Левый марш. 
Америка в первой половине хх века

В 1923 г. Америка буквально зачитывалась небольшой по объему, но очень емкой по содержанию книгой кумира делового мира будущего президента (в начале 20-х годов в этом не сомневался ни один человек, включая Франклина Рузвельта) Герберта К. Гувера.

«Американский индивидуализм». В ней автор с жаром опровергал тезис Алексиса де Токвилля об опасности индивидуализма для подлинной демократии, поскольку он способствует развитию эгоцентризма и изоляции членов сообщества друг от друга. Гувер, славу которому принес его вклад в ликвидацию голода в разрушенной войной Западной Европе, решительно отказался видеть в американском индивидуализме что-либо негативное, он назвал его великой духовной силой нации, источником ее богатства, противопоставив ему инстинкты толпы, умеющей лишь чувствовать, но не созидать²⁶.

Рузвельт накануне выборов 1928 г., на пике «процветания» отчетливо сознавал, что отнести «толпу» к балласту истории — непростительная ошибка, порок мышления. Она, эта самая «толпа», заявил он, может быть генератором идей, более того, «существует вполне определенная зависимость между тем, что мистер Гувер называет толпой и современным прогрессом»²⁷.

Интуитивно, видимо, лучше, чем многие другие, Рузвельт понимал, что страна близка к моменту, когда «забытый человек», народные низы напомнят о себе, делая это необязательно в экстазе бессмысленного бунтарства. Предвидение полностью оправдалось.

Бурные и драматические сцены у муниципалитетов, осаждаемых сотнями бездомных людей, или у ворот предприятий, захваты помещений законодательных собраний штатов участниками рабочих манифестаций, голодные походы безработных не вызывали такой тревоги в верхних этажах государственного здания, как информация о новых явлениях в организованном рабочем движении. Мятежный дух, который овладевал им снизу доверху, заставлял даже самых «надежных», с точки зрения предпринимателей и властей, конформистски настроенных лидеров переосмысливать идейные установки гомперсизма и заняться поисками новых ориентиров. Многие в руководстве АФТ чувствовали себя обманутыми и даже брошенными на произвол судьбы. Рекламируемое ими длительное время «процветание» рушилось, как карточный домик, как многоярусное сооружение при девятибальном шторме, погребая под своими обломками красивые, но несбыточные обещания о Царстве социального благополучия, проистекающего из «рачительного эгоизма» новых капиталистов.

Один из самых последовательных пропагандистов концепции «нового капитализма» в профдвижении США, вице-президент АФТ Джон Фрей, в разгар кризиса сделал следующую запись в своем блокноте: «Каждый сейчас хочет возврата процветания. Но появились огромные различия во мнении, каким оно должно быть. Предприниматели и банкиры, возможно, мечтают о том замечательном времени, когда богатство создавалось в невиданных еще размерах, а число миллионеров и мультимиллионеров возрастало за одну ночь. Что же касается тружеников, живущих на заработную плату, то они хотят такого процветания, которое дало бы им гарантию от безработицы и улучшило бы условия труда. И уж совершенно ясно, что рабочие не хотят возвращения такого процветания, которое было у нас в 1924—1929 гг., потому что оно создало предпосылки пугающей всех депрессии и породило невероятные страдания, вызванные безработицей. Если вернутся прежние времена, мы вновь столкнемся с подобной или еще худшей депрессией. Условия, порождающие перепроизводство, будут означать возврат еще большей нужды или голода. Процветание, которое ведет к перепроизводству, затовариванию и голоду завтра, совершенно неприемлемо».

В письме от 12 сентября 1932 г. Фрей размышлял уже о том, каким должно быть обновленное рабочее движение США. «Цена, которую трудящиеся платят за некомпетентность, невежество и бесчеловечность капитанов финансов и промышленности, невероятно велика… Я не сомневаюсь, — писал он, — в способности тред-юнионистского движения выдержать шторм. Но я также убежден, что, когда наступят лучшие времена, мы должны проводить более наступательную и далеко идущую политику, чем прежде. Рабочий должен научиться полагаться только на себя и на свою организацию, и ни на кого больше. Мы нуждаемся в новом трудовом законодательстве, особенно в таком, которое определяет и гарантирует права рабочих. Однако наиболее принципиальные вопросы не могут быть решены в конгрессе. Только опираясь на организацию, только путем продуманных боевых действий мы сможем обрести спасение»²⁸.

Кто бы мог подумать двумя годами раньше, что такой верный сторонник гомперсистской ортодоксии, доктрины непротивления капиталу, как Фрей, способен возвысить свой голос до столь решительного тона? Правда, когда волна социального протеста поднялась еще выше, он, испугавшись размаха рабочего радикализма, заговорил иначе и даже обвинил рузвельтовских либералов в разжигании классовой ненависти. Это было уже явное преувеличение: партия Рузвельта не преследовала подобных целей, хотя сам президент порой подчеркивал, что народ отказывается терпеть «злоупотребление властью теми, кто ради прибыли утратил элементарную порядочность»²⁹.

Законодательство «первых ста дней», вопреки мнению ряда историков о преобладании в нем чисто экономических задач над всеми другими, призвано было создать прежде всего психологический перелом, внести успокоение, проще говоря, выпустить пар из котла, давление в котором достигло критического уровня. И надо сказать, что желаемый эффект, хотя и не полностью, был достигнут. В самом деле, многократное увеличение расходов на помощь безработным, создание системы общественных работ, меры помощи фермерам привели к снижению накала массового движения безработных во многих промышленных центрах³⁰, к приостановке фермерских выступлений общенационального масштаба и стихийных бунтов молодежи. Однако желанной общей «передышки» не получилось. Напротив, рабочее движение продолжало развиваться, причем эпицентр активности сместился на территории действующих предприятий, в ведущие отрасли промышленности. Отныне его судьба находилась в руках тех, кто своим трудом поддерживал жизненный тонус нации, движения «рядовых», отвергнувшего старые методы сопротивления произволу предпринимателей, а вместе с ними и старых лидеров.

Воодушевленные тем пониманием, которое нашло у широкой демократической общественности страны требование признания за наемными работниками права на коллективную самозащиту и организацию профсоюзов, и отвергнув старую соглашательскую тактику гомперсизма, трудящиеся включались в прямые действия. Эти непрекращавшиеся все десятилетие 30-х годов жесткие столкновения, отмеченные драматизмом и небывалым для США идейным накалом, стали важнейшим фактором социальной жизни. Более миллиона американских рабочих бастовали уже в 1933 г., отстаивая сносные условия существования и право на организацию в профсоюзы. Но это было только начало. Кривая стачечного движения неуклонно шла вверх. В 1934 г. число участников забастовок достигло 1,5 млн человек³¹. В стачечные пикеты вставали десятки тысяч рабочих автомобильной промышленности (Детройт, Толидо), текстильщики (Фол-Ривер), шахтеры (Алабама), портовики Западного побережья, строители, рабочие алюминиевых предприятий, водители такси Филадельфии, швейники Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, Сент-Луиса, Кливленда, обувщики Лина (Массачусетс), рабочие текстильной промышленности и т. д.³²

Самой примечательной особенностью этого нового подъема следует считать то, что рабочие не ограничивались чисто экономическими требованиями, а повсеместно добивались предоставления тех основных прав на коллективную защиту от предпринимательского произвола, которые формально (лишь формально) были гарантированы им НИРА. Используя недомолвки и разного рода недоговоренности в рабочих статьях НИРА (пункт 7А), предприниматели стремились увековечить систему «открытого цеха», воспрепятствовать созданию массовых профсоюзов в старых и новых отраслях. Целый арсенал средств, включая специальные частные полувоенизированные формирования, использовался ими для насильственного подавления рабочей инициативы и запугивания активистов³³. Но все было напрасно. Уроки, которые рабочие США вынесли из поражений в предкризисные годы, не прошли даром. И главный из них состоял в осознании великой жизненной силы рабочей солидарности, необходимости действовать сообща, организованно в борьбе за улучшение условий существования и труда.

Движение безработных как нельзя лучше закрепило этот урок. Там, где создавались организации безработных, удавалось кое-что сделать и для нуждающихся семей, а это «кое-что» в условиях кризиса часто являлось последним и единственным шансом не умереть с голоду, не оказаться в положении бездомных скитальцев. Тяготы, которые пришлось вынести рабочим в их борьбе со своекорыстным старым капитализмом, пекущимся лишь о собственном благополучии, могли быть значительно меньшими, если бы не было разобщенности и дезорганизации в их рядах. Три года страданий сделали этот вывод самоочевидным. Именно эта сознательно протестная реакция рабочего на эгоистическое до жестокости поведение хозяев, демонстрировавших образцы, как говорил Рузвельт, неподвластности и неподчинения демократическим процессам, и послужила самым мощным ускорителем того необычайного подъема движения за организацию рабочих в профсоюзы и их радикализации, который начался с 1933 г. и который не знала еще история США³⁴.

В процентном исчислении количество стачек в защиту права организации в профсоюз увеличилось с 19% в 1932 г. до 45,9% в 1934 г. Вплоть до 1942 г. забастовки такого рода составляли почти 50% общего числа стачек³⁵. За короткий срок был остановлен процесс сокращения численности тред-юнионов, неуклонно развивавшийся с начала 20-х годов, причем численность некоторых профсоюзов выросла в десятки и даже сотни раз. Если в 1933 г., согласно данным рабочей статистики, общее число членов тред-юнионов составляло менее 3 млн человек, то в 1940 г. их было уже более 7 млн³⁶. По существу впервые были пробиты глубокие бреши в антипрофсоюзных заграждениях, которыми корпоративный капитал окружил многие ведущие отрасли промышленности с сотнями тысяч занятых в них трудящихся — электротехническую, металлургическую, автомобилестроение, химическую, автомобильный транспорт, нефтяную, авиационную, станкостроительную, горнодобывающую и т. д. Другая важная особенность: наиболее широкое распространение движение «нового тред-юнионизма» получило среди рабочих основных отраслей промышленности, т. е. там, где степень обобществления труда, рационализации производственных процессов, централизации капитала и рабочей силы достигла наивысшего для своего времени уровня.

С каждым месяцем линия водораздела обозначалась все резче, все определеннее. «Новый тред-юнионизм» (или социальный тредюнионизм), привлекая под свои знамена большие массы неорганизованных рабочих, оказавшихся в наихудших, прямо-таки бедственных условиях, решительно отверг план мелких, разрозненных действий, предложенный руководством АФТ, которое открыто помышляло «утрясти» весь конфликт с отдельными группами предпринимателей путем кулуарных сделок в рамках старых формул гомперсизма о социальном партнерстве и единстве интересов рабочей аристократии и менеджмента. В полном согласии с этой стратегией руководство АФТ не желало, например, чтолибо менять в статусе черных рабочих, отклонив предложения начать кампанию за их вовлечение в профсоюзы³⁷. В то же время, в отличие от национальных и межнациональных союзов АФТ, стремившихся не допускать в свои ряды черных, «новый тред-юнионизм» сделал важный шаг к разрушению расистских барьеров, распахнув двери для «цветных» трудящихся, подвергшихся наиболее жестокому угнетению и дискриминации.

Ход событий способствовал выдвижению плеяды молодых рабочихлидеров, тесно связанных с рабочей средой³⁸. Их идейный и политический кругозор не был скован рамками узколобого профсоюзного практицизма, элитарной психологией рабочей верхушки. Особое место и роль среди них принадлежали левым и коммунистам, вышедшим из густой тени и, если так допустимо сказать, легализовавшимся³⁹. Перечень отраслей, где коммунисты, действуя фактически поначалу в одиночку, очень часто маскируясь под кочующих агитаторов без определенной политической ориентации, заложили основы массовых профсоюзов, весьма внушителен: в таких из них, как сталелитейная, электротехническая, химическая, резиновая, текстильная, мясоконсервная и др., коммунисты проявили себя не только мужественными организаторами, но и творцами новой тактики «промышленной войны», принесшей в конечном счете серьезные успехи⁴⁰. Нельзя не учитывать вместе с тем, что коммунисты и другие левые группы руководили «обучением» рабочего класса стачечной борьбе в особо сложной ситуации — после длительного периода «отвыкания» от роли публичной политической силы и в условиях противодействия со стороны верхушки АФТ⁴¹. Политически они остались «чужаками», но вклад их в обновление профсоюзного движения неоспорим.

Конец 1934 и начало 1935 г. на внутреннем политическом фронте были ознаменованы рядом событий, которые не оставили сомнений, в каком направлении стремятся развиваться рабочее и демократическое движения. Радикализация широких масс и их прямые действия — всеобщие стачки, выступления безработных, фермерские волнения и т. д. — сочетались с качественно новыми явлениями — повышением уровня синхронизации движений социального протеста и усилением тенденции к их идейному и организационному сближению. Борьбу рабочего класса поддерживали средние слои, демократическая интеллигенция, национальные меньшинства. Укрепились связи между фермерскими организациями и профсоюзами, организации безработных налаживали контакты. Осенью 1934 г. и весной 1935 г. были сделаны важные шаги к объединению движения безработных⁴².

За всю историю рабочего движения оно как политический фактор никогда не обретало такой высокой степени самостоятельности. Его давление на институты власти возросло многократно. Осенние выборы в конгресс в 1934 г. показали, что поддержка рабочего и демократического движения имеет для «нового курса» и рузвельтовских либералов, возможно, решающее значение. Результат голосования наталкивал и на другой вывод: пассивность правительства в деле улучшения законов о труде и социального обеспечения грозила обернуться на президентских выборах 1936 г. сокрушительным поражением демократов и возникновением мощной политической оппозиции двухпартийной системе под левоцентристским руководством. Принимая во внимание успехи движения Народного фронта во Франции, Испании и ряде других стран, нетрудно было предвидеть, в каком направлении будут в этом случае развиваться события и в США. Альтернативой могла стать какая-либо разновидность американского фашизма.

Из страны социального преуспеяния, заповедника консерватизма Соединенные Штаты превратились в страну кипящих страстей и «злых голосов». Рузвельт в одном из своих выступлений назвал это состояние проявлением многообразия форм поведения. Именно таким путем он выразил свое отношение к необычайно высокому давлению снизу, в прямую связь с которым должен быть поставлен новый цикл реформ (второй новый курс), имеющих не менее важное значение, чем знаменитые «сто дней». Большинство из них имели своим адресом трудовую Америку, а политической целью, если воспользоваться словами У. Черчилля, «умиротворение классовой горечи». В числе первых должны быть названы Закон о социальном страховании и Закон Вагнера о трудовых отношениях, принятие конгрессом в спешном порядке на чрезвычайной сессии в июне 1935 г. Едва ли следует пояснять, как много значили для всей страны создание системы социального обеспечения по старости и безработице и закон, гарантировавший рабочим право на объединение в профсоюзы и обязывавший предпринимателей заключать коллективные договора об условиях найма с представителями официально признанных профсоюзов. Одновременно конгресс принял беспрецедентную по масштабам программу общественных работ.

Принятое в преддверии года очередных президентских выборов (1936) новое законодательство, в корне менявшее роль закона и государства в социальной области, не только выбивало массовую базу из-под ног радикалов как левого, так и правого толка, демагогов и изобретателей панацей. Оно закрепляло и развивало процесс преодоления отставания Америки там, где она оказалась в наибольшем долгу перед самой незащищенной массой своего населения. Рузвельт, как бы подводя итог проделанному, в своей инаугурационной речи 20 января 1937 г. выразил его сокровенный смысл в следующих словах: «Прогресс проверяется не тем, сколько лишнего мы дадим имущим, а тем, достаточно ли мы дадим неимущим»⁴³.

Изменившее облик Америки законодательство не было идеальным, но возможности его улучшения во второй половине 30-х годов были ограничены. Общепризнанной причиной являлось вовлечение массового рабочего движения в острейший внутренний конфликт, который помешал ему играть еще более заметную роль в событиях.

Истоки этого конфликта восходят к идейным разногласиям между прогрессивным и консервативным течениями в организованном рабочем движении США, проявившимся еще в начале XX в. Но непосредственная причина заключалась в отказе большинства руководства АФТ оперативно откликнуться на жгучие проблемы, с которыми столкнулись в годы Великой депрессии массы трудящихся. Выходу рабочего движения на качественно новый уровень мешала тяжелая война в «рабочем доме». В то время как рядовые рабочие в ведущих массовых отраслях промышленности выступали за перестройку профдвижения на началах создания широких производственных союзов, сильных солидарностью входивших в них членов, консервативные лидеры в АФТ настаивали на увековечении принципов цеховщины, децентрализации профдвижения. Лозунгом масс становилась последовательная борьба за улучшение своего материального положения и за социальные права с использованием широкого арсенала средств и методов борьбы (всеобщие и сидячие забастовки, голодные походы, демонстрации, политические кампании и т. д.). Напротив, для лидеров АФТ эти методы были неприемлемы, ибо граничили в их понимании с бунтом и даже революцией. Большинство рабочих интуитивно, а иногда и сознательно настаивало на более решительном вмешательстве организованного рабочего движения в политику. Но с этим и подавно никак не могли примириться лидеры АФТ, которые усматривали в любой попытке создать специальный политический механизм, способный защищать интересы трудящихся, происки «красных», навязанный внешними силами умысел сбить их с дороги политического «нейтрализма», проложенной Гомперсом.

Лидеры АФТ делали все от них зависящее, чтобы отдалить неизбежное⁴⁴. В 1934 г. в Сан-Франциско собрался очередной съезд АФТ. Уже здесь борьба между сторонниками организации рабочих в профсоюзы по производственному принципу и защитниками цеховщины приняла острый характер, хотя и не дала определенных результатов. Было очевидно, однако, что рано или поздно это произойдет. Те профсоюзные руководители, которые выступали за создание производственных союзов (Дж. Льюис, С. Хиллмен, Ч. Говард и др.), все лучше сознавали, что попытки чинить искусственные препоны почину, идущему снизу, ведут только к росту политического радикализма. И именно эта группа влиятельных лидеров решила форсировать разрыв с утратившим моральный кредит в глазах миллионов рабочих консерваторами из исполкома АФТ. На 55-м съезде АФТ в г. Атлантик-Сити, после открытого столкновения между консервативным большинством и сторонниками производственных профсоюзов, в ноябре 1935 г. в рамках АФТ был создан Комитет производственных профсоюзов (КПП), целью которого объявлялось содействовать объединению неорганизованных рабочих в производственные союзы. В общественной структуре США возник влиятельный центр притяжения для левоцентристских сил. Приход левых к руководству ряда вновь созданных профсоюзов подлил масла в огонь. Противоборство соперничавших сил в американском профдвижении вступило в фазу острейшего конфликта. Однако сопротивление гомперсистов было не единственным, что пришлось преодолеть прогрессивным силам в борьбе за вовлечение миллионов рабочих в ряды профсоюзов. Сражения на предприятиях с хозяевами и менеджментом оказались еще более ожесточенными. Корпорации были полны желания не допустить вторжения производственных профсоюзов на территорию промышленных империй. Накал индустриальной войны в 1936—1938 гг. достиг высшей точки.

Опираясь на формальное подтверждение конгрессом своих прав, зафиксированных в законе о трудовых отношениях (Закон Вагнера), рабочие повели лобовую атаку на позиции монополий в основных отраслях. Еще невиданная до того волна стихийно возникавших по инициативе рядовых членов забастовок буквально захлестнула крупнейшие промышленные центры США. Главным лозунгом стачечников стало требование признания созданных ими самими профсоюзов, а отличительной особенностью всего забастовочного движения — широкое распространение так называемых сидячих забастовок. Около полумиллиона рабочих приняло участие в таких забастовках с сентября 1936 по май 1937 г.⁴⁵ В 1936 г. число таких стачек достигло 50, в 1937 г. — 170⁴⁶. Объявив стачку, рабочие не покидали территорию предприятия до тех пор, пока их требования не получали удовлетворения. Жестоким репрессиям полиции и частных охранных отрядов рабочие противопоставили стойкость, волю, высокий дух классовой солидарности.

Для Рузвельта используемые рабочими в широких масштабах новые формы борьбы создали чрезвычайно острую политическую проблему. Политический истеблишмент, предприниматели в один голос требовали от правительства подавить (любым путем, включая применение грубой силы) рабочий бунт, грозивший наградить вирусом незаконопослушания и анархии все общество. Президент колебался. У него как-то вырвалось: «Чума на оба ваши дома». Но стремление сохранить поддержку рабочих, принесшую ему уже внушительные победы на общенациональных выборах, заставило предпочесть сжатому кулаку сдержанность. На пресс-конференции 15 апреля 1937 г., на которой не было репортеров, но где присутствовали ведущие газетные издатели и редакторы, все как один безоговорочно отвергавшие «новый курс» и жаждущие провала Рузвельта, президент объяснил свой отказ публично осудить «сидячие забастовки» убеждением, что отношения между профсоюзами и предпринимателями должны пройти через эти испытания, прежде чем новые принципы будут усвоены и приняты обеими сторонами. Рузвельт апеллировал к благоразумию и призывал к терпимости.

В истории страны еще не было ничего подобного. Пресса писала о сходстве ситуации, возникшей во многих промышленных центрах США, с той, что имела место во Франции и Испании, где у власти в то время находились правительства Народного фронта, а еще ранее в Италии накануне фашистского путча в 1922 г.⁴⁷Успехи рабочего движения, его роль и влияние в политической жизни могли быть еще большими, если бы оно сумело преодолеть раскол в своих рядах. Однако ни руководство АФТ, ни традиционалистски настроенная часть общественного мнения не примирились с фактом организации независимого центра и с философией, исповедуемой его сторонниками. Несколько изменив собственную позицию в отношении вовлечения неорганизованных рабочих в профсоюзы, сделав ее более гибкой, лидеры АФТ тем не менее не отказались от мысли добиться ликвидации КПП.

Практически вопрос о конституировании КПП в самостоятельный центр профдвижения был решен на конференции Комитета в Атлантик-Сити (осень 1937 г.), которая приняла программу новой организации⁴⁸. Ее первый съезд, собравшийся в Питтсбурге в ноябре 1938 г., принял устав и официальное наименование — Конгресс производив ственных профсоюзов. Президентом КПП был избран Джон Льюис, президент профсоюза горняков. Раскол между «простым и чистым тред-юнионизмом» и течением, ориентирующимся на более широкие социальные цели, стихийно тяготеющим к антибуржуазности и политической самостоятельности, стал фактом. В первые годы своего становления и развития КПП был боевой организацией, отражавшей многие черты и боевые традиции американского рабочего движения. Решимостью вести последовательную борьбу за экономические и социальные права рабочих, белых и черных, мужчин и женщин, квалифицированных и неквалифицированных, КПП был обязан тому, что он создавался в ходе схваток в промышленности и опирался на рабочие низы, выдвинувшие из своей среды сотни способных руководителей новой формации⁴⁹.

В качественно новый этап развития вступило в 1935—1936 гг. и движение безработных. Внутри его усилились объединительные тенденции, в связи с чем в значительной степени расширился и диапазон его политического влияния на события. Весной 1935 г. на базе руководимых социалистами организаций безработных был создан Рабочий альянс Америки, который в январе 1936 г. принял решение о слиянии с самым крупным и влиятельным течением в движении безработных — советами безработных, во главе которых стояли коммунисты⁵⁰. Уроки борьбы европейского рабочего движения против фашизма и реакции, опыт Народного фронта положительно сказались на развития унитарных тенденций. В марте 1936 г. было выработано соглашение об объединении всего движения безработных под эгидой единой организации, принявшей название Рабочего альянса⁵¹. Коммунисты и социалисты в его руководстве оказались в большинстве, бразды правления находились у них в руках. В принятой съездом (апрель 1936 г.) Декларации принципов говорилось о необходимости бороться за «полную свободу» рабочих и фермеров, используя всю имеющуюся в их распоряжении «политическую и экономическую мощь». Дальше речь шла и о более высоких задачах, а именно об установлении «нового социального строя, при котором плановое производство в соответствии с нуждами людей заменит сегодняшний хаос в производстве, подчиненном принципу наживы»⁵². Рядовые участники движения едва ли что-то слышали о стратегических и вполне революционных замыслах руководства, но в политических кругах они не могли не остаться незамеченными. Рабочий альянс обрел значительное влияние и вес в общественнополитической жизни страны. И АФТ, и КПП поддерживали с ним тесные отношения. Правительство официально признало Рабочий альянс в качестве законного представителя рабочих, занятых на объектах ВПА (РА). Используя в полной мере оружие непарламентских, массовых действий. Рабочий альянс наряду с другими движениями «маргиналов»⁵³, превратился в одну из важных групп политического давления на правительство и конгресс.

Рабочее движение в своем подавляющем большинстве было на стороне Рузвельта и его политики, но вместе с тем в его рядах крепло убеждение в необходимости вести независимую политику. Уже своим участием в избирательных кампаниях в 1932 и 1934 гг. рабочий класс показал, что отныне он не собирается оставаться сторонним наблюдателем за дуэлью двух буржуазных партий, а, напротив, намерен активно вмешаться в нее и оказать поддержку лишь тем общественным деятелям, кто не на словах, а на деле доказал свою приверженность курсу на социальные перемены. Энергичные и решительные меры, принятые Рузвельтом и его администрацией в самый тяжелый момент национального кризиса, обеспечили им поддержку миллионов трудящихся, хотя реальные результаты нововведений сказались не сразу и удовлетворили далеко не всех. Когда пришло ощущение несоразмерности достигнутого ожиданиям, вместе с ним пришла и заинтересованность в более глубокой реконструкции общественных структур. Остановиться на полпути или идти дальше — на этот вопрос, вставший перед ньюдиллерами во второй половине 30-х годов, у трудовой Америки был однозначный ответ: идти дальше. Воздавая должное усилиям администрации Рузвельта по части помощи безработным и в сфере трудового законодательства, рабочая Америка все более отчетливо сознавала, что все эти меры лишь начало, что они недостаточны и не снимают главного вопроса, как добиться радикального поворота к лучшему.

Современный исследователь, прекрасно знающий предмет, передает напряжение момента в следующих словах: «Политика не в меньшей степени, нежели природа, не терпит пустоты. Рузвельт легко заполнил территорию, которая была освобождена в результате серии провалов Гувера и его политики, но что окажется на месте вакуума в случае провала „нового курса?“ Возможно, это был один из таких критических моментов, редких в американской истории, но то, что он может случиться, доказано опытом других развитых демократий, — примером может служить приход нацистов к власти в Германии, когда движение масс готово перехватить инициативу у вполне утвердившихся политических авторитетов и навязать нации собственную повестку дня»⁵⁴. Низы уже не хотели и не могли, как тогда выражались публицисты в рабочей печати, прибегать для снятия боли к «политическому аспирину». Требовались не успокаивающие средства, а что-то другое, более основательное.

Показательно, что поддержка профсоюзами возродившейся идеи создания третьих, независимых от двухпартийной системы, рабочефермерских партий с каждым годом ощущалась все сильнее. И это обстоятельство, пожалуй, было самым серьезным для Рузвельта и демократов доводом в пользу налаживания более тесных контактов с рабочим движением. Сама же эта идея дебатировалась внутри рабочего движения начиная с 1932 г. Ее приверженцев, как показал ход событий на местах, а также съезды АФТ в 1933, 1934 и 1935 гг., становилось все больше⁵⁵. Такие партии были созданы во многих штатах (Висконсин, Миннесота, Монтана, Северная и Южная Дакоты, Орегон, Массачусетс и др.) и весьма активным образом сразу же заявили о себе на политической арене. Наметилась тенденция, а кое-где принимались меры к объединению этого движения на общей платформе. В порядке зондажа ряд видных деятелей «нового тред-юнионизма» дали понять, что они даже не исключают возможности создания в скором будущем в национальном масштабе независимой рабочей партии. Об этом вскользь упомянул С. Хиллмен, президент Объединенного профсоюза швейников, в 1934 г.⁵⁶ К его мнению Рузвельт все чаще начинал прислушиваться.

В декабре 1935 г. более прямолинейный Джон Льюис заявил в интервью: «Насколько мне известно, рабочие в годы администрации Рузвельта получили больше, чем при любом другом президенте. Совершенно очевидно, что их долг предложить Рузвельту стопроцентную поддержку на следующих выборах (т. е. на президентских выборах 1936 г. — В. М.). Но это вовсе не означает, что рабочие упустили время и не видят необходимости выставить свой собственный избирательный список. Не может быть двух мнений в отношении того, что в нашей стране больше не существует равенства возможностей. .»⁵⁷Увы, профсоюзы, занятые войной в собственном доме, в действительности упустили время. Однако косвенное признание сохраняющихся настроений в пользу создания самостоятельной рабочей партии прозвучало и в речи Джона Льюиса накануне выборов 1940 г., когда он, выступая на съезде рабочих автомобильной промышленности, заявил об утрате в народе доверия «к двум существующим партиям», о росте популярности идеи формирования «его (т. е. рабочего класса. — В. М.) собственной партии»⁵⁸. Кто-то с радостью приветствовал это заявление, кто-то счел риторической бравадой, смахивающей на шантаж.

Несмотря на то, что социальные реформы и повторный успех Рузвельта на выборах 1936 г. были использованы противниками создания самостоятельной рабочей партии в качестве довода, подтверждающего «мудрость» беспартийной политики, для очень многих рядовых членов профсоюзов он звучал не слишком убедительно. Попыткой компромисса между сторонниками и противниками независимого политического действия в профдвижении явилось создание в 1936 г. по инициативе Дж. Льюиса и С. Хиллмена Беспартийной рабочей лиги, специального политического механизма, призванного оказывать поддержку сторонникам Рузвельта в обеих партиях⁵⁹. «Беспартийной» эта организация была только для незрячих. Тот же маневр был совершен при образовании секции Беспартийной лиги в штате Нью-Йорк, так называемой Американской рабочей партии. За ней стояли буквально все крупные нью-йоркские профсоюзы. Хотя лидеры партии всячески подчеркивали свою приверженность Рузвельту как национальному лидеру, в самом факте активного участия профсоюзов в деятельности партии сквозил намек на возможность в перспективе «свободного плавания»⁶⁰.

До 1935 г. только левые сравнительно малочисленные союзы Лиги профсоюзного единства (коммунисты) на основе полного равноправия принимали в свои ряды негритянских рабочих. Из их среды выдвинулось впоследствии немало активных борцов за рабочую солидарность. Создание Комитета производственных профсоюзов и квазиполитических партий профсоюзов привело к важному сдвигу. Отношение «нового тред-юнионизма» к проблеме гражданских свобод и ликвидации расовых барьеров было сформулировано в программе КПП, принятой на конференции в Атлантик-Сити в 1937 г. В твердых выражениях в ней декларировалось, что КПП борется против ущемления гражданских прав черных американцев, видя в этом свой высокий долг и призвание⁶¹. Впоследствии руководство КПП создало специальный Комитет борьбы с расовой дискриминацией (переименованный позднее в Комитет по гражданским правам)⁶².

Рабочий класс США не остался в стороне и от важных мировых проблем и событий. С начала 30-х годов в Соединенных Штатах развернулось широкое антивоенное движение, роль рабочих организаций в котором была весьма заметна⁶³. Антифашистские и антивоенные демонстрации уже в 1933 г. прошли во многих городах США. Демократическая общественность и многие профсоюзы поддержали созыв 1-го Антивоенного конгресса в США (29 сентября 1933 г.). В числе более чем 2600 делегатов этого конгресса на нем присутствовали представители ряда крупных профсоюзов и организаций безработных⁶⁴. Важным событием стало образование Американской лиги борьбы против войны и фашизма, в работе которой приняли участие многие профсоюзы США⁶⁵.

В 1934 г. происходит дальнейший рост антифашистского движения. На массовом митинге в Нью-Йорке в марте 1934 г. участники проголосовали за резолюцию «Цивилизация против гитлеризма». В ней, в частности, говорилось: «Мы заявляем, что гитлеровское правительство, установившее деспотическую диктатуру, толкает германский народ на путь варварства, что угрожает прогрессивному развитию человечества в направлении мира и свободы и представляет реальную опасность для цивилизации во всем мире»⁶⁶. Уже второй и последующие конгрессы Лиги свидетельствовали, что это движение становилось все более реальной и весьма влиятельной силой во внутриполитической борьбе в стране⁶⁷. Лига и ее печатный орган журнал «Файт» критиковали политику «нейтралитета»⁶⁸. Многие профсоюзы АФТ, а затем и КПП, поддерживавшие Лигу, выступали в защиту Испанской республики, народа Эфиопии, подвергшегося агрессии итальянского фашизма, суверенитета Австрии⁶⁹. Между тем высшее руководство АФТ, осудив фашизм, безоговорочно поддержало политику «нейтралитета».

Отстояв большую степень независимости, расширив собственную массовую базу и повысив многократно организованность, рабочее движение во взаимодействии с партией реформ подняло статус труда в стране. Правовая система общества оказалась перестроена таким образом, что злоупотребления властью работодателя не могли уже остаться безнаказанными, уважение к достоинству наемного работника, его стремлению к материальному достатку и роли в созидании национального богатства перестало быть простой формальностью. Вместе со всем этим пришла, как говорил Рузвельт, величайшая перемена — «изменение нравственной атмосферы Америки». Были созданы существенные предпосылки для выхода к цели — опережению других развитых стран по важнейшему показателю, именуемому качеством жизни среднестатистического американца.