рабочего времени и минимальных ставках заработной платы в промышленности. Именно от этой меры ожидали многого, и прежде всего роста уровня занятости. Предлагалось также принять поправки к законодательству о социальном страховании, чтобы оно максимально отвечало сложившимся условиям, стало подлинно демократичным, охватывающим все категории трудящихся без каких-либо изъятий⁶⁷.

Несмотря на все усилия, проблема «лишних людей» вызывала наибольшую озабоченность. На заседании Чрезвычайного экономического совета в присутствии Ф. Рузвельта в конце декабря 1935 г. представители министерства труда сообщили, что в стране 12 млн безработных, это было на 2 млн ниже уровня 1933 г.⁶⁸ Тем временем индекс промышленной продукции достиг 90 пунктов от уровня 1929 г. После того как уже в 1936 г. обозначился новый спад в экономике, проблема занятости вновь была признана самым больным местом в отношениях между правительством и организованным рабочим движением. Рабочий альянс — организация движения безработных — все настойчивее критиковал правительство за «пассивность» в нахождении оптимальных решений проблемы занятости⁶⁹. Профсоюзы поддержали эту критику. Гопкинс и некоторые лидеры демократической партии признавали справедливость протеста, выраженного организованным движением безработных, а вместе с тем и его влияние на политическую обстановку в стране⁷⁰.

В инаугурационной речи 20 января 1937 г. Рузвельт обратился к стране с вопросом, который она ждала: «Давайте снова спросим себя: достигли ли мы цели, о которой мечтали четвертого марта 1933 года? Нашли ли свою долину счастья?» У президента был ответ. Но ряд выступлений прозвучал диссонансом тому, что он хотел бы услышать. Внушительнее всего звучал голос лидера КПП Дж. Льюиса. «Время — категория реальная, — говорил он на съезде профсоюза дамских портных в мае 1937 г. — Теперь всем хорошо известно, что великие проблемы, вставшие перед рабочими США, остаются нерешенными… Уже сейчас некоторые наши экономисты предсказывают следующий экономический спад. Друзья мои, неужели все, что могут предложить нам наши лучшие политические деятели, — это обещания нового бедствия? Если это так, если все, что нам могут предложить наши промышленники, финансисты и политики, — это продолжение депрессии, человеческих страданий, если все это правда, то не пришло ли время для рабочего движения организоваться и что-то в связи с этим предпринять?»⁷¹ В этих выступлениях Льюис ни разу не упомянул имени Рузвельта, которого рабочая печать называла «другом рабочих».

За полемикой президента с лидером «нового тред-юнионизма», все услышали хорошо знакомый мотив: профсоюзы должны занять подобающее им место в правительственных структурах. С какого-то момента требование решительно пересмотреть положение, при котором рабочий класс и рабочее движение оставались не представленными на всех уровнях государственной власти, звучащее в устах многих видных руководителей профдвижения 30-х годов, а также в документах профсоюзов и рабоче-фермерских партий⁷², уже воспринималось лидерами в обеих ведущих партиях как реальный вызов существующей политической системе, как подрыв ее устоев.

Рузвельт придавал серьезное значение этим несовместимым с устойчивостью двухпартийной системы требованиям и принимал меры к устранению потенциальной угрозы ее развала. С политической точки зрения вопрос для него решался просто: следуя традициям вильсонизма он ориентировал лидеров демократов на поглощение местных рабоче-фермерских партий, включение их в широкий «исторический блок», способного долго и в будущем поддерживать коалицию «нового курса». Эту тактику Рузвельт считал вполне оправданной, особенно после ошеломляющего успеха республиканцев на промежуточных выборах 1938 г., вызвавшего обострение внутренних конфликтов в его собственной партии.

Но в идеологическом плане ньюдиллеры столкнулись с рядом сложнейших проблем, ибо сближение с социал-реформистскими партиями типа рабоче-фермерской партии Миннесоты или Американской рабочей партии штата Нью-Йорк, с профсоюзами, движением безработных, укрепление социальной базы коалиции «нового курса» за счет притока демократических низов (рабочих, афроамериканцев, женщин, молодежи и т. д.) не могли не вызвать изменений в социальной доктрине демократической партии⁷³. Появление в дальнейшем концепции «народного» капитализма тесно связано с этим фактом.

Размах массовой борьбы трудящихся в конце 30-х годов и успехи движения народных фронтов во многих странах Европы и Америки заставили Рузвельта и его сторонников в конгрессе вновь поднять вопрос о войне с бедностью и под этим флагом возобновить кампанию поддержки ряда отложенных законопроектов. Правительство заняло довольно резкую антитрестовскую позицию, были приняты программа расширения общественных работ и ряд мер помощи «оказавшимся в критической ситуации» семьям рабочих в индустриальных центрах⁷⁴. 1 сентября 1937 г. Рузвельт подписал закон Вагнера-Стигалла о создании Администрации жилищного строительства, призванной обеспечить содействие государства в строительстве жилья для малоимущих семей. Ее финансовые возможности были ограниченны, но принципиальное значение этой меры нельзя недооценивать. Согласие Рузвельта поддержать законопроект о справедливом найме рабочей силы, устанавливающем минимум заработной платы и максимум продолжительности рабочего времени, стало еще одной вехой в процессе «реабилитации» рабочей политики правительства. Демократы в избирательной платформе 1936 г. не обошли вниманием этот вопрос. На первых порах администрация играла довольно активную роль в разработке законопроекта, включавшего также статьи о запрещении детского труда и различных видов антипрофсоюзной практики предпринимателей. Но в конце 1937 г., казалось, не было никаких надежд на то, что очередная сессия конгресса вообще будет рассматривать этот билль⁷⁵.

Есть основания утверждать, что политические итоги 1938 г., включая неудачи с проведением правительственной реорганизации и успех республиканцев, послужили Рузвельту толчком к новым размышлениям по вопросам социальной стратегии. Линия размежевания между прогрессистами и консерваторами в демократической партии в это время в силу неодинаковой оценки событий внутри и вне США обрела более отчетливые контуры, причем раскол партии и выход из нее левого крыла в случае победы консерваторов на предстоящем съезде партии в 1940 г. представлялись всем делом весьма вероятным. Информация с мест, стекавшаяся в Белый дом, свидетельствовала о глубине разногласий и о складывании предпосылок создания массовой третьей партии на базе профсоюзов и движения безработных⁷⁶. Резкий маневр Рузвельта в сторону отмежевания от консерваторов и возобновления.

«проработки» законопроекта о справедливом найме рабочей силы следует поставить в связь с этой ситуацией. Приняв решение, Рузвельт действовал весьма энергично и изобретательно. Не вняв угрозам справа, президент буквально заставил конгресс проголосовать за билль БлэкаКоннери.

Принято считать, что это событие символизировало конец «нового курса». Едва ли с этим можно согласиться без оговорок. Верно, что в 1939 г. главным образом из-за резко осложнившейся международной обстановки Белый дом начал тайно налаживать отношения с консервативной оппозицией. Нарастание военной опасности в Европе и желание видеть демократическую партию единой заставили Рузвельта отказаться от конфронтации с правой оппозицией и даже признать ее ошибочной. Но от колебаний президента в принципе не зависело, продолжать или нет реформы. Движущей силой движения к welfare state начиная с 1933 г. были и оставались народные низы, прежде всего рабочий класс, чья инициативная, а порой и самостоятельная роль в событиях обеспечила многие демократические перемены. Об этом свидетельствовали увеличение удельного веса новых сил в местных легислатурах, избрание и назначение прогрессивно и даже радикально настроенных деятелей на важные общественные посты и т. д. И хотя импульсы к такого рода переменам далеко не всегда исходили от рузвельтовских либералов и самого президента, они вынуждены были с ними считаться и даже использовать в собственных политических интересах как средство давления на консервативную оппозицию. Гопкинс в частном письме к видному ньюдиллеру Дэвиду Лилиенталю от 26 января 1942 г. так охарактеризовал сложившееся положение в стране: «Я всегда был убежден, что наша страна может осуществить все, к чему она стремится, и я верю, что те из нас, кто все эти годы идентифицировал себя с Рузвельтом, мыслили так же, как это делал народ. Огромное большинство народа с нами, в то время как органы массовой информации и концентрированное богатство находятся к нам в оппозиции»⁷⁷.

Вместе с тем нельзя не признать, что накануне войны положение в рабочем движении оставалось крайне сложным и противоречивым. Шла острая борьба двух тенденций — левоцентристской и умеренноконсервативной, если упомянуть только главные. Правая оппозиция мобилизовала дополнительные силы и средства для обработки общественного мнения страны в духе «естественной гармонии интересов» и осуждения бунтарства «нового тред-юнионизма». Это обстоятельство вносило еще больший раскол в «рабочем доме». И все же было неясно, какая из двух тенденций возьмет верх. Вот почему и после 1939 г., стремясь сохранить широкую социальную базу, на которую опиралась его администрация, и свой авторитет в рабочем движении, Рузвельт предпочитал не порывать с формулой «прогрессивного либерализма», хотя никто из ньюдиллеров, включая самого президента, ни тогда, ни позже не мог (или не хотел) объяснить, что конкретно подразумевается под этим понятием⁷⁸.

Всю подготовку к съезду демократической партии в 1940 г. ньюдиллеры провели под девизом удержания важнейших рычагов власти в своих руках, а успех на президентских выборах осенью того же года они рассматривали как важнейший аргумент в пользу сохранения коалиции «нового курса». Гопкинс в ряде писем говорил об итогах выборов как о победе демократии, «народа», а Франкфуртер утверждал, что Рузвельт, став в третий раз хозяином Овального кабинета, был преисполнен мессианского духа⁷⁹. Нельзя не увидеть в этом новом смещении Рузвельта и рузвельтовских либералов от центра еще чуть-чуть влево, так же как и в факте наполнения всей политической атмосферы в стране духом протеста против «концентрированного богатства», крупного бизнеса, его философии успеха и всей системы приоритетов, обретения рабочим движением веры в себя и новых ценностных ориентиров. Современный американский исследователь выразил суть происходившего в сфере социальных отношений накануне войны в следующей лаконичной формуле: «В конце 30-х годов культура американских рабочих, похоже, представляла собой вероятностную альтернативу образу жизни, присущему либеральному капитализму»⁸⁰.

Совершенно законным выглядел вопрос, которым задавались многие в ту пору в Америке: каким путем будет развиваться дальше рабочее движение, и другой, с ним связанный, — какая судьба ожидает либеральную традицию? Дилемма, стоящая и перед тем и другим, конечно же, имела одинаковые корни — глубокие сдвиги в экономике и политике, внутренней и мировой. Именно поэтому верхом наивности считать (как это делает, например, Л. Харц) чисто пропагандистской уловкой поборников «нового курса» (и в рабочем движении, и в политических структурах) обращение к теме о своеобразии «третьего пути» с тем, чтобы выразить их абсолютно стерильный, не доктринерский, отличный от европейского менталитет⁸¹. Идеологические проблемы в итоге действительно переросли в технические, нравственно-этические. Однако все могло выглядеть в совершенно ином свете, если бы «рузвельтовская рецессия» 1938 г. не была прервана начавшейся в Европе Второй мировой войной.